Галина Лифшиц - Пуговица

Только слова шли с той поры в ход.

Но что это были за слова…

Их бы забыть…

Но они-то как раз и отличались редкостной липкостью…

Ляля уже согласна была на его регулярные пьянки. (Хотя, если взглянуть правде в глаза, кто спрашивал ее согласия?)

— Пей, — говорила она. — Пей, но только, умоляю, дома. И сразу после этого ложись спать. Не буянь. Почему обязательно все крушить, всех оскорблять, пугать, скандалить? Выпей и ляг спать. Если иначе не можешь, не обещай бросить пить. Просто старайся отравлять нашу жизнь по минимуму.

Естественно, в трезвом состоянии добрый любящий муж обещал.

Увы… После заветных трех дней семейной идиллии наступала пора некоей напряженности. Это чувствовали все. По чуть-чуть. Вот уже улыбка сползала с лица отца семейства. Вот уже отказывался он помочь с домашними заданиями кому-то из детей. Вот уже требовал оставить его в покое, не мешать отдыхать.

И значило все это одно: скоро грянет буря. В какой точно день — это они угадать не умели. И потому случалось все каждый раз совершенно неожиданно. Ну, почти неожиданно. Некоторые знаки имелись.

У Ляли, например, начинало ныть сердце. Ее вполне здоровое и надежное сердце почему-то тревожно ныло именно в те вечера, когда Артем напивался. И ничем эту странную боль устранить не получалось. Ни каплями, ни самовнушением, ни играми с детьми, порой веселыми и самозабвенными. Сердце ее, словно дикий зверь, чувствовало приближение бури. И она непременно происходила.

Почему-то мужу необходимо было высказаться в пьяном состоянии, обличить Лялю в жестокости, в ненависти к нему, в том, что она замуж за него не по любви вышла, а по расчету.

Хороший расчет! Хорошая нелюбовь! По расчету поселить Тему в своей квартире. По расчету работать днем и ночью, зарабатывая больше супруга. По расчету родить четверых прекрасных детей, которыми не нарадуешься, до чего хороши, здоровы, красивы и добры.

Но что пьяному докажешь? Что тут поделаешь?

Ляля, как и ее мама, повторяла про себя: «Несчастный человек! Он так страдает! Я должна ему помочь. Он же без меня пропадет».

И все брала с мужа обещания, что он больше не будет, все заставляла поклясться. И главное: все верила и верила клятвам — вот что удивительно.

Ни Ляля, ни дети не догадывались в те времена о том, что страдают болезнью, навязанной им собственным мужем и отцом. Если алкогольная зависимость признана немочью, то и зависимость жизни целой семьи от алкогольных циклов одного из ее членов — это тоже симптом. Признак нездоровья.

И название есть у этого недуга: созависимость.

Недуг этот способен всерьез подточить силы и надежды на будущее тех, кто им страдает. Ведь все члены одной семьи пребывают в едином энергетическом поле. Состояние одного обязательно и непременно влияет на состояние всех.

Это и есть созависимость.

Впрочем, как ни называй, ничего хорошего.

И все-таки, как бы там ни было, папу они любили.

Ну, ощущался временами сильный дискомфорт. Ну, кричал, спать мешал… Привыкли кое-как. А любить — любили. И радовались, когда он приходил с работы. Дом сразу оживал.

Пока не настал день Икс.

Вернее, как обычно, вечер.

Этот решающий вечер Рыся запомнила посекундно. И с него, с того вечера, пошел другой отсчет — время ее нелюбви к собственному отцу. Неуважения, отчуждения, презрения.

У других — Птичи, Ора и Дая — она не спрашивала. Молчала об этом. Но про себя знала точно: у нее началось именно тогда.

Случилось вот что.

Как раз в семье после четырехлетнего перерыва ожидалось пополнение. Рыся и Птича ходили во второй класс. Их вместе отдали в школу, хотя по возрасту Птича еще считалась маловатой, но, повторяя все за старшей сестрой, она к пяти годам бегло читала, бойко считала, так что вполне годилась в первоклассницы. И так было гораздо удобнее. Утром сестры отводили братьев в детсад и шли себе в школу. Сидели, правда, за разными партами. Так решила учительница. Выглядели они почти как близняшки, Птича только ростом была чуть пониже. А так — почти одно лицо.

