Г-жа Можаева уже достала желтые листки из сумочки, но тут почувствовала, что по ее голове ползет что-то шершавое, цепляясь за волосы. И тут же ощутила свое ухо в чужих, цепких и колючих пальцах.
— Ну что, курва, расселась? — заголосил над нею противный звонкий голос, как будто созданный для исполнения песни «Ой, мороз-мороз» перед большой аудиторией. — Тоже мне, принцесса на бутылке! Постоять, что ли, тяжело? Все стоят, и я, пенсионерка, стою, а она, видишь ли, задницу на ногах уже носить не может! Отожрала картофельник-то! Все бутылки мне небось побила, шалава!
Народ вокруг принялся ржать, а бедная Люся чуть не провалилась под пол от стыда.
— Я не нарочно, меня толкнули! — принялась было объяснять она, но ее голос тонул в общем гаме и заглушался гневным монологом владелицы хрупкой тележки.
Г-жа Можаева хотела повернуть голову в сторону голосистой бабульки, но та крепко держала ее за ухо и не давала возможности дернуться.
— Отпустите же меня, — Люся схватила руку, вцепившуюся в ее орган слуха, и сильно вдавила в нее свои острые ноготки. Ухо, горящее, как после сауны, освободилось, и тут же на него обрушилось новое испытание криком.
— Вы посмотрите, люди добрые! Эта мерзавка еще и царапается! Ну, бегемот в колготах, ты у меня еще поплачешь!
И тут Люся действительно заплакала. Нижняя челюсть предательски затряслась, так что зубы застучали, и по щекам, размазывая дорогой тональный крем, заструились горячие ручьи. Люся притянула коленки к голове, и уткнулась в них лицом, дабы всякие зеваки не рассматривали ее заплаканное лицо.
— Станция «Шоссе энтузиастов», — ровным голосом объявил диктор.
Все вокруг зашевелилось, Люся выглянула из своего убежища и обнаружила, что ее также вымывает из вагона на перрон. Здесь поезд почему-то никто не штурмовал, и состав быстренько скрылся в тоннеле.
— Ну, ты чего ревешь-то, дура? — услышала г-жа Можаева над собою старческий голос, и кто-то погладил ее по голове. — Из-за бутылок, что ли? Да ладно, я новых насобираю, кончай сырость разводить!
Но Люся продолжала всхлипывать.
— Ну чего ты плачешь? Кто тебя обидел? — уже ласковей спросила старуха.
Г-жа Можаева даже икнула от абсурдности этого вопроса.
— Так вы же сами и обидели, — с трудом выдавила она из себя, пытаясь сделать как можно более безучастное лицо.
— Я? Да чем же я тебя обидела? — всплеснула руками старушка, весьма умело изображая недоумение. Теперь Люся смогла ее рассмотреть: старуха была седа, чернява, носила на лице ярко-карие глаза, а на заднице широкую темную юбку до пят и сохраняла редкую для своего возраста прямую осанку.
— Но ведь вы же меня обзывали курвой, шалавой и бегемотом в юбке!
— Бегемотом в колготках! — поправила старушенция. — Ну и что? И из-за чего же тут расстраиваться?
— А по-вашему, я должна была это СПОКОЙНО выслушать? — возмутилась Люсенька, переходя со слезливого настроения в боевую готовность. От возмущения она даже встала наконец-то на ноги.
— Конечно, спокойно. Вот если ты идешь мимо забора, на котором «жопа» написано, ты же не начинаешь рыдать?
— Не начинаю, — согласилась г-жа Можаева.
— А ведь вполне возможно, что писавший имел в виду и тебя, когда писал это слово! — торжественно сказала старуха, как будто только что сделала гениальное открытие.
Люся только повела плечиком — она не очень-то желала углубляться в эту тему.
— Да ничего он не имел в виду! Это просто результат сочетания фрустрации или аффекта с общим недостатком культуры, — с видом эксперта промолвила г-жа Можаева, тут же засомневавшись в способности аудитории понять столь сложную мысль.
— Говоришь как большая, а плачешь как маленькая! — радостно заключила старуха, как будто бы и правда восприняла мэссэдж г-жи Можаевой.
— Скажите, сколько у вас в тележке бутылок?
— Да сорок штук будет. По полтора рубля за штучку на «Авиамоторной» принимают.
— Итого на 90 рублей? — сильно напрягшись, подсчитала Люся.
— Вообще-то на 60. Но тебе, так и быть, скидку сделаю — за полтинник отдам! У тебя есть во что переложить? — спросила старуха и принялась расшнуровывать тележку.
— Да вы что, с ума сошли? Зачем они мне! Просто я хотела компенсировать ваши потери, ведь я наверняка побила половину.
— Да они крепкие! Целы, должно быть, все! Сейчас открою, посмотрим. Роза Васильевна лишнего не возьмет!
— Не надо! Я опаздываю, — затараторила Люся, роясь в кошельке в поиске 60 рублей, но там болтались лишь три десятки и три сотенных. — У вас будет сдача со ста рублей?
— Будет! — радостно сообщила старушка и, порывшись где-то в своей необъятной юбке, извлекла на свет полтинник.
Люся достала из кошелька червонец и протянула его старушенции.
— Нет-нет, мне лишнего не надо! Этого вполне достаточно, — вяло запротестовала бабулька, помахивая перед Люсиным носом зажатой меж пальцев сторублевкой. — Вполне достаточно… Вполне… У меня бы пару бутылок все равно не приняли — они с отколотыми горлышками были. Но девушка ты, я вижу, хорошая. Ради тебя, так и быть, тряхну стариной и всю правду тебе скажу!
— Бабуся, времени уже 9.00! Меня с работы выгонят за опоздание!
— Не выгонят, молодка, не беспокойся. Вижу, что счастливая будешь, дай денежку какую-нибудь, бесплатно говорить нельзя— самой мне горе будет. Ты деньгу мне дай, как будто платишь, а я тебе ее потом верну, так чтоб Они не увидели! — зашептала низким голосом бабуся, без пауз сплетая слова, как будто бусы из них собирала.
— Кто не увидел? — тяжело вздохнула Люся. — Я не нуждаюсь в гадании, и, по-моему, хватит с вас того, что вы уже получили! — но рука ее сама потянулась к кошельку и достала оттуда десятку.
— Эта деньга грязная, много рук ее держало, правда не чистая будет. Дай деньгу, которая поновее! Да дай, я сама выберу! — старуха без колебаний залезла в Люсин кошелек и выудила оттуда, конечно же, сотню.
Люся поняла, что ее разводят как последнюю дурочку, и хотела было закричать, но сил на крик совершенно не было.
— Бабушка, отдайте сотню, а то милицию позову! — тихо предупредила она, чувствуя, как слабеют ноги.
— Успокойся, мне твоя сотня ни к чему. Дело тебе хорошее сделать хочу. Вернутся к тебе твои деньги, сама удивишься, как вернутся, — с этими словами старуха сделала какой-то пасс рукой и купюра буквально исчезла не то в воздухе, не то в ее рукаве.
— Отпустите меня! — взмолилась Люся и, собрав остатки сил, которые почему-то стремительно покидали ее, постаралась поближе прижать к себе сумочку с оставшимися деньгами, документами и мобильником.
Старуху она уже слышала как сквозь сон. Та неразборчиво шипела над ней что-то про то, что дубы растут среди дубов, что снаряд два раза в одну воронку не падает, а невод еще как падает, иногда и по три раза, и лишь на третий приходит с уловом, что устами младенца глаголет истина. Шаманка лепетала еще какой-то незапоминающийся бред из прописных истин и афоризмов. Из конкретных сведений Люся поняла только то, что замуж она все-таки выйдет и даже сумеет обзавестись парочкой детей.
Где-то в глубине души Люся велела себе тут же убираться отсюда, но, вместо того чтобы решительно зашагать прочь, она обмякла и села прямо на перрон, тупо уставившись в спину удалявшейся старушенции, которая толкала перед собою тележку. Как ни странно, часы показывали всего лишь 9.05. Люся вытащила из сумочки духи — маленький пузырек «212» — и сунула его себе прямо под нос. От сильного запаха она слегка пришла в себя, с трудом поднялась и дождалась следующего поезда.
Беспрерывно поглядывая на часы, Люся почти бежала вниз по Яузской от метро «Таганская», впрочем, уже не сомневаясь, что успеет вовремя. Вот показался дом в строительных лесах, затянутый зеленой сеткой, значит, следующий за ним — тот, что ей нужен. Ровно в 9.30 Люся проскочила мимо охраны и поднялась на второй этаж старинного дома, где «Попутный ветер» арендовал офис. В комнате уже хозяйничала Надежда Петровна. Вслед за Люсей в помещение влетела Галина.
Рабочий день начали с чайно-кофейной церемонии.
— А все-таки это удивительно, что счастье оказалось так близко, правда? — утвердительно спросила Галина Сергеевна. — И мой собственный муж оказался моей идеальной парой. И друг твоей Наташки тоже оказался мужчиной ее жизни. У меня все знакомые супружеские пары получили совершенно одинаковые знаки. Представляете?