Несколько дней спустя Кесслеры пришли ее проведать.
Они совершенно обессилели, поднявшись по лестнице, и рухнули на матрас.
Пьер смеялся, говорил, что это напоминает ему молодость, и напевал «Богему» Азнавура. Они пили шампанское из пластиковых стаканчиков, Матильда принесла целую сумку вкусностей. Слегка опьянев от шампанского и полные благожелательности, они приступили к расспросам. На некоторые вопросы она ответила, на другие — нет, а они приступили к расспросам. На некоторые вопросы она ответила, на другие — нет, а они не стали настаивать.
Матильда уже спустилась на несколько ступенек, когда Пьер обернулся и схватил Камиллу за руки:
— Нужно работать, Камилла… Теперь ты должна работать…
Она опустила глаза.
— Мне кажется, я много сделала за последнее время… Очень, очень много…
Пьер еще сильнее, до боли, сжал ее руки.
— Это была не работа, и ты это прекрасно знаешь!
Она подняла голову и выдержала его взгляд.
— Вы поэтому мне помогли? Чтобы иметь право сказать это?
— Нет.
Камилла дрожала.
— Нет, — повторил он, отпуская ее, — нет. Не говори глупостей. Ты прекрасно знаешь, что мы всегда относились к тебе как к дочери…
— Как к блудной дочери? Или как к вундеркинду?
Он улыбнулся и добавил:
— Работай. В любом случае у тебя нет выбора…
Она закрыла за ними дверь, убрала остатки ужина и нашла на дне сумки толстый каталог Sennelier. «Твой счет всегда открыт…» — гласила надпись на листочке. Она не смогла заставить себя пролистать книгу до конца и допила из горлышка остатки шампанского.
Она послушалась. Она работала.
Сегодня она вычищала чужое дерьмо, и это ее вполне устраивало.
Да, наверху можно было сдохнуть от жары… Накануне СуперДжози заявила им: «Не жалуйтесь, девочки, это последние хорошие денечки. Еще успеете наморозить задницы зимой! Так что нечего ныть!»
В кои веки раз она была права. Стоял конец сентября, дни стремительно укорачивались. Камилла подумала, что надо ей перестраиваться — ложиться пораньше и вставать после обеда, чтобы взглянуть на солнце. Она удивилась своим мыслям и включила автоответчик в почти беззаботном настроении.
«Это мама… Хотя… — голос зазвучал язвительно, — не уверена, что ты понимаешь, о ком речь… Мама, помнишь это слово? Его произносят хорошие дети, обращаясь к той, кто дала им жизнь… У тебя ведь есть мать, Камилла… Извини, что напоминаю о столь неприятном факте, но это третье сообщение, которое я оставляю тебе со вторника… Хотела узнать, обедаем ли мы вме…»
Камилла выключила автоответчик и поставила йогурт назад в холодильник. Села по-турецки на пол, дотянулась до мешочка с табаком и попыталась скрутить сигарету. Руки не слушались, пальцы дрожали, и ей потребовалось несколько попыток. Она до крови искусала губы, сконцентрировав все свое внимание на самокрутке. Это несправедливо. Ужасно несправедливо. Не стоит так расстраиваться из-за кусочка папиросной бумаги. Она провела почти нормальный день. Разговаривала, слушала, смеялась, даже пыталась включиться в общественную жизнь. Кокетничала с доктором, дала обещание Мамаду. Пустяк — и все-таки… Она давно не давала обещаний. Никогда. И никому. И вот несколько фраз из бездушной машины отбросили ее назад, приземлили, сломали и похоронили под грудой строительного мусора…
— Господин Лестафье!
— Да, шеф!
— К телефону…
— Нет, шеф!
— Что нет?
— Занят, шеф! Пусть перезвонят попозже…
Тот покачал головой и вернулся в свой кабинет, похожий на стенной шкаф.
— Лестафье!
— Да, шеф!
— Это ваша бабушка…
Вокруг захихикали.
— Скажите, что я перезвоню, — повторил разделывавший мясо Франк.
— Вы меня достали, Лестафье! Возьмите эту чертову трубку! Я вам не телефонистка!
Молодой человек вытер руки висевшей на поясе тряпкой, промокнул лоб рукавом и сказал работавшему рядом с ним парню, сделав в его сторону шутливо-угрожающий жест:
— Ни к чему не прикасайся, иначе… чик — и готово…
— Ладно, ладно, вали к телефону, расскажи бабульке, какие подарки хочешь получить под елочку…
— Отвянь, придурок…
Он зашел в кабинет и, вздохнув, взял трубку:
— Ба?
