– Ну, что у тебя случилось с телефоном? Я уже доехал до дома, припарковался, поднялся, принял душ. Звонил тебе раз двадцать – «абонент вне зоны доступа сети». Как прикажешь это понимать? Чего я уже только не передумал, пока ехал к тебе через всю Москву. Ну, чего молчишь?
– У меня телефон сел… Прости, я забыла отправить тебе сообщение…
– Просто вот так вот забыла, и все? А то, что я волнуюсь?
– Я рада тебе.
– Так ты мне проверку что ли устроила?
– Нет, что ты. Мне и в голову не пришло бы такое… Прости, просто столько всего навалилось.
«В комнате цветы!» – осенило Анну. Как топором по голове. «Нужно срочно соображать, что делать. Не пускать его в комнату, а если вдруг войдет, что я скажу?»
– Ладно, поздно уже, я поехал. Мне завтра рано вставать, мать встречать в аэропорту. Спать осталось… – Деймон сверился с «Константином Вашероном» – всего три часа. Главное, ты в порядке. Больше так никогда не делай!
– Хорошо… Прости меня…
– Пообещай.
– Ладно… – Деймон вопросительно смотрел в ожидании нужного слова. – Ладно, ладно, обещаю. Только не сердись.
– На тебя невозможно долго сердиться. Ну все, береги себя.
Когда Анна снова закрыла входную дверь и опустилась на пол у входа, первым, что она почувствовала, было облегчение, но следом накатила Пустота.
Хорошо, что усталость насыщенного событиями дня была сильнее эмоций, и Анна поспешила умыться и, пренебрегши душем, срочно завалиться спать. Утро всегда мудрее. Сегодня она вполне довольна тем, что спит в своей кровати одна.
-43-
С утра, вынимая почту, которая через край вылезала из переполненного почтового ящика, Анна заметила странную открытку, а когда перевернула ее, чтобы посмотреть обратный адрес, то чуть не выронила из рук. Открытка была от Алисы, из колонии.
На лицевой стороне была нарисована девочка, одиноко сидящая на лавочке и свесившая руку с болтающейся в ней мягкой игрушкой-зайцем. Глаза у девочки и у игрушки были затерты чем-то острым. Неприятное зрелище. И ни подписи, ни пояснения. Анна разорвала открытку пополам и бросила в гору ненужных рекламных проспектов и газет, которая высилась тут же, рядом с ящиками. Анна постаралась как можно скорее выкинуть из головы неприятный эпизод с открыткой и не придавать ему никакого значения.
Несколько часов, проведенные с Анной накануне, не успокоили, а, напротив, еще больше раззадорили Деймона. Он с каждой минутой сильнее ревновал Анну к ее новому воздыхателю, и от этого не находил себе места, носился по открытому пространству офиса взад-вперед, заодно придавая ускорение своим сотрудникам, напуганным странной активностью босса. Досталось даже «отличнику» Андрею. Что уж говорить об остальных.
Когда Деймон начинал повышать голос, «серые мышки» прижимали ушки к столу и прятались за перегородками, как будто так они могли себя защитить.
Излюбленным методом Деймона был некрасивый, но оттого не менее популярный в российских компаниях метод «прилюдной порки», когда начальник выбирал «провинившегося» на этот раз сотрудника и «раскатывал» его на чем свет стоит перед всей честной компанией, в данном случае перед всем коллективом отдела. Чтобы остальным «неповадно было». Так, Кристине Деймон даже пригрозил, что отправить ее «вслед за Светой».
На этой неделе досталось всем, кроме Анны. Ее прилюдно отчитать Деймон почему-то не решался. Боялся, что она ему ответит? Не исключено. Но скорее он все-таки не хотел себя скомпрометировать. У него не получился бы искренний гнев на Анну, у нее – не вышла бы подобающая ответная реакция.
Деймон общался с Анной чуть холодно, старался избегать близкого контакта. Не провожал, не приглашал на ужин. Она дала ему обещание, что не будет больше общаться с Аистом, но, видя прохладное отношение Деймона, посчитала это обещание недействительным. Ведь если взамен она не получает ничего от Деймона, то какой ей смысл отказываться от перспективного романа?