Родители решились на пятого ребенка, хотя в семье имелся полный комплект: два М и две Ж. Вроде, больше некуда.

Но они к тому времени стали ощущать тесноту. Все же, как ни крути, а две комнаты площадью тридцать шесть метров — это маловато для шести человек. Но на очередь для получения бо́льшей квартиры их не поставили. Сказали: по правилам на человека положено пять метров. А у вас целых шесть! Много! Не положено.

Правила в те времена отличались суровостью. Никого не интересовало, что многодетная семья никак не может полноценно жить в двух комнатах.

— О чем вы думали, когда рожали? — спрашивали Лялю, когда она пыталась говорить о человеческих правах в учреждениях, где решали жилищные вопросы.

Ну, все как обычно: в газетах призывали улучшать демографическую ситуацию. На деле — все плевать хотели.

И вот тогда созрело у родителей решение: родить еще одного маленького. Тогда получится, что у них будет по 5 метров площади на человека. Но если точно считать, то выходило-то все равно больше, потому что если 36 разделить на 7, получалось 5,14…

Они наивно не учли, что квадратные сантиметры, да что там сантиметры — миллиметры, тоже придирчиво считались советской властью.

И вот эти сантиметры, само собой разумеется, объявили излишками жилой площади. Так что ничего у них не вышло, кроме замечательного маленького мальчика, родившегося чуть раньше срока, но оравшего не хуже Ора. Только более тонко, пискляво. За что и получил семейное имя Пик. А так-то назвали его Николаем.

В то время, о котором пойдет речь, Пик еще находился у мамы в животе. Хоть в этом ему повезло.

Отец, как водится, выпил. Но странность именно этого происшествия заключалась во внеурочности выпивки. После предыдущей прошло всего два дня. Семья потихоньку отходила и умиротворенно наслаждалась отдыхом. Но тут, как потом выяснилось, вмешался случай.

Артему незадолго до этого домой позвонил институтский приятель, ставший военным врачом. Служил он пока в небольшой медсанчасти, зато в самой Москве, планы лелеял грандиозные, мечтал о ведущем военном госпитале. Договорились встретиться семьями. Обменялись рабочими телефонами. И через пару дней раздался звонок в хирургическое отделение. Приятель заступил на дежурство по части, скучал, звал друга повидаться, не дожидаясь семейных застолий. Просто сесть и пообщаться по-мужски. Воинская часть находилась в двух остановках метро. Почему не съездить? Ну, на час позже домой вернется, справятся без него, ничего. Он и поехал.

Естественно, приятели выпили по чуть-чуть разведенного спирта из богатых запасов медсанчасти. Вид однокурсника, некогда вполне гражданского разгильдяя, поражал воображение: в полном военном обмундировании, с портупеей (как и полагалось на дежурстве по части), он выглядел героем военных времен. Особенно выразительной казалась темно-коричневая кобура на поясе.

Перехватив взгляд Артема, бравый вояка похвастался:

— Смотри-ка, что выдают, когда на вахту заступаешь.

Он расстегнул кобуру и ловко достал пистолет.

Вид настоящего оружия завораживал. От небольшой черной железяки шла огромная злая сила, внушающая страх.

— Слушай, будь другом, — проникновенно попросил выпивший Артем, — дай мне эту штуку на полчаса.

— Да ты что? Не положено, — испугался дежурный офицер.

— Мне только домой съездить, жене показать. Изменяет она мне, — грустно посетовал отец большого дружного семейства.

— Уверен? — строго потребовал ответа друг.

— Бабы. Сам понимаешь. Им верить нельзя. Пусть бы увидела и поняла, что я с ними со всеми сделаю, как этого ее чмыря найду.

— Далеко ехать? — лихо поинтересовался нетрезвый собеседник.

— Минут десять, если машину быстро словлю.

— Вдвоем съездим. Возьмем «уазик» и смотаемся. Ты ей пистольник покажешь, а я за дверью постою. Мне так спокойней. А показать надо. Чтоб знала. Ишь ты — чего удумала…

Дежурный офицер в сопровождении хирурга известной московской больницы не очень твердой поступью направился к уже ожидающей их у ворот части машине.