— Здравствуй, Франк… Это не бабушка, это Ивонна Кармино…
— Мадам Кармино?
— Боже, если бы ты знал, чего мне стоило тебя разыскать… Я позвонила в Grands Comptoirs, мне сказали, ты там больше не работаешь, тогда я…
— Что случилось? — он резко оборвал ее.
— О господи, Полетта…
— Подождите.
Он встал, закрыл дверь, вернулся к телефону, сел, покачал головой, побледнел, поискал на столе ручку, сказал еще несколько слов, повесил трубку. Снял колпак, обхватил голову руками, закрыл глаза и несколько минут сидел неподвижно. Шеф наблюдал за ним через застекленную дверь. Наконец Лестафье поднялся, сунул бумажку в карман и вышел.
— Все в порядке, мой мальчик?
— Все нормально, шеф…
— Ничего серьезного?
— Шейка бедра…
— А-а, со стариками это происходит сплошь и рядом… У моей матери перелом был десять лет назад — видели бы вы ее сегодня… Бегает, как кролик по полям!
— Послушайте, шеф…
— Думаю, ты хочешь попросить отгул…
— Нет, я останусь до обеда и накрою все к ужину во время перерыва, но потом хотел бы уйти…
— А кто займется горячим к вечерней подаче?
— Гийом. Парень справится…
— Точно?
— Да, шеф.
— Уверен?
— Абсолютно.
Шеф сделал кислое лицо, окликнул проходившего мимо официанта и велел ему сменить рубашку, повернулся к своему шеф-повару и вынес вердикт:
— Я не возражаю, Лестафье, но предупреждаю вас, если вечером хоть что-нибудь пойдет не так, если я хоть раз — один только раз! — замечу непорядок, отвечать будете вы, поняли? Согласны?
— Спасибо, шеф.
Он вернулся на свое рабочее место и взялся за нож.
— Лестафье! Идите и вымойте руки! Тут вам не провинция!
— Да пошел ты, — прошептал он в ответ, закрывая глаза. — Пошли вы все…
Он молча принялся за работу. Выждав несколько мгновений, его помощник осмелился подать голос:
— Все в порядке?
— Нет.
— Я слышал твой разговор с толстяком… Перелом шейки бедра, так?
— Угу.
— Это серьезно?
— Не думаю, проблема в том, что я совсем один…
— В каком смысле?
— Да во всех.
Гийом ничего не понял, но предпочел оставить товарища наедине с его заморочками.
— Раз ты слышал мой разговор со стариком, значит, все понял насчет вечера…
— Йес.
— Справишься?
— С тебя причитается…
Они продолжили работать молча: один колдовал над кроликом, другой возился с каре ягненка.
— Мой мотоцикл…
— Да?
— Я дам его тебе на воскресенье…
— Новый?
— Да.
— Ничего не скажешь, — присвистнул Гийом, — он и правда любит свою старушку… Идет. Договорились.
Франк горько ухмыльнулся.
— Спасибо.
— Эй…
— Что?
— Куда отвезли твою бабку?
— Она в больнице в Туре.
— Значит, в воскресенье Solex тебе понадобится?
— Я что-нибудь придумаю…
Голос шефа прервал их разговор:
— Потише, господа! Что-то вы расшумелись!
Гийом подточил нож и прошептал, воспользовавшись стоявшим в помещении гомоном:
— Ладно… Возьму его, когда она поправится…
— Спасибо.
— Не благодари. Пока суть да дело, я займу твое место.
Франк Лестафье улыбнулся и покачал головой.
Больше он не произнес ни слова. Время тянулось невыносимо медленно, он едва мог сосредоточиться, огрызался на шефа, когда тот присылал заказы, старался не обжечься, чуть не погубил бифштекс и то и дело вполголоса ругался на самого себя. Он ясно осознавал, каким кошмаром будет его жизнь в ближайшие несколько недель. Думать о бабушке, навещать ее было ой как нелегко, когда она находилась в добром здравии, а уж теперь… Ну что за бардак… Только этого еще и не хватало… Он купил дорогущий мотоцикл, взяв кредит, который придется возвращать лет сто, не меньше, и нахватал дополнительной работы, чтобы выплачивать проценты. Ну вот что ему с ней делать? Хотя… Он не хотел себе в этом признаваться, но толстяк Тити уже отладил новый мотоцикл, и он сможет испытать его на шоссе…