Вера Ветковская - Птицы небесные

Они до утра целовались в темном пустом холле. О Вадике Катя даже не вспоминала: это всего лишь полуделовые-полудружеские отношения. А со Стасом она решила проститься. Пусть это будет бурное прощание. Она боялась постепенно привязаться к нему и сделать тот самый, роковой, необдуманный шаг.

Она засыпала, словно ощущая на лице, шее, груди его поцелуи. Даже умываться не стала, чтобы не смыть их. Но все же это было уже прошлое, счастливое прошлое. Катя решила медленно, но верно начать свое восхождение, преодолевая ступеньку за ступенькой, сгорая на работе, отметая все, что мешает.

Коллеги Москалева, с которыми он состоял в дружеских отношениях, часто задавали ему вопрос: зачем ему, народному артисту, члену правления ВТО, ведущему актеру театра, председателю жилищной комиссии театральных работников и, наконец, настоящей кинозвезде, еще и эта головная боль, студенты?

Москалев неизменно отвечал с самым серьезным выражением лица:

— Чтобы не состариться прежде времени.

И в самом деле, набирая очередной курс, он чувствовал, как его обдает теплой волной их молодости, наивного оптимизма, полудетского задора и веры в свое блистательное будущее.

Это была его семья.

Когда-то давным-давно он был женат. Жена его, в прошлом известная киноактриса, однажды уехала на съемки совместного итало-советского фильма, которые велись в Швейцарских Альпах и в Париже. Спустя три месяца она вернулась, но лишь затем, чтобы потребовать развода, после этого след ее затерялся где-то в Европе. Поговаривали, что она вышла замуж за какого-то банкира, субсидировавшего фильм с итальянской стороны.

С тех пор дверь его дома и дверцы холодильника были всегда широко распахнуты перед студентами.

Они являлись группами и поодиночке, чтобы посекретничать с Москалевым; являлись в девчоночьем составе, чтобы сделать у него дома генеральную уборку; являлись всем курсом, чтобы выпить вина и попеть под гитару.

Стены прихожей были оклеены афишами, с которых смотрела бывшая жена Москалева; повсюду были развешаны ее фотографии. По этому поводу девчонки ехидно перешучивались: надо же, какая лебединая верность. Строили догадки, есть ли любовница у Москалева; кое-кто называл Юлию Севостьянову, новую восходящую звезду на небосклоне «Мосфильма», однако Москалев о своей личной жизни распространяться не любил.

Но как обстоят дела на личном фронте у студентов, замечал с налету, глаз у него на такие дела был наметанный.

Однажды он пригласил к себе студентов отметить новую работу в фильме «Бесприданница». Москалев играл второстепенную роль, Вожеватова, но студенты считали, что он, как всегда, всех заткнул за пояс, в том числе и исполнителя роли Паратова, и не скупились на восторги.

В разгар этого приятного для него гула и шумных похвал Москалев отозвал Наташу на кухню.

— Вопрос на засыпку, — сказал он, — отчего погибла Лариса?

— От любви, — сияя глазами при слове «любовь», ответила Наташа.

Москалев поднял палец.

— От безрассудной любви, — проговорил он и, взяв Наташу за подбородок, пояснил: — Женщине никогда нельзя забегать на территорию мужчины. Каждый из них должен пройти равный путь к той черте, на которой возможно соединение их судеб.

— К чему вы это мне говорите? — насторожилась Наташа.

— Вчера я видел твоего поклонника… Наташа покраснела:

— И что?

— Он дожидался тебя в вестибюле училища… Теперь я, как народный все-таки артист, изображу вашу встречу… Смотри внимательно. Это ты…

Москалев вдруг совершенно преобразился: в его лице появилось что-то девическое, восхищенное. Он привстал на цыпочки, как в балете, и несколькими пластическими жестами изобразил полет.

— Похоже?

Наташа рассмеялась.

— Теперь посмотри, но еще внимательней: вот каким я увидел его…

Москалев поднял голову и, словно увидев перед собой нечто очень красивое, растерянно улыбнулся. Москалев привстал со стула. В его движениях не было торопливости: его «герой» как будто был уверен в том, что «она» к нему сейчас подлетит сама и повиснет у него на шее.

— Похоже? — опять спросил он.

— Что вы хотите этим сказать? — смутилась Наташа.

