Многие из моих доверчивых одноклассников (те, кто получал зашкаливающие оценки с тех пор, как научился писать печатными буквами собственное имя) полагали, что в университете, куда они отправятся осенью, все будет даваться им так же легко, как в этом «образцовом учебном заведении». Наивные тупицы. Почти все, чем мы занимались в восьмом классе моей александрийской школы, было сложнее того, что требовалось здесь. Если ты попал в хороший колледж, то еще не выиграл в лотерею. Ты выиграл право пахать как лошадь на протяжении следующих четырех лет.
Почетная обязанность произнести речь от лица выпускников была возложена на Перл. Она продекламировала предсказуемые слова о свободе выбора, о наших богатых возможностях и о том, как мы сделаем мир лучше. Буквально так и сказала: «Сделаем мир лучше». Попав в четверку отличников (так называемые «верхние десять процентов» класса), она получила право автоматического зачисления в любой колледж штата. Я же еле добился того, чтобы меня зачислили с испытательным сроком в тот же университет, который выбрала она. Среди сидевших вокруг меня Перл была из числа тех немногих, к кому я относился с симпатией. Я не сомневался в ее умении трудиться и надеялся, что идея усовершенствования мира ее не слишком увлечет.
После речей перешли к вручению аттестатов. Моя фамилия была двадцать второй из сорока трех и стояла в конце первой колонки алфавитного списка. Самое подходящее место для меня. В глазах большинства присутствующих я был середняком, посредственностью; не звездой, но и не полным неудачником, хотя некоторым, например Ингрэм, – даже это казалось неочевидным.
Когда выкликнули мое имя, я вышел на середину истертого дубового паркета, встал перед оркестром и через директорское плечо воззрился на дальнюю стену, где красовался наш прославленный герб – большая рыбина, изображенная с потугами на правдоподобие. Выражение ее морды замышлялось как решительное и целеустремленное, а получилось глупым и злым.
Я заранее представлял, как выйду на сцену и посмотрю на директрису с высоты моего роста. Покажу этой суке, которая четыре года отравляла мне жизнь, что она меня не сломала – и не важно, правда это или нет.
Кроме дежурных аплодисментов и гула толпы, я услышал рев Коула: «Лэндо-о-он!» – радостный визг Карли и пронзительный свист Кейлеба.
– Он тренировался целую неделю, просвистел нам, на фиг, все уши, – сказал мне Коул утром, когда Хеллеры только приехали и их младший тут же продемонстрировал свой новоприобретенный навык. – Мама не заткнула его только потому, что он мелкий. Был бы на его месте я, она бы меня убила.
Власть Ингрэм надо мной закончилась. С этого момента она ничего не могла мне сделать.
Я потянулся одной рукой к свернутому в трубочку аттестату, а другой, как было велено, пожал холодные директорские пальцы. Проигнорировав призыв улыбнуться, я посмотрел в объектив фотоаппарата и, как только щелкнула вспышка, выпустил руку Ингрэм. Уходя, я даже не удостоил ее прощальным взглядом.
Больше она для меня ничего не значила.
Вернувшись на складной металлический стул между Бриттни Лоупер и Пи Кей Миллером, я быстро окинул взглядом своих одноклассников. Большинство из нас (тридцать один человек из сорока трех) через три месяца разъезжались по колледжам. Некоторым из тех, кто планировал блистать в университетской спортивной команде или группе поддержки, предстояло выяснить, что они не годятся даже для второго состава третьеразрядного колледжа. Некоторые видели себя председателями студенческих советов, хотя на самом деле были ничтожествами, каких тысячи. Они еще не понимали, что в избранный круг вместе с ними будут рваться сотни других первокурсников.
Кто-то, осознав это, приспособится к условиям борьбы и выплывет; кто-то откажется от мыслей о лидерстве, а кто-то вообще подожмет хвост и вернется в этот вшивый городишко.
Попадать в число последних я категорически не собирался.
Двенадцать человек решили остаться дома: ловить рыбу, заниматься торговлей, туризмом или сбытом наркотиков. Девчонки планировали выйти замуж и забеременеть (такой порядок считался предпочтительным, но не обязательным).
