Рывком подавшись ко мне, Джеки потянулась за ключами. Я посмотрел на ее тонкие пальцы. Те самые пальцы, которые два месяца разглядывал издалека. Сейчас они дрожали.

– Тебе нельзя ехать одной, – возразил я.

Это ее смутило, и я поспешил выложить свои аргументы: во-первых, трясущиеся руки – уже серьезная причина не садиться за руль. Во-вторых, я все-таки не был уверен, что ей не нужна медицинская помощь. В-третьих, она, наверное, выпила, хотя я не видел ее ни с бокалом, ни с бутылкой. Джеки нахмурилась и негодующе ответила:

– Я не пила! Сегодня я должна быть за рулем, чтобы развезти ребят по домам.

Я не должен был оглядываться через плечо и спрашивать, где же эти самые ребята, которых она развозит. Не должен был упрекать ее – пусть даже справедливо – за то, что она шла через парковку одна и не смотрела по сторонам. И уж мне всяко нельзя было намекать, что она повела себя безответственно, так как этим я сделал бы ее виноватой в случившемся. Всего этого я не должен был говорить, но почему-то сказал. Хотя и знал, кто виноват на самом деле. Тот, кто окровавленной тушей валялся у меня под ногами и стонал так, будто рассчитывал на наше участие.

– То есть это моя вина, что он на меня напал? – яростно выпалила Джеки. – Что мне от общаги до машины нельзя дойти, чтобы кто-нибудь из вас не попытался меня изнасиловать?

Кто-нибудь из вас.

– Кто-нибудь из вас? По-твоему, я то же самое, что этот кусок дерьма? – Я указал на парня, которого пару минут назад уложил на обе лопатки, и почувствовал сильнейшее негодование, мгновенно вскипевшее внутри, как реактив в пробирке. – У меня с ним нет ничего общего.

Я почти физически почувствовал, как эти мои слова, неприязненные слова уязвленного самолюбия, повисли между мной и Джеки. Ее взгляд скользнул по моим губам – и по лабрету. Я заметил, что она сглотнула страх, скрывая его.

Я злился не на нее. И бояться она должна была не меня, но я сам настраивал ее против себя.

Джеки снова протянула руку и попросила ключи. Голос у нее дрожал, но глаза решительно смотрели мне в лицо. Я не ожидал увидеть столько смелости во взгляде девушки, на которую только что напали. Я был для нее очередным мужчиной, который пытался заставить ее сделать что-то, чего она делать не хотела.

Кто-нибудь из вас…

Она ошибалась, но не во всем. Чувство, охватившее меня при этой мысли, было не из приятных.

– Ты живешь здесь, в кампусе? – спросил я ласково, как она и заслуживала.

Право выбора оставалось за ней. То, что я ее спас, не давало мне оснований ей указывать. Я должен был отпустить ее одну, даже если очень не хотел. И все-таки я еще раз осторожно попросил:

– Давай я тебя довезу, а потом вернусь сюда пешком и уеду к себе.

К моему огромному облегчению, Джеки кивнула. Она принялась собирать с пола грузовичка свои вещи, я бросился помогать. Меня кольнула неоправданная ревность, когда я подобрал упакованный презерватив.

Джеки отдернула руку, как будто я протянул ей скорпиона, а не безобидный целлофановый квадратик, и сказала, что это не ее.

Значит, он все продумал до мелочей? Хотел добиться своего, не оставив улик?

Не оборачиваться! Не смотреть на него!

Проигнорировав доводы рассудка, я оглянулся проверить, лежит ли эта дрянь по-прежнему на земле. Лежит. Наверное, я что-то пробормотал о его намерении выйти сухим из воды. Мне стало жаль, что Джеки отказалась вызвать полицию: такие детали могли счесть доказательством осознанности и преднамеренности его действий. Не знаю, сказал ли я это вслух. Может, и сказал, но она не ответила. Я сунул презерватив в карман, на миг задумавшись, прожует ли измельчитель бумаги резину. Дома я собирался провести этот опыт.

И представить себе эту вещь надетой на того, кто ее обронил.

Я забрался в грузовичок, захлопнул дверцу и включил зажигание.

– Точно не хочешь вызвать полицию?

Я был убежден, что Джеки должна решить сама, и тем не менее спросил еще раз. С минуту она молча смотрела через лобовое стекло на освещенные окна общаги, где шла вечеринка, а потом ответила:

– Точно.

