– Убийцей она получится. Не ты ж её трахала, и не ты за неё ноги раздвигала. Чё ты паришься вообще?

– Тебе не понять, – отвернуться и уставиться остекленелыми пустыми глазами в оконное стекло.

– А ты объясни, – ишь ты, приподнялся, приосанился. Даже вроде выпрямился в кресле. Конечно, под кокосом мы все короли мира, и все нас любят, и мы самые лучшие, и даже волосы на заднице – самые приятные и шелковистые.

– На фиг, – отмахнуться лениво и прикурить очередную сигарету. Скользнуть взглядом по плакатам на стенах, по узкому дивану и красному паласу, – Ты наш номер с судьбой понял? Ни хрена. И тут не поймешь.

– А мне и не надо понимать, – высокомерно смотрит, – Публике понравилось – остальное меня не касается. Поплясали мужик с бабой на сцене. Потом бабу на другую заменили. Ты появилась, пару фраз в тему пробормотала. Идеология, бля. Концепт. Я всё понял, дорогая моя. Не мальчик. И терплю я тебя здесь только до тех пор, пока в моем клубе аншлаги.

– Да что ты? – ухмыльнуться.

– Конечно. Я тебе столько денег плачу, сколько до тебя никому не платил. Ты психованная, но людям твои концептуальные – ох, как легко он справился с трудным словом, – номера нравятся. Ты же не стриптиз ставишь, ты устраиваешь театр целый. За то и терплю. А вот если публика тебя разлюбит – сразу на хрен пойдешь.

– Это я и без тебя знаю.

– Так за то я тебя и люблю, Лёка. За понимание. Ты меня презираешь, я тебя. Но вместе мы делаем хорошие деньги. И дальше будем делать.

– А если я скажу, что меня всё это затрахало и завтра я со всей группой уеду отсюда на хрен? – спросить равнодушно, рассматривая своё отражение в пустой рамке от фотографии на столе.

– Твоё право. Оспаривать не буду.

– Ладно, Вано, – засмеяться и влезть с ногами на стол, сметая на пол сценарии, – Поигрались в криминальных авторитетов, и ладно. Ты ж мне как отец родной. А я тебе. Не зря ж ты только у меня тут кокос нюхаешь. Остальных опасаешься – что подумают, увидев тебя настоящим?

– Подумают, что придурок, – тоже смеется, выползает из кресла, обнимает за плечи, – Это ты у нас смелая, тебя все только настоящую и знают. А мне не положено. Я при тебе не просто так расслабляюсь. Знаю – поймешь. Из одной стаи мы, Лёка. Из говенной, но всё же из одной.

– Ошибаешься, – прошептать, одновременно чувствуя, как снова к горлу подступает боль, – Ни хрена ты меня не знаешь настоящую. И никто не знает.

Даже я – и то не знаю.

23

– Кто я? Ты лучше всех можешь ответить на этот вопрос. Кто я? Зачем я живу?

– Для того, чтобы сделать этот мир лучше.

– Каким образом? Я не могу так больше. Я не могу слушать эти эпитеты, аллегории, и всё в таком духе. Скажи мне прямо – кто я? Зачем я?

– Кроме тебя никто не сможет ответить на этот вопрос.

– Чушь! Ерунда! Ты снова прикрываешься верой, болтовней и всем таким прочим. Я задала конкретный вопрос. Я хочу получить такой же ответ.

– Я не знаю, что тебе ответить.

– Почему? Ведь ты практически святая. Кстати. Я давно об этом думаю. А почему ты не ушла в монастырь?

– А зачем я там?

– Ну как же… Если ты так истово веришь – тебе самое место в монастыре. Там тебе никто не будет мешать верить!

– Уйти в монастырь и стать невестой Христа – это самое простое. Я хотела остаться в миру. С тем, чтобы сделать мир лучше. И в этом мире мне никто не мешает верить.

– Сделала? Ты сделала мир лучше?

– Да.

– Ты же не любишь меня. То есть любишь, но так же как остальных людей. Я для тебя такая же, как все остальные.

– Ты не права. Я люблю тебя… иначе.

– Да что ты? А ты знаешь, что Бог против такой любви? Ты должна любить мужчин!

– Никто не вправе говорить мне, кого я должна любить, малыш. Женщину или мужчину. Моя любовь чиста. И эта любовь освящена Божьим смыслом.

– А если бы ты не умирала? Если бы я предложила тебе тогда жить вместе – как муж и жена – что бы ты мне ответила?

– Ты говоришь о плотской любви, малыш.

– Да! Я говорю и о ней тоже! И что? Что бы ты сказала? Сказала бы, что я – дрянь, да? Что я не смею тебе предлагать опуститься в пучину разврата? Что я грешна?

