- От Мелькиора Персидского, одного из трех волхвов. И это действительно не стоит...
- Чем больше ты протестуешь, тем больше я хочу прочесть... - сказала она самым дразнящим тоном. – И, конечно же, ты бы выбрал роль одного из трех мудрецов, верно?
- Да, ну, учитывая, что я связан в вашей комнате, теперь я сомневаюсь в этом решении. Очевидно, я не похож на мудреца.
Она посмотрела на него поверх его домашнего задания.
- Тихо, - сказала она. - Я читаю.
Театрально прочистив горло, Магдалена начала читать вслух. Маркус уставился в потолок, словно умолял небеса об избавлении от нее. Пусть молит о чем хочет. Она никуда не уйдет.
Царь был позади них, как и звезда, которую они преследовали, чтобы найти его.
- Бамби, хорошая первая строчка.
- Вы самый ужасный человек на Земле.
- Лесть везде тебе поможет.
Их шаги были тяжелыми и медленными, шаги усталых людей, которые пришли издалека, чтобы присутствовать при родах, а вместо этого оказались на похоронах.
Магдалена прекратила читать и посмотрела на Маркуса. Он не взглянул на нее. Не такую историю она ожидала. С еще большим любопытством она продолжила.
Позади них раздался крик ребенка - голодного ребенка, жаждущего материнской груди. Бальтазар вздрогнул, словно это был его собственный сын, который так плакал, и он был бессилен утешить его. Я ощутил его эмоции, но не показал этого.
- Над его головой висит смерть, - сказал Бальтазар. - А он всего лишь ребенок.
- Я тоже это увидел, - сказал Гаспар, который посмотрел на меня, словно надеялся, что я буду противоречить им.
- Как и я, - ответил я, не желая лгать, хотя намеревался утешить своих спутников. Я надеялся, что мать ребенка не увидит его смерть, как увидели мы. Даже в его смехе, в этих темных глазах я увидел тень его страданий, черные крылья белого голубя - нависшего над ним ангела смерти. Все люди страдают, и все люди умирают, но видеть такую жестокую смерть в глазах и над головой маленького непорочного мальчика, нужно понимать, что цена знания гораздо дороже золота.
Бальтазар остановился как вкопанный, будто крик ребенка загнал его в ловушку.
- Будет неправильно обернуться? - спросил Гаспар.
Мы стояли лицом на Восток, к дому, а ребенок-царь остался позади нас, на Западе. Наши шаги к нему были легкими и быстрыми. Уходя от него, мы словно шагали босиком по разбитому стеклу.
- Ты можешь обернуться, - ответил я. Что он и сделал, как и Бальтазар, но я продолжал смотреть в направлении дома. Если я обернусь, боюсь, захочу остаться и никогда больше не увидеть родной дом. И все же, как ни странно, хотя и понимал, что дом был на Востоке, в Парсе, мое сердце тянуло меня на Запад, к ребенку, будто там, где был он, там и находился мой дом.
- Что нам теперь делать? - спросил Гаспар. Пока Бальтазар и я обдумывали ответы на вопросы, именно Гаспар искал вопросы, иные формы мудрости, хотя и не менее нужные. - Как же нам идти дальше?
- Один шаг. Затем другой, - ответил я. - Как и всегда.
- Как мы будет служить царю, находясь вдали от него? - спросил Гаспар.
- Покидать его кажется неправильным, - сказал Бальтазар. - Но и оставаться тоже неправильно.
- Он пришел к нам, первый раз родившись, - ответил я. - Затем мы пришли к нему. Мы вернемся домой и будет ждать, когда он снова к нам вернется.
Крик ребенка, наконец, прекратился, и я представил его в руках матери, чистого ребенка с ребенком на руках. О царе будут хорошо заботиться юная Мария и ее пожилой муж Иосиф. Мудрость учит нас любви к детям и страха перед царем, но этого ребенка я боялся и любил, как царя.
- Как мы будем любить царя на расстоянии? - спросил Гаспар, будто прочитав мои мысли. Возможно, так и было. - Как мы будем хранить верность?