— Имеющий гляделки да увидит, — сказал Москалев и очень серьезно прибавил: — Наташа, умерь свой восторг перед этим парнем… или не демонстрируй его так явно. Держи себя в руках. Это мое к тебе требование как педагога и руководителя курса…

Если бы кто-то, еще не видевший Виктора, попросил Наташу охарактеризовать его, она бы описала его такими словами:

— Он замечательный! Он возвышенный! Великодушный! Прекраснее его нет никого не свете. Сказочный…

Вряд ли из этих туманных восклицаний проступал живой образ, человек во всей своей полноте, с его достижениями и слабостями.

Сколь туманны были ее слова, столь же туманны и расплывчаты были Наташины чувства. Чувство тогда конкретно, когда направлено к какой-то цели.

У Наташи не было цели. Для нее ясно как божий день, что Виктор — ее избранник, человек, с которым она пройдет рука об руку всю жизнь, а вот каким образом все это должно осуществиться и какие для этого следует предпринять шаги, об этом она ни на секунду не задумывалась.

Ни разу ей не пришла в голову мысль: а почему, собственно, дни и часы свиданий всегда назначает Виктор, а не она сама, и отчего же свидания так редки? Единственное объяснение, которое Виктор дал ей, заключалось в том, что он очень занят на работе, в своем научно-исследовательском институте.

Но ведь она тоже человек занятой. Учеба, самостоятельные репетиции с однокурсниками, иногда вечерами она занята в массовках в том же театре, где работал Москалев, какой-никакой быт.

И тем не менее у нее всегда находилось время для Виктора, хотя для этого надо было жертвовать то репутацией, то участием в капустнике по какому-то торжественному случаю, то просмотром спектаклей в театрах, на которые будущих артистов пропускали бесплатно, по студенческому билету.

Иногда Виктор приходил к ней в общежитие, всегда неожиданно, с цветами, кульками сладостей и бутылкой вина, вследствие чего ее соседки, даже здравомыслящая Софья, тоже считали его «замечательным» и «великодушным».

Москалев верно изобразил «полет» Наташи навстречу Виктору.

Где бы она ни была, чем бы ни занималась, душа ее все время летела к нему. Их встречи не насыщали ее, ей хотелось быть с ним каждую секунду, погружать взгляд в его карие очи и исчезнуть в них, как в двух больших воронках.

— Почему мы видимся так редко? — однажды спросила она.

Виктор объяснил:

— Видишь ли, я занят на работе, но дело не только в этом… Я хочу постепенно привыкнуть к своему счастью… Мы ведь все равно будем вместе, у нас вся жизнь впереди, так почему бы нам часть ее не прожить в мечтах?.. Это самое счастливое состояние… Я все время мечтаю о тебе, фантазирую, строю планы…

— И я тоже, — вздохнула Наташа.

Однажды он пригласил ее к себе на дачу, в Ельники.

Они сели в электричку и ехали минут сорок, но Наташе показалось — их сюда принесло на крыльях. Она и не заметила дороги. И вообще время, которое она проводила вдвоем с Виктором, обладало способностью вспыхивать, как звезда. Кажется, пролетела минута, а глянешь на часики — уж два часа миновало.

Они прошли мимо дач, стоявших среди мачтовых сосен и высоких берез.

Казалось, здесь никто не живет, такая была тишина, что слышно было, как падают листья.

Кое-где сквозь частокол можно было заметить клумбы с уже поникшими цветами, готовыми забыться в зимнем сне.

Виктор толкнул калитку, и сейчас же раздался заливистый лай.

— Это Дик, немецкая овчарка, — объяснил он. — Проходи, не бойся, Дик на цепи.

К роскошному двухэтажному бревенчатому особняку вела дорожка, усыпанная гравием и песком; вдоль нее тянулись ряды роз, уже тронутых утренними морозцами.

— Как красиво, — восхитилась Наташа.

— Да, теща обожает розы, — безразлично ответил Виктор.

— Теща? — переспросила Наташа.

Виктор на секунду осекся:

— Тьфу! Все время путаюсь в этом: теща, свекровь… Твоя будущая свекровь, я хотел сказать.

— Наверное, она строгая, — опасливо предположила Наташа.

— С чего ты взяла, маленькая?

— Ну… тут все так ухожено… И дом такой…

— Дом — сказка, — самодовольно подтвердил Виктор. — Зайдем — увидишь. Все, заглохни, Дик, перемени пластинку. Мы с отцом этот дом сами по бревнышку построили.