Аист каждый вечер звонил Анне, и они подолгу болтали обо всем на свете, и в то же время совершенно ни о чем. Аист попросил Анну пойти с ним на свадьбу к его лучшему другу. Она без колебаний согласилась. Торжество было назначено на субботу. По выходным Деймон все равно никогда не предлагал ей провести время вместе, за редким-редким исключением, когда его девушка бывала в командировках. Она даже придумала, что наденет – маленькое кожаное платье цвета «Тиффани», купленное во время поездки в Канны. Это был как раз тот цвет, который задала невеста Аистова друга как обязательный в костюмах всех приглашенных. Какое чудесное совпадение!
-44-
Церемония бракосочетания с последующим празднованием проводилась в подмосковном яхт-клубе.
Вечер выдался знойным, так что распаренные от московской жары лица девушек, щедро заштукатуренных дорогой косметикой, еще утром приняли лоснящийся от жары вид, выдавая и даже подчеркивая все изъяны. У кого-то выступали над верхней губой и на лбу капельки пота.
Мужчинам было жарко в костюмах и пиджаках. Ноги у девушек от жары распухли, отекли и видно было, как безжалостно сжимают их узкие модельные лодочки, или остро вырезанные босоножки, готовые вот-вот выронить скользкие от пота пальцы ног, сдавливают щиколотки разного рода ремешками и застежками.
Лето уже вошло в ту пору, когда голубое безоблачное небо и зрелая, но сочная листва уже не воспринимаются, как чудо природы, которое хочется без конца фотографировать на «айфон» как нечто неординарное и заслуживающее отдельного внимания.
Лето «приелось», надоело, и даже столь обожаемое тепло уже не грело душу, а скорее «парило». Цветы давно отцвели, и на их месте образовались и созрели плоды и семена. Газон и листва на деревьях были уже не салатовыми или нежно-зелеными, а темно-изумрудными, кое-где даже красными и желтыми, обещая скорое приближение осени. Как частенько зима напоследок ударяет тридцатиградусным морозом, прежде чем дать «весне дорогу», так и лето отчаянно пыталось «взять свое», шокируя тридцатиградусной жарой в свои последние календарные деньки.
Даже Анне, по природе своей склонной больше страдать от холода, чем от жары, было не по себе – кожаное платье, хоть и короткое, было жарким, не продувалось и потому местами прилипло к телу, как в лучше времена гидрокостюм, мокрый после моря, словно присоска приставал к спине. Шпильки с вырезом на носке плотно облегали горячую стопу и можно было совершенно не бояться их обронить, подобно Золушке на балу у принца.
Жениха и невесту с завидным постоянством охлаждали шампанским и одолевали просьбами сфотографироваться и то и дело смачно целоваться под крики «горько», так что им было некогда обращать внимание на жару.
Михаил, так звали лучшего друга Аиста, не выпускал Анниного кавалера из виду, то и дело давая ему какие-то организационные поручения, с которыми, по-видимому, не так ловко справлялись конферансье и распорядитель. Видно было, что Аисту быть «на побегушках» у жениха не в тягость, а, наоборот, в радость. Он даже признался Анне, что всю жизнь хотел стать ведущим, и даже проводил пару каких-то корпоративов для своих друзей-бизнесменом шутки ради. «Это ужасно. Все равно что шут гороховый» – подумала Анна, но вслух ничего не сказала, просто пожала плечами.
Официальная часть, казавшаяся вечностью, наконец подошла к концу, и начались развязные танцы. К вечеру подул легкий ветерок и стало не так душно. Аист приглашал Анну на «медляки», и они складно двигались в такт музыке и даже временами хором подпевали мелодии – так им было хорошо.
– Позволь и мне потанцевать с твоей дамой, – Михаил, незаметно вклинившись между Анной и Аистом и несколько оттеснив Анну от партнера, уже взял ее руки в свои и повел в такт мелодии, не дожидаясь ответа друга, который, подразумевалось, точно не будет против, но рта открыть не успел. Уже в пустоту он обреченно выдохнул:
– Чего только не сделаешь для лучшего друга… – скромный возглась Аиста уже не догнал быстро отдаляющуюся пару.
-45-
Михаил гораздо увереннее Аиста держался в танце и по жизни. Пару раз он даже «пустил» Анну в вальс, и она, под его чутким руководством, на свое удивление, даже не запуталась в шагах.
Неказистый внешне, Михаил был силен той внутренней энергетикой, что делает мужчин «альфа-самцами». Невысокий, с жиденькими рыжеватыми волосами и такой же бородкой, с фигурой полноватой груши, он, тем не менее, как магнитом притягивал к себе женщин. Это был его четвертый брак, и за спиной открыто перешептывались, что «не последний», хотя невесту, а теперь жену Лидочку все очень любили.