Они стояли прямо посреди улицы Бенесари, и молча вжимались друг в друга.
– Пойдем домой, – сказала Женька, когда Лёкины руки немного ослабили хватку, – или к океану. Всё равно ни одна из нас не сможет сейчас есть.
Она почувствовала плечом, как Лёка кивает, взяла её за руку и медленно повела к пляжу. Со всех сторон на них смотрели удивленные местные.
– Покажи мне его, – попросила Лёка, сидя у кромки воды и рисуя пальцами ног узоры на влажном песке.
Женька молча отдала ей билет. Она долго рассматривала его прежде чем вернуть.
– Два дня, – сказала тихо.
– Да.
Женя ждала продолжения, но Лёка молчала. Налетевшая волна смыла узоры с песка и намочила им ноги. Остров грустил – несмотря на то, что было утро, небо было серым и затянутым тяжелыми тучами. На горизонте оно практически сливалось по свету с океаном.
– Ты не будешь уговаривать меня остаться?
– Нет. Если бы ты могла остаться, ты бы осталась. Раз уезжаешь – значит, не можешь.
И это было действительно так. В своих бессонных ночах Женя перебрала все варианты, даже самые безумные, и поняла, наконец, что здесь просто придется сделать выбор.
– Я не знаю, как буду жить дальше, – с тоской произнесла Женя, и обрадовалась, ощутив, что Лёка тут же взяла её за руку и легонько сжала, – всё было таким простым и ясным раньше. Скучным, унылым, но простым. А теперь… А теперь я просто не знаю. Как я смогу вернуться в Таганрог, выйти на работу, преподавать? Покупать кефир домой и варить борщ на два дня? Как, Ленка? Ведь теперь я точно знаю, что я совсем другая. И не такой жизни я хочу.
– Мелкая… – Лёкины плечи поднялись и опустились обратно. – Думаю, ты должна быть благодарна Марине за то, что она вытащила тебя в это путешествие. Потому что найти себя – это огромное счастье. А что ты будешь с этим счастьем делать – дело второе.
Женя резко развернулась на девяносто градусов, схватила Лёку, и повернула её к себе. Она глубоко-глубоко вдохнула в себя запах океана, песка, влажности, ладонями взяла Лёкино лицо и, приблизившись максимально возможно, не отрывая взгляда от испуганных синих глаз, сказала:
– Я люблю тебя.
И разомкнулись Лёкины губы, и эхом раздалось в ответ тихое:
– Я люблю тебя.
Их губы наконец встретились. Это был поцелуй – радость, поцелуй – нежность, поцелуй – горечь. Женя вдыхала в себя Лёкин запах, ладонями гладила её щеки, шею, затылок, торопясь ощутить, запомнить, насладиться.
Она ахнула, почувствовав на своих губах Лёкин язык, и доверчиво распахнула их. Горячая волна поднялась в ней, распускаясь цветами на изнанке век, мурашки бабочками запорхали по спине. И через секунду она уже ощутила, как её укладывают на песок, почувствовала на себе вес Лёкиного тела, обхватила её рукам и ногами, и углубила поцелуй.
Не хотелось и не моглось ни о чем думать – только бесконечная нежность губ, только сладкая шершавость ладоней, только бедро, зажатое между ног и грудь, прижавшаяся к груди.
– Я люблю тебя, – шептала Лёка между поцелуями, – люблю…
В этом “люблю” было так много лет, так много боли, так много горечи и непонимания, и всё это сейчас стиралось, улетало куда-то в небытие под искренней встречей двух любящих друг друга людей.
Лёка оторвалась от Жениных губ, приподнялась на локте, и улыбнулась. Её волосы упали каскадом вниз, щекоча щеки.
– Я хочу поехать с тобой, – у Жени дыхание перехватило от того, как просто было это произнесено, – раз уж ты не можешь остаться.
…Время расставить всё чётко и мётко
Время познаний – кто птица, кто клетка,
Время на время меняться местами,
Время молчать, пока нас не застали…
Она ошеломленно молчала. Нельзя сказать, что этот вариант не звучал в её голове ни разу – звучал. Но он был из тех, на которых она старательно кровью выписывала “бесперспективно”.
И это было действительно так. Женя понимала, что многое в этой жизни ей недоступно и до сих пор неясно, но одно она знала точно: Лёка и покой – несовместимые понятия. И она не то что не захочет… Она просто не сможет.
– Милая моя, – прошептала она грустно, поднимая руку и гладя Лёку по щеке, – я была бы счастлива, если бы это было возможно.
