Александра Соколова - Просто мы научились жить

– Аааааа!!!

Ноги пронзила невыносимая боль – всё, что было с ними раньше, показалось ерундой по сравнению с тысячами раскаленных ледяных железяк, впивающихся от икр до лодыжек. Колени так и остались согнутыми – сквозь пелену боли Женька видела их – синие, страшные, облепленные водорослями и покрытие красными полосками и точечками от песка. Воды Женька касалась теперь только попой – когда боль чуть-чуть отступила, стало даже смешно от ощущения брызг на собственных ягодицах. Берег неумолимо приближался. Когда до него оставалось всего несколько метров, Женька вдруг очнулась и подняла глаза. Она знала. Еще до того, как увидеть сердитых чертят, она знала, кому не было всё равно, кто неустанно следил за ней все эти летние дни, кто встревожился, потеряв из виду, отправился искать, и нашел. Наконец-то нашел, черт бы побрал всё на свете. Нашел.

И с этого момента она больше ничего не чувствовала – только ласковые ладони, разминающие её колени, отряхивающие песок, натягивающие одежду и вытирающие слезы. Только сильные руки, обхватившие её за талию и стиснувшие с недюжинной силой. И горячее дыхание на шее.

– Всё будет хорошо, мелкая, – ветерком ворохнуло где-то рядом, – я с тобой.

Женькины ноги оторвались от земли. Она инстинктивно снова согнула их в коленях, охнула от боли, и осознала, что её куда-то тащат. Куда, зачем, и кто – было неважно. Почему-то в этот момент важен был только тот ворох четырех слов, что снова и снова звучал в Женькиной голове. Она даже глаза открывать не стала, хотя страшно уже не было. Просто если бы открыла – ворох исчез бы, а так она проигрывала его опять, и опять, и с каждым словом по сердцу будто костяшками пальцев проводили, и от того оно оживало, омывалось свежей кровью, и начинало стучать сильнее и сильнее. Было сладко – ах, как сладко внутри. Будто не кровью, а нежным сиропом покрывается сердце, будто сладость током проходит от кончика языка к животу. Никогда прежде она такого не чувствовала.

Сколько минут (а то и часов) прошло, прежде чем ноги снова обрели опору, Женька не знала. Показалось: всего секунд пятнадцать, не больше. Однако, открыв глаза, она увидела, что на улице уже стемнело.

Прямо перед глазами оказалось вдруг крыльцо общаги, и его ступеньки ринулись навстречу. Сильные руки снова обхватили Женьку, не дав упасть, и ощущение в сердце вернулось.

– Хочешь, донесу тебя до комнаты? – Прозвучало сзади, и Женьку вдруг затошнило. Голос был взволнованный, испуганный, неуверенный и больной. Оборачиваться не хотелось, но выбора не было.

– Не надо, – взяв себя в руки, Женька всё-таки обернулась и высвободилась из Лёкиных рук, – спасибо за помощь.

– Не за что.

Еще секунду они стояли на крыльце и смотрели друг на друга, старательно избегая пересечься взглядами, а когда эта секунда прошла, Женька начала свое медленное восхождение по ступенькам. Она знала, что путь будет долгим и трудным, но выбора и правда не было – допустить, чтобы вся общага увидела, как Лёка тащит её в комнату, она не могла.

Ноги почти не слушались – сказалась не только боль, но и многочасовое сидение в холодной воде. Каждый шаг давался с большим трудом, а вокруг, как назло, никого не было. Даже вахтерши не оказалось на месте, а ведь сегодня дежурила Альбина, и её вполне можно было бы попросить о помощи.

Женька доковыляла до лестницы на второй этаж и заплакала, прислонившись к перилам.

– Чертова Ленка, – прошептала она сквозь слезы, – чертова Ленка…

И начала восхождение. Это была её Голгофа, её гора Моисея, её личный Эверест – она знала, что нужно просто дойти до комнаты, и потом она справится с чем угодно. Еще только шаг, еще раз подтянуться руками, еще мгновение потерпеть дикую боль в щиколотках от продолжающихся судорог. А потом еще мгновение. И еще раз. И еще шаг.

Все чувства внутри обострились и в то же время стали отстраненными и чужими, будто не ей принадлежали, а кому-то другому. В глазах поплыл туман, и в этом тумане она вдруг снова увидела Лёку – та спускалась ей навстречу и улыбалась.

Женька улыбнулась тоже.

– Привет, – сказала она еле слышно.

– Ага, – кивнула Лёка, нагнулась, взвалила Женьку к себе на плечо и потихоньку двинулась наверх..