Я кивнул и дал задний ход. Фары осветили обидчика Джеки. То, что он от меня получил, казалось мне пустяком. Я с трудом заставил себя выехать со стоянки, вместо того чтобы рвануть вперед и расплющить его колесами.

Я впервые за долгие годы ощущал себя таким кровожадным.

Не отрывая глаз от дороги, я изображал спокойствие, чтобы и вправду остыть. По моему опыту, этот прием работал, хотя и медленно. На перекрестке я спросил, к какому общежитию ехать, и, получив ответ, повернул направо. Теперь, когда все было позади, ее дрожащий голос стал совсем слабым.

Я старался, чтобы мое присутствие было максимально ненавязчивым, и только краем глаза посматривал на Джеки, пока она пыталась взять себя в руки. Вся она сжалась, как от холода, хотя ночь была до неприличия теплой для октября. По ее телу волнами пробегала дрожь: так оно освобождалось от напряжения, а рассудок пытался переварить недавнюю опасность.

Я хотел протянуть руку и дотронуться до Джеки, но не сделал этого.

Все могло бы кончиться намного, намного хуже.

Но я ни за что ей об этом не скажу.

Припарковавшись возле общежития, я запер машину, передал Джеки ключи и прошел вместе с ней к боковому входу. Ее все еще трясло, и мне было нелегко совладать со своими руками: очень хотелось обнять ее и утешить, но сейчас она вряд ли обрадовалась бы прикосновению незнакомца. Для меня она успела стать неповторимой и прекрасной, а я был для нее чужим.

Она даже не знала, как меня зовут.

Догадавшись, что Джеки будет трудно трясущимися руками просунуть карточку в паз пропускного устройства, я вызвался помочь. Может быть, проводить ее прямо до комнаты? Или это покажется ей новой угрозой? То, что Джеки не побоялась подпустить меня к порогу своего общежития, уже было чудом.

Передавая мне карточку, она бросила взгляд на костяшки моих пальцев и охнула:

– Господи! Да ты поранился!

Нет, это в основном его кровь.

Тоже мне утешение!

Я вернул карточку и посмотрел Джеки в лицо. Сейчас оно было ярко освещено потолочным плафоном. Позволив взгляду то, чего не мог разрешить рукам, я обвел им дорожки от слез и ободки расплывшейся туши. Мне хотелось разгладить подушечками пальцев тревожную складку на лбу этой девушки, прижать ее к груди и успокоить своим сердцебиением.

– Ты точно в порядке?

Глаза Джеки тут же снова повлажнели. Я сжал кулаки. Не трогать ее!

– Да, все нормально, – сказала она, отводя взгляд.

Врушка!

О том, что с ней произошло, она могла рассказать подруге. Соседке по комнате. Тому, кого знала и кому доверяла. Я понимал, что у меня не было оснований претендовать на доверие Джеки. Я выполнил свою задачу и мог жалеть только о том, что не сделал лучше. Быстрее. Я не сразу пошел за Джеки. Теперь это казалось мне непростительным.

Я спросил, не нужно ли позвать к ней кого-нибудь. Может, соседку. Она покачала головой и просочилась в дверь, постаравшись не прикоснуться ко мне даже краем одежды. Еще одно подтверждение тому, насколько чужим я был.

Я смотрел, как она поднималась по лестнице, постукивая каблуками по плиткам. Блестящий раздвоенный «хвост» нелепо вихлялся, сама она словно одеревенела. Рожки давно потерялись.

– Джеки! – Я окликнул ее осторожно, чтобы не напугать. Она обернулась, взявшись за перила, и вопросительно на меня посмотрела. – Ты ни в чем не виновата.

Джеки закусила губу, сдерживая нахлынувшие чувства, и кивнула. А потом, перехватив перила, заспешила наверх. Я развернулся и вышел. В тот момент я даже не сомневался: эта короткая фраза – последнее, что мне суждено было сказать Джеки Уоллес.

Пожалуй, я выбрал правильные слова для прощания.

Глава 7

Лэндон

Бойс Уинн, с которым мы раньше сидели за столом для отверженных, стал моим наказанием. Правда, скажи я ему такое, он вряд ли бы понял и, скорее всего, приложил бы к обещанию размазать меня по стенке какое-нибудь ругательство. То есть сделал бы то же самое, что и в ответ на мое молчание.