Долговязый, нескладный и насквозь промокший Айен–младший больше всего походил сейчас на пугало, но своей высокой фигурой полностью загораживал меня от глаз матери. Вместо ответа на упреки Дженни он лишь неловко пожал плечами и отступил в сторону, оставив меня лицом к лицу со своей удивленной матерью.

Похоже, мое возвращение смутило ее даже больше, чем воскрешение из мертвых, во всяком случае, голубые, чуть раскосые, как у брата, глаза округлились так, что превратились в плошки. Долгое время Дженни молча смотрела на меня, потом ее взгляд снова переместился на сына.

— Кукушонок, — сказала она почти обыденным тоном. — Вот ты кто, парень, — здоровенный кукушонок в гнезде. Господь ведает, чьим сыном ты должен был стать, но не моим.

Юный Айен густо покраснел, опустив глаза, и тыльной стороной ладони убрал с лица слипшиеся мокрые волосы.

— Я… в общем, я просто… — начал он, глядя на свои сапоги. — Я не мог…

— Ой, только не надо сейчас никаких оправданий! — отрезала его мать. — Иди наверх и ложись в постель, твой отец разберется с тобой утром.

Айен беспомощно взглянул на дверь гостиной, потом на меня. Он снова пожал плечами, посмотрел на промокшую шляпу в его руках, как будто удивляясь, как она там оказалась, и медленно побрел по коридору.

Дженни осталась стоять, не сводя с меня глаз, пока обитая дверь с мягким стуком не затворилась за юношей. Лицо ее осунулось от тревог и бессонницы последних дней, черты обострились. Все еще стройная и прямая, она заметно сдала — выглядела на свои годы, и даже старше.

— Итак, ты вернулась, — бесцветным голосом констатировала Дженни.

Не видя смысла отвечать на очевидное, я кивнула. В доме было тихо и полно теней, прихожую освещал лишь тройной подсвечник, стоявший на столе.

— Не тревожься сейчас на этот счет, — сказала я тихо, чтобы не будоражить спящий дом. В конце концов, сейчас по–настоящему важно было только одно. — Где Джейми?

Немного помедлив, она кивнула, согласившись на данный момент с моим присутствием, и махнула рукой в сторону двери в гостиную.

— Там.

Я направилась было к двери, но остановилась, кое о чем вспомнив.

— Где Лаогера?

— Ушла, — ответила Дженни без всякого выражения.

Я кивнула и вошла в гостиную, тихо, но решительно закрыв за собой дверь.

Слишком длинный, чтобы его можно было уложить на диван, Джейми лежал на походной койке, разложенной перед огнем. Он спал или находился в беспамятстве: темный, четко очерченный на фоне света от тлеющих угольков профиль был неподвижен.

Однако он определенно не был мертв, по крайней мере пока. Как только мои глаза привыкли