Отпрыски этих моих одноклассников придут в ту же школу, где они сами потратили тринадцать лет жизни и не приобрели ничего, кроме аттестата-пустышки. Может быть, со временем они спросят себя, на кой черт вообще туда ходили: давились алгеброй и литературой, потели в спортзале, пиликали в школьном оркестре. Им захочется получить ответ, но его не будет.
– Максфилд!
Бойс сунул мне банку пива, мокрую от талого льда. Сегодня его фамилия замкнула список: он последним вышел к Ингрэм, чтобы та с презрительной миной вручила ему аттестат. Он оставался здесь, воображая, что городок – его королевство, а залив – безбрежный океан. Ему предстояло и дальше работать в отцовском гараже, тусоваться на пляже и изредка для разнообразия ездить в соседний большой город. В его жизни мало что должно было измениться.
– Привет, Уинн!
Он схватил мою руку, и мы стукнулись плечами. Человек со стороны вряд ли бы поверил, что мы подружились после того, как чуть не убили друг друга. У меня на щеке до сих пор можно было разглядеть шрам от крепкого кулака Бойса, а сам я оставил такую же отметину возле его глаза.
– Поздравляю, чувак! – Перед тем как отхлебнуть из своей банки, он поднял ее, напомнив мне футбольного игрока, который воздел к небу руки, сжимающие мяч, и благодарит Бога за удачный перехват. – Свобода! К черту школу, к черту Ингрэм! В задницу эту долбаную рыбу!
Парни, болтавшиеся рядом (им оставалось тянуть лямку еще год или два), заржали.
– Рыбу в задницу? – повторил один.
Я предпочел не рисовать себе эту картину.
Бойс посмотрел в сторону и, понизив голос, добавил:
– И к черту этих сук, старик.
Я понял, куда и на кого нацелен его взгляд. Он был одним из немногих, кто знал, что же на самом деле произошло между мной и Мелоди Доувер.
Время, привередливое чмо, действительно лечит такие раны, хотя и не всегда одинаково быстро. Еще два года назад при виде Мелоди или при звуке ее имени я болезненно ощущал свое унижение. Я не простил ее и, уж конечно, ничего не забыл, но с тех пор, как Кларк Ричардс окончательно бросил ее накануне отъезда в колледж, прошло девять месяцев, и теперь мне было уже наплевать.
– Черт! – пробормотал Бойс, набычившись. Это услышал только я, да еще песок под ногами. – Сюда топают Перл и Мелоди.
К Перл Фрэнк он был по-прежнему неравнодушен. Я кивком поблагодарил его за предупреждение.
– Привет, Лэндон! – пропела Мелоди сахарным голоском и провела ногтем по моей голой руке, заставив меня вздрогнуть.
Не верилось, что когда-то этот голос и прикосновения этих пальцев были нужны мне как воздух. Я разом опрокинул в себя полбанки пива и, глядя в сторону, ответил:
– Мисс Доувер?
Приняв мое презрительное приветствие за заигрывание и подталкивая меня к продолжению флирта, она положила мне на плечо свою мягкую лапку. Мысленно спрашивая себя, уж не забыла ли она, чем чревато такое со мной общение, я жестко посмотрел в ее бледно-зеленые глаза. Она ответила мне долгим взглядом из-под ресниц и медленно убрала руку.
Было тепло, но Мелоди нарочито поежилась, выставляя себя на более пристальное изучение. Под прозрачным подобием сарафана виднелись черные стринги. Она распустила навороченную салонную прическу, которую сделала к вручению аттестатов, и с фальшивой небрежностью разложила белокурые волосы по плечам. Золотые кольца в ушах и бриллиантики на золотом браслете с подвесками посверкивали, сигнализируя о ее недосягаемости для меня.
Если честно, я больше не нуждался в этих сигналах. Два года назад Мелоди и без них все объяснила предельно ясно, а я, соответственно, усвоил. Очень прочно.
Тихо перебросившись парой слов с подругой, она сказала:
– Мы решили устроить вечеринку у Перл возле бассейна. Начало через полчаса. Родителей нет – улетели в Италию сразу после вручения аттестатов. Приходите, если хотите. Будет клево. Пи Кей и Джоуи притащат водку. Вы тоже принесите чего-нибудь на свой вкус.