– Я люблю тебя, Леночка. Ты светлый человек и ты всё поймешь сама.

– Я не хочу понимать потом! Я хочу понять сейчас! Я нарисовала тебе ситуацию и спрашиваю – что бы ты сделала в таком случае? Неужели так сложно представить себе и ответить?

– Не сложно, малыш. Но ты ведь всё равно не поймешь, независимо от того, что я тебе скажу.

– Почему? Почему я не смогу понять?…

– Потому что если бы могла – тебе бы хватило слов моих о том, что я люблю тебя. А раз не хватает – значит, ты еще не готова понять.

– Ты о призрачной любви, да? Ах, нет… О любви небесной? О любви нереальной, да?

– Я испытываю это чувство. Оно реально.

– А толку? Что толку мне от этой любви, если я не могу тебя целовать, любить физически, скоро не смогу с тобой разговаривать? Что толку от этой любви?

– Если ты ищешь от любви толк, то это не любовь, Леночка. Поверь мне – в таком случае это не любовь.

– Саш. Ты только что мне сказала, что чувство, которое я испытываю к тебе – не любовь. Верно?

– Это сказала ты. Я не говорила.

– Но ты так подумала!

– Нет. Это подумала ты.

– А, ну да… Выходит, я не уверена в своей любви, да? И потому позволяю себе такие вещи.

– Малыш… Ты злишься. Злость – плохой советчик. Она застилает глаза.

– Мне боль застилает глаза! Ты что, не понимаешь? Мне хочется орать, скрежетать зубами и кого-нибудь убить! Прямо сейчас! Я готова отнять жизнь у другого человека, чтобы спасти твою! Я готова отдать свою жизнь ради того, чтобы ты жила!

– Ты не можешь распоряжаться жизнью, Леночка. Ни моей, ни своей, ни чьей-нибудь еще. Ты не Бог.

– Знаешь, что? Сейчас – впервые в жизни – я жалею, что это не так.

– Радуйся этому. Не нужно жалеть. У него самый большой крест на плечах. Ты даже представить себе не можешь, насколько большой.

24

С новым днем. Открыть глаза, перевернуться на живот и плевком отправить на палас остатки вчерашней водки. Твою мать…

В венах словно алкоголь течет, а не кровь. Течет, омывает сердце, проходит по капиллярам. Сука… Если бы не это сердце – можно было бы уже успокоиться. Или упокоиться? Да какая разница…

Вокруг одни стены. Гримерка, да? Ну конечно. Значит, сил хватило только на то, чтобы доползти сюда. Ну и хрен с ним. И так сойдет.

Подтянуться, пошатываясь дойти до окна и усилием воли выблевать на улицу что-то горько-едкое, мерзкое. Почувствовать, как начинает проясняться голова.

Нет! Этого нельзя допустить. На один миг получить возможность думать внятно – и всё. И снова в болото.

– Какая разница между двумя болотами, Саш? – прошептать, утыкаясь носом в коленки, а спиной – в ребристость батареи. – Если и в том, и в том ты утонешь. Никакой. Хотя нет, разница есть. Разница в том, в каком из двух ты утонешь быстрее.

Поднять руку и сунуть нос подмышку. Воняет. Значит, пили не один день. Снова сутки – или больше – выпали из памяти. Как хорошо. Еще какое-то количество часов прошло незаметно, без боли. Или боль была? Да какая разница, если она не осталась в памяти.

– Да! – заорать в ответ на настойчивый стук в дверь. – Войдите!

– Лёка, я… – остановился на пороге. Жмется, а в глазах – страх. Самый натуральный, без добавки консервантов или еще какой-нибудь хрени.

– Говори! – снова закричать и попытаться разлепить веки на правом глазу.

– Тут один товарищ… Нас зовут в Питер поработать. Хороший контракт, денег в полтора раза больше, чем здесь. Весь пакет – от жилья до сотовой связи. Поговоришь?

– Бля… – сплюнуть горькую слюну на пол и заставить себя соображать. Питер. Это всё равно – какой город. Деньги. Всё равно, сколько денег. Пакет. Тем более – по хрену.

– А это далеко отсюда? – спросить, поднимаясь на ноги и нащупывая в кармане пакетик.

– Далековато, – отвечает смущенно. Бедный мальчик. В этой кодле он совсем недавно. Как его зовут-то? Максим? Леша? Женя? Хрен знает…

– Далековато… – повторить, выуживая дрожащими пальцами пакетик из кармана. Донести до губ таблетку. Далековато – это значит поезд. Это значит несколько часов покоя, когда никто не будет никого трогать. Это значит что спустя некоторое время пить можно будет в другой обстановке. Было и еще что-то, связанное с этим городом, но вспомнить никак не удается. – Ладно, Питер так Питер. Скажи, что я согласна. И девок предупреди.