Вот черт. Трижды черт. Сто сорок восемь раз черт! И зачем она только это вспомнила? В сердцах Женя сильнее, чем нужно качнула коляску, и конечно, маленькая Лёка моментально проснулась.

– Мама! – Сказала она, глядя на мать огромными ярко-синими глазами.

– Да, милая, – улыбнулась Женя, – всё хорошо. Всё будет хорошо.

Права была Инна. Нечего тут решать. И думать тоже не о чем.

Она была готова к звонку, и всё же дернулась от него, словно обжегшись. Стопка белья выпала из рук на ноги и рассыпалась неаккуратными развалинами по полу. Сил не было даже ругаться – оставалось только вздохнуть, грустно посмотреть на развалины и идти открывать дверь.

На этот раз Марина оделась по-другому – в простые джинсы с вышивкой и белую майку, но почему-то даже в этом – проще не придумаешь – наряде умудрялась выглядеть экстравагантно и стильно.

– Привет, котенок, – сказала она, улыбаясь, – что ты мне скажешь сегодня?

Женя помолчала, рассматривая гостью. Ей вдруг начало казаться, что принятое решение на самом деле не такое уж правильное. Легко было думать об этом, сидя на лавочке у моря, рядом с дочкой, а попробуй вот так – рядом с той, кого ненавидишь, без друзей, без поддержки, черт знает где и черт знает на сколько…

– Так и будем стоять?

Новый вопрос вывел Женю из ступора, заставил посторониться и кивнуть в сторону кухни.

– Заходи.

Ей мучительно не хотелось разговаривать. Всё тело сжималось изнутри и выворачивалось наизнанку, внутренности скручивались в канаты, а в сердце – здравствуй, давно не виделись – кололо что-то, очень напоминающее старого знакомого – стеклянного человечка.

В кухне царил беспорядок – стол был завален Лекиными тарелками, чашками, бутылочками с сосками и непонятно откуда взявшимися тут игрушками. Марина присела на стул у окна, положила ногу на ногу и вопросительно посмотрела на Женю.

А та снова молчала. Включила чайник, переложила с полки на столешницу пачку салфеток, вымыла грязный нож и поставила его на подставку, достала из навесного шкафа сахарницу, выбросила в ведро под раковиной старый журнал…

Затем развернулась, посмотрела Марине в глаза так, что та вздрогнула, и сказала:

– Черт с тобой. Я согласна ехать искать её. Но есть условия, которые мы должны обсудить.

Широкая улыбка расплылась на Маринином лице, обнажая маленькие морщинки у уголков губ. Она вся подалась вперед, глаза заблестели, а пальцы, до сих пор сжимавшие край стола, расслабились.

– Какие условия, котенок?

Женя сдвинула завал на столе левее, освободив место для чашек, и принялась насыпать в них кофе.

– У тебя будет только месяц. Если за этот месяц мы её не найдем – я возвращаюсь домой. Это раз. Второе. Никаких воспоминаний о прошлом. Я не хочу знать ничего о тебе, о ваших отношениях, о том, что было с тобой после. Мне всё равно. И третье. Ни за что. Ни при каких условиях. Что бы ни случилось. Не смей ко мне прикасаться.

Она выплевывала эти фразы, не глядя на Марину, но чувствовала, как та вздрагивает от каждой. Наверное, это было жестоко – как знать? Но, в конце концов, каждый получает то, чего хочет. Ей нужна помощь в поисках Лёки – хорошо, она получит эту помощь. А Жене нужно спокойствие и душевный комфорт. И она получит его тоже.

– Ты так боишься меня, котенок?

Теперь вздрогнула Женя. Дернулась рука, и кипяток из чайника пролился на стол.

– Ах да, – сказала она холодно, – есть и четвертое. Прекрати называть меня котенком.

Марина улыбнулась. Постучала пальцами по столу и, видимо приняв какое-то решение, кивнула.

– Хорошо. Я принимаю твои условия. Нам нужно решить, с чего мы начнем.

Следующий час прошел за кофе и спорами. Они перебирали варианты, рисовали схемы, обдумывали планы. От этого Женя начинала чувствовать себя персонажем детективного романа. Марина считала, что начинать поиски нужно с Питера, сама же Женя думала, что Лёка отправилась туда, куда тянула её единственная любовь – в город, где умерла Саша.

– Ты же приехала из Питера сама, – возмущенно говорила она, – почему тогда не зашла к Яне и Сергею и не расспросила их?

– Они бы не стали со мной разговаривать, – пожимала плечами Марина, – я, знаешь ли… не самый желанный гость в их доме.