– Я могу сделать это возможным.
– Да, наверное, – Женя опустила глаза, – только надолго ли? Теперь ты знаешь себя лучше, чем когда либо, и ответь – сможешь ли ты жить в Таганроге, жить спокойной семейной жизнью?
Она знала ответ. Да что там – они обе знали. Но Лёка не готова была сдаться так просто. Скатившись с Женьки на песок, она села по-турецки и взяла её за руки:
– Ты знаешь, что будет завтра? – Спросила резко, и вдруг в её зрачках Женя разглядела забытый, давно не виденный огонь. – Я не знаю. Про послезавтра я не знаю тем более. И мой ответ будет именно таким: я не знаю. У меня был опыт семейной жизни, и он мне не понравился. Но тогда я была другой. У меня нынешней такого опыта нет.
– Чудовище, – Женька рванулась ближе, – но ты же заскучаешь через месяц! Здесь у тебя серфинг, океан, байк – ты живешь той жизнью, о которой мечтала. А что тебя ждет в Таганроге?
– А в Таганроге, мелкая, меня ждет то, что я сама для себя создам.
Она звучала очень спокойно, но, боже, какая сила чувствовалась в этом спокойствии!
– Ты не можешь дать мне гарантий, милая, – сказала Женя.
– Ты не можешь дать их мне тоже, – парировала Лёка, – но мы можем попытаться. В конце концов, неужели ты так привязана к Таганрогу? Почему бы нам не поехать туда, не забрать оттуда твою дочь и не вернуться сюда, домой?
А вот этот вариант был ошеломительным, волнующим, и совершенно не реальным. Маленького ребенка тащить на остров? А чем зарабатывать на жизнь? Где жить? Как?
– Ты мечтательница, – грустно улыбнулась Женька, – а мне уже не девятнадцать лет, чтобы устраивать для себя такие авантюры.
Это было окончательным, жестким и непоправимым. И Лёка почувствовала это, и поняла – уговаривать бессмысленно. Женя действительно всё решила.
– У нас есть два дня, – сказала она, – как ты хочешь их провести?
Женька испугалась такого поворота. Слишком резко Лёка сменила тему, чтобы можно было поверить в то, что она действительно удовлетворилась ответом. Тем не менее, она ответила:
– Я хочу быть с тобой. Каждую секунду из этих дней. Давай сделаем вид, что впереди у нас – вечность.
– Мелкая, – Лёка обняла Женю и поцеловала её в лоб, – как ты не понимаешь. Нам не нужно делать вид, что впереди у нас вечность. Потому что, как бы там ни было, это чистая правда.
Вот и настало время разлуки,
Стрелы в колчан и разомкнуты руки -
Время бежать в одиночку от стужи,
Время понять, что ты больше не нужен
Время настроя прицелов на точность,
Время проверки на гибкость и прочность,
Время просвета и время пути,
Время подняться и просто идти!
Неотвратимость расставания сводила с ума. Женя то и дело смотрела на часы, отмеряя каждый ушедший час, каждую минуту. Они с Лёкой почти не разговаривали больше – только тянулись руками, губами, всем телом. По молчаливой договоренности, дальше нежных поцелуев не заходили. Боялись.
Было так больно и так тяжело, что общее ощущение счастья воспринималось насмешкой. Глупой и бессмысленной.
После обеда они доехали до Лёкиного дома, побросали на балкон пуфики, легли на них и долго-долго целовались, сводя друг друга с ума и сдерживаясь до слёз. Гладили, трогали, вдыхали. Прощались.
А вечером Женя первый раз за все эти дни не уехала в отель. Лежала рядом с Лёкой в кровати, чувствуя на талии сильную руку, а спиной – грудь, вслушивалась в легкое дыхание на затылке, и кусала губы чтобы не зарыдать. Больше всего на свете ей хотелось развернуться, впиться губами в любимые губы, сорвать к черту всю эту дурацкую одежду, и любить, любить, любить…
Но было нельзя.
Как ни стралась Женя тянуть время, утро пришло неотвратимо и ярко. Лёка слезла с кровати первой, и по лицу её, и по синякам под глазами, Женя поняла: она тоже не спала. Делала вид, что дремлет, чтобы дать поспать Женьке. А сама не спала.
Волна нежности затопила её с головой. Она схватила Лёку за руку, обняла её горячее тело и, не в силах иначе выразить свои чувства, с силой поцеловала в висок.