- Будем ждать. - Я сделал шаг вперед, от царя, еще один шаг по осколкам. Они так глубоко впились в мою ступню, что я ощутил их в горле. - Любовь терпелива.
- Любовь терпелива, - повторил Гаспар.
Бальтазар кивнул своей благородной головой. - Да, любовь терпелива. - Они снова повернулись на Восток. И мы продолжили идти.
По нашим часам, календарям и меркам, прошло тысячу девятьсот восемьдесят пять лет с той ночи, когда мы повернулись спиной к звезде.
И я все еще жду своего царя.
Руки Магдалены тряслись, пока она медленно и аккуратно складывала работу Маркуса и возвращала ее в карман его брюк.
- Надеюсь, ты получишь хорошую оценку, - мягко сказала она.
- Получу. Я всегда ее получаю.
- Слава Богу они не оценивают личность, - сказала она, и глаза Маркуса вспыхнули, словно оскорбление попало в цель, вместо того чтобы пропустить мимо ушей ее выпад, как он всегда и делал.
- Но...
- Допрос окончен.
Магдалена быстро развязала ему руки. Ей не стоило читать его домашнюю работу, она уже пожалела об этом. Она читала вслух любовные письма менее личные и интимные, чем эти несколько сотен слов мужчины, который любил короля, и которому пришлось уйти от него. - Ты мне наскучил.
- Но вы сказали, что у вас есть новая игрушка, которую надо опробовать.
- Есть. Но ты не нужен мне без рубашки, чтобы протестировать ее.
- Тогда зачем вы заставили меня снять ее?
- Посмотреть, сможешь ли ты раздеться.
Сорен поднял рубашку с пола и с некоторым раздражением и небрежностью натянул ее. Если бы ей пришлось охарактеризовать его выражение - она бы использовала слово «обидчивое».
- Заставить меня раздеться ради Рождественского подарка - не так нормальные люди отмечают Рождество, - сказал он.
- Откуда тебе знать?
- Я пытался провести с вами, Магда, одно приятное Рождество.
- Почему? Ты не милый. Как и я.
- Мне уйти? Позвольте перефразировать. Мне стоит уйти.
Маркус застегнул рубашку по пути к двери. Она встала между ним и дверью и подняла руку, вызывая его сделать еще один шаг. Он остановился.
- Тебе не разрешали уходить, - сказала она.
- Вы называете меня трусом, именно вы сжимаетесь от ужаса, когда видите меня человеком одну единственную секунду. Если вы не хотите знать, что в моем сердце, вы должны прекратить вскрывать его.
- Это был не ужас, Бамби. Это была скука. И ты не получил разрешения уходить, - повторила она. У них слишком часто проходили эти соревнования в силе воли. Если она не победит, он проиграет. Этот мальчик должен научиться проигрывать, или он станет еще более опасным, чем уже есть. Ради его блага и блага всех, кому он когда-нибудь будет пастырем, с кем когда-нибудь будет дружить, или даже любить, он должен хорошо научиться проигрывать.
- Я и не спрашивал разрешения.
- Ты не спрашивал разрешения приходить в мой дом сегодня. Ты не уйдешь, пока я тебе не разрешу.
- Тогда разрешите поскорее, или я уйду без него.
- Ты ведешь себя как ребенок. Нет, не ребенок, а как засранец. Мы с тобой достигли такого прогресса, чтобы ты вернулся к тому надутому дикому маленькому мальчику, которым был, когда мы познакомились. Ты просил помочь тебе стать «хорошим садистом». Это твои слова, не мои. Ты хотел знать, как стать хорошим садистом, засранец? Вот как - не превращай твои извращения в чью-то проблему, и как говорят в твоей стране - ты не можешь всыпать кому-то по первое число, если сам такого не вытерпишь.
Маркус молчал, как казалось, целую неловкую вечность. Он молчал и не смотрел на нее. Он смотрел сквозь нее, на стену. «Сдавайся, Маркус», - молча просила она. - «Ты не сломаешься, если немного прогнешься. Ты не должен выигрывать каждую битву. Поражение - форма награждения, и Рождество – время подарков. Подари мне свое подчинение. Подари мне свою покорность. Я вознагражу ее в тысячекратном размере, обещаю».