Этого я не могу. Я к такому не готова. Он еще слишком мал, чтобы знать про долгие междугородние звонки и во что обходится инициация отдаленного абонента.
– М‑а‑а‑а‑а‑м! Ты меня слышишь? Я сказал, что знаю, чем вы оба занимаетесь, когда звоните по телефону, – повторяет Гэвин.
Как же, давай-давай, повторяй. Ясно же: тебе сил нет как нужно убедиться, что мы вполне перепугались. В ДЕТЯХ СИДИТ ДЬЯВОЛ.
Может, если я просто не буду обращать внимание на происходящее, Гэвин и забудет об этом. Включив радио, я лихорадочно начинаю искать какую-нибудь знакомую песенку, слова которой сын мог бы поучить.
Ну почему в пять вечера на радио столько, едрена-печь, словесной болтовни?
– О‑о‑о‑о! Вот хорошая песня, Гэвин! Ты знаешь эту песню? – слишком уж восторженно спрашиваю я.
Начальные такты Кенни Джи[22] заполнили салон, Картер глядит на меня, будто я тронулась.
Мать твою, Кенни Джи! Не мог, что ли, хоть ОДНУ песню записать со словами? Майкл Болтон ничему тебя не научил[23]. Грандиозный пробел, Кенни. Грандиозный провал.
– Вы, ребят, – говорит Гэвин, – всегда дверь запираете, когда говорите по телефону.
Сукин ты сын, Кенни Джи! Всех усыпил – кроме моего сына. Всего-то на ОДНО ты только и годился, а теперь и это полетело к чертям.
– Вы, ребят, там целуетесь, угадал? – спрашивает Гэвин.
Я перестаю отбивать такт вслед за Кенни Джи и выключаю радио на своем мобильнике, заметив, что Картер по-прежнему смотрит на меня как-то странно. Будто в первый раз видит. А я пытаюсь отвлечь мысли Гэвина от осеменения и пчелок с, едрена-печь, голубями!
– ДА! – орет Картер. – Именно этим мы и занимаемся. Целуемся. И больше ничего. Только целуемся. Иногда мамочке с папочкой нужно запереть дверь, чтоб можно было целоваться. И… только целоваться. А что еще нам там делать, как не целоваться? Ха-ха! Мамочка с папочкой на дереве сидят, Ц‑Е‑Л‑У‑Ю‑Т…
Я хватаю его за руку и сжимаю ее, чтоб прекратил болтать, мы уже подъехали к дому отца. Гэвин отстегивает ремень у себя на сиденье, выкатывается из машины и стремглав летит к Папане: его внимание уже отвлечено. Отец подхватывает его на руки и приветствует нас возле машины, с заднего сиденья которой Картер достает пожитки сына, а я стою у открытой дверцы и вздыхаю с облегчением: половое просвещение нашего четырехлетка наконец-то закончилось.
– Слышь, Папаня! Мамочка с папочкой запирают свою дверь, чтоб целоваться можно было! – возбужденно сообщает Гэвин моему отцу.
Тот, по виду, слегка ошарашен и быстро меняет тему, уведомляя Гэвина:
– Мы с тобой будем сегодня вечером кино смотреть. «Гномео и Джульетта»[24].
Печально, но отвлечь Гэвина не в силах даже садовые гномы, которые покушаются на жизнь и задницы сладко спящего небольшого племени себе подобных. Уверена, что ничего похожего в детском фильме всамделе нет, но мне представляется, что есть. Садовые гномы, они такой страх наводят – до мурашек. Твердо убеждена, что они оживают после того, как ты ложишься в постель, и выползают, чтоб надругаться над тобой.
– Мамочка с папочкой громко возятся, когда целуются. Мамочка часто бога поминает. Я тоже раз бога помянул. Попросил его дать мне щеночка и громадину-грузовик. Только я вежливо просил, а не вопил на него, как мамочка. Все равно он мне до сих пор щенка не достал.
И на этой вот ноте мы чмокнули Гэвина на прощанье, скакнули в машину и были таковы. Мой отец может выкручиваться с птичками, пчелками, коровками, курочками и целующимися лошадями, пока в его сознании будут плясать видения его дочери, воплями призывающей Иисуса.
Пятнадцать минут спустя мы добрались до дома Лиз и Джима и припарковались на улице за лимузином, громадней которого я не видела. Лиз сказала мне, что заказала нечто маленькое и скромненькое для того, чтобы возить нас повсюду и чтобы мы не терзались, что губим ночное веселье кого-то из нас, принудив принять назначение нашим шофером. Ее представление о маленьком и скромненьком явно здорово расходится с моим. Эта колымага могла бы вместить всю футбольную команду, и еще бы место осталось.
– Вы, мерзавчики, почти вовремя добрались! – завопил Дрю, встречая нас у самого дома и перебрасывая по воздуху банку пива Картеру. В честь сегодняшнего винного разъезда Дрю натянул тишотку, на груди которой был нарисован штопор с надписью: «Тащу(сь)». Мы по ступенькам поднялись в автобус, присоединяясь ко всем остальным, замечая, что народ уже поднабрался основательно, все, кроме Лиз. Та в одиночестве сидела на самом заднем сиденье, сложив руки и насупив брови.
Мне одного взгляда хватило, чтоб метнуться к ней – и вовремя.
Как вообще такое могло случиться? И почему никто не поспешил на помощь моей бедной подружке?
Оставив Картера с Дрю, Джимом и Дженни у передней двери автобуса, я быстренько иду по проходу и усаживаюсь рядом с Лиз.
– Кто тебя обидел? – спрашиваю я в сердцах, обнимая ее рукой за плечи.
Она смотрит на меня, и я, клянусь, вижу, как у нее дрожат губы.
– Успокойся. Мне можешь сказать. Мы это уладим, – ободряю я ее, успокаивающе рисуя круги на ее спине.
Вижу проблески надежды в ее глазах и понимаю: с ней все будет отлично. Я во что бы то ни стало устрою ей это, пусть оно и станет последним, что я совершу.
– Моя мама! Это она. Это из-за нее все! – с горечью причитает Лиз.
Бросаю быстрый взгляд в начало автобуса и боюсь, как бы сама мысль о миссис Гэйтс вдруг не побудила ее к появлению. Забудем о капризуле-невесте! Миссис Гэйтс – это невесты-капризули мать. Она – свадебная Наци Номер Раз. Все свадебные традиции до единой, все бабушкины сказки, церемонии и обычаи, в какие верит Мэри Гэйтс, она блюдет и всех вокруг принуждает в том участвовать.
Вот и сейчас моя бедненькая лучшая подруга облачена в диадему из искусственных бриллиантов с прикрепленной к ней фатой, ленту через плечо, на которой оттиснуто: «Невеста», а под этой лентой – в тишотку с индивидуально подобранными сосунчиками, стратегически закрепленными аккурат поверх ее титек. Ярко-розовой переливающейся краской выведено: «Бакс плати и соси».
– Я угодила в ад девичника! – верещит Лиз.
Я тяну руку и начинаю срывать сосунчики с ее титек.
– Успокойся, – утешаю я. – Скоро я тебя из него вытащу.
– Клэр Донна Морган! Надеюсь, вы заплатите моей дочери по доллару за каждую из этих конфеток, которые вы убираете с ее одежды!
Ну, прямо как в кино. Музыка, лившаяся из динамиков лимузина, замирает на пронзительной ноте, а веселый смех друзей сразу обрывается.
– Беги! Спасайся! – громко шепчет Лиз, пытаясь оттеснить меня от матери.
Я медленно встаю, придаю лицу бравое выражение, давая друзьям понять, что готова одна пострадать за всю компанию. Я встану между Поборницей Свадебных Традиций и грозящим скоропостижной смертью девичником. Поворачиваюсь я вовремя: меня едва не потащили за шиворот по проходу.
– Нет, ты можешь поверить, что моя девочка выходит замуж?! – визжит миссис Гэйтс и (я глазом моргнуть не успеваю!) накидывает мне через плечо ленту с надписью «Подруга невесты». Потом стискивает в объятиях и принимается качать меня вверх-вниз так, что ноги от пола отрываются, будто мы – давно потерявшие друг друга подружки студенческих лет, при этом я погружаюсь в пахучее облако каких-то противных духов, грозящее вызвать у меня слезы на глазах.
Если мое семейство ведет себя больше на манер семьи Коннор из сериала «Розанна»[25], то семейство Алисы берет себе в пример «Семейку Брэди»[26].
Шибанутые.
Или, может, ширянутые.
Кому там из них пушистые зайки чудятся, распевающие про леденцы на палочках, котяток да щеночков, резвящихся на радуге?
– Клэр, хочется верить, что ты целиком понимаешь, как важно моей девочке сегодня вечером грандиозно провести время, – строго говорит миссис Гэйтс, отступая от меня и суя мне в руку какой-то листок бумаги. – Для Лиз это «охота за сокровищами»[27]. И ты обязана проследить, чтобы она еще до окончания ночи выполнила все до единого условия из этого списка. Меня уверили, что это вас, молодых, воодушевляет.
Не смотри на список, не смотри на список.
– Да не стой же ты попусту, Клэр! Посмотри на список, – требует явно воодушевленная миссис Гэйтс.
– «Отыщи незнакомца, который отдаст тебе свои трусы», – бормочу я, читая первую строку.
Миссис Гэйтс визжит, как маленькая девочка: