— Лондон так велик, — заметил Ричард.
— Там у меня найдутся друзья, — возразил мистер Тислтуэйт.
— А может, передумаешь?
— Ни за что.
— В таком случае, — слегка оживился Дик, — пью за твою удачу и желаю тебе здоровья, Джимми. — Он приподнял губу, обнажая зубы. — По крайней мере теперь мне не придется тратиться на перья и чернила.
— Ты напишешь нам, как устроился? — спросил Ричард немного погодя, к тому времени как воинственность мистера Тислтуэйта уступила место приливу сентиментальной жалости.
— Если ты напишешь мне. — Бристольский бард шмыгнул носом и смахнул слезу. — О, Ричард, как жесток мир! И я намерен изобразить его зверства на огромном полотне, какого не может предоставить мне Бристоль.
Позднее тем вечером Ричард усадил Уильяма Генри на колени и вгляделся ему в лицо. В свои два с половиной года мальчик был крепким и рослым, и отец втайне считал, что ему достался лик строгого ангела. Взгляд приковывали не только его огромные и необычные глаза — поистине необычные, поскольку такой оттенок эля с красным перцем встречался крайне редко, — но и очертания скул, и безупречность кожи. Где бы он ни появлялся, люди оборачивались ему вслед и восхищались его красотой, которую замечали не только любящие родители. По всем меркам Уильям Генри был очаровательным ребенком.
— Мистер Тислтуэйт уезжает, — сообщил Ричард сыну.
— Далеко?
— Да, в Лондон. Теперь мы долго не увидим его, если увидим вообще.
Глаза малыша не наполнились слезами, но их выражение изменилось — Ричард уже знал, что оно означает тайные муки ранимой души.
— Он больше нас не любит, папа?
— Напротив, очень любит. Но в Бристоле ему стало негде развернуться, и мы здесь ни при чем.
Прислушиваясь к их разговору, Пег билась о прутья собственной тайной клетки, подобной тюрьме, в которой томилась душа Уильяма Генри. Однажды отказав Ричарду в том, что принадлежало ему по праву, она со временем вновь стала покорной, и если Ричард и заметил, что она принимает его ласки скорее по привычке, чем по велению сердца, то предпочел молчать. Пег вовсе не разлюбила его: отчуждение было вызвано угрызениями совести и ее бесплодием. Чрево Пег стало сморщенным и пустым, способным порождать лишь ежемесячные недомогания, а судьба отдала ее в жены человеку, который слишком любил детей. Такому мужчине не пристало ограничиваться единственным отпрыском, даже таким, как Уильям Генри.
— Дорогой, — заговорила Пег, когда они с Ричардом лежали в постели, слушая храп из соседней комнаты и сонное дыхание спящего Уильяма Генри, — боюсь, больше у меня никогда не будет детей.
Вот так. Тайное стало явным.
— А ты обращалась к кузену Джеймсу-аптекарю?
— Это ни к чему, он ничем мне не поможет. Такой уж сотворил меня Бог, я точно знаю.
Ричард заморгал и судорожно сглотнул.
— У нас уже есть Уильям Генри.
— Знаю. Он крепкий, на редкость здоровый ребенок. Но именно поэтому мне и хотелось поговорить с тобой, Ричард. — Пег высвободилась из объятий мужа и села.
Ричард тоже сел, обхватив руками колени.
— Я слушаю, Пег.
— Я не хочу переселяться в Клифтон.
Ричард щелкнул огнивом, зажег свечу и поднял ее так, чтобы видеть лицо жены — округлое, миловидное, искаженное беспокойством, с затравленными глазами.
— Пег, мы должны перебраться в Клифтон ради благополучия нашего единственного сына!
Пег заломила руки, вдруг став удивительно похожей на сына, — она не могла выразить словами свои чувства.
— Ради Уильяма Генри я и завела этот разговор. Мне известно, что нам хватит денег на покупку славного коттеджа на холмах, но там я буду одинока, в случае необходимости мне будет не к кому обратиться.
— Мы можем позволить себе нанять служанку, Пег. Я же говорил.
— Да, но слуги — это не родные. А здесь рядом твои родители, Ричард. — Пег скрипнула крепкими, выбеленными жесткой водой зубами. — Мне часто снятся страшные сны. Я вижу, как Уильям Генри бежит к берегу Эйвона и падает в воду — потому, что я занята, я пеку хлеб, а служанка носит воду из колодца. И этот сон я вижу каждую ночь, снова и снова!
В увлажнившихся глазах Пег заплясал отблеск свечи. Ричард поставил свечу на сундук для одежды и привлек к себе жену.
Пег, Пег, это всего лишь сновидения. Я тоже часто вижу их, дорогая. Но в моих кошмарах Уильяма Генри сбивает с ног разъяренная толпа, он умирает от дизентерии или проваливается в открытый колодец. В Клифтоне ничего подобного с ним не случится. А чтобы ты не тревожилась, мы наймем для него няньку.
— Тебе снятся разные сны, — всхлипывала Пег, — а мне — один и тот же. Каждую ночь Уильям Генри падает с берега в Эйвон, напуганный тем, что я никак не могу разглядеть.
Ричард держал жену в объятиях, пока она не успокоилась и не уснула, а потом лег, глядя на колеблющееся пламя свечи и борясь со своим горем. Он знал, что родные сговорились. Его мать и отец переубедили Пег: Мэг обожала Уильяма Генри и любила племянницу, как родную дочь, а Дик, должно быть, решил, что, переселившись в Клифтон, Ричард перестанет платить ему двенадцать шиллингов в день — у хозяина собственного дома и без того немало расходов. Внутренний голос советовал Ричарду настоять на своем и увезти жену и ребенка на зеленые холмы Клифтона, поближе к чистому воздуху. Но то, что Дик Морган считал слабостью Ричарда, на самом деле было способностью понимать окружающих и сочувствовать им, особенно близким. Если Ричард настоит на переезде в Клифтон — а он уже подыскал просторный, прочный, не слишком старый коттедж с отдельной кухней на заднем дворе и комнатой для слуг на чердаке, — так вот, если он настоит на своем, жизнь в Клифтоне будет Пег не в радость. Она заранее возненавидела свой будущий дом. Как странно — ведь она дочь фермера! Ричарду и в голову не приходило, что его жене городская жизнь нравится больше, чем ему, коренному горожанину. Губы Ричарда задрожали, но даже под покровом темноты он не мог позволить себе расплакаться. Он просто решил смириться с тем, что в Клифтон они не поедут.
«Отец небесный, моя жена считает, что Уильям Генри утонет в Эйвоне, если мы переселимся в Клифтон. А я содрогаюсь при мысли, что жизнь в Бристоле погубит его. Прошу тебя, умоляю — спаси и сохрани моего сына! Оставь мне мое единственное дитя! Его мать уверяет, что больше у нас не будет детей, и я верю ей…»
— Мы останемся здесь, в «Гербе бочара», — сообщил он Пег, поднявшись с постели до рассвета.
Просияв, она в порыве облегчения обняла его.
— О, спасибо тебе, Ричард, спасибо!
Некоторое время Англия успешно вела войну в Америке, несмотря на то что ряд членов парламента от партии тори откололся от правительства в знак протеста против политики короля. Джентльмену Джону Бэргойну было приказано уничтожить всех мятежников в северном Нью-Йорке, и он продемонстрировал мастерство тактика, захватив форт Тайкондерога на озере Шамплейн — почти неуязвимую твердыню бунтарей. Но от истоков реки Гудзон озеро отделяли обширные леса, по которым войска Бэргойна двигались со скоростью около мили в день. Он упустил удачу, как и одно из подразделений его армии, потерпевшее поражение при Беннингтоне. Хорейшо Гейтс принял командование армией мятежников и получил в свое распоряжение блистательного Бенедикта Арнольда. Дважды вступив в сражение при Бемис-Хайтс, Бэргойн был разбит наголову и капитулировал в Саратоге.
Вести из Саратоги потрясли всю Англию. Капитуляция! Поражение при Саратоге перевесило все былые победы, на такой исход не рассчитывали ни лорд Норт, ни король. Для простых англичан капитуляция при Саратоге означала, что Англия проиграла войну, что американским мятежникам присуще то, чего лишены французы, испанцы и голландцы.
Если бы сэр Уильям Хоу двинулся к верховьям Гудзона навстречу Бэргойну, положение могло бы разительно измениться, но Хоу вместо этого предпочел вторгнуться в Пенсильванию. Он разгромил Джорджа Вашингтона при Брэндиуайне, а затем преуспел в захвате Филадельфии и Джермантауна. Американский конгресс бежал в Пенсильванию, в Йорк, который отразил натиск англичан и одержал победу. Жители Йорка просто не могли отдать свою столицу врагу, они были готовы сражаться до последнего! Что толку было в захвате Филадельфии, если правительство мятежников уже успело покинуть ее? Подобных событий еще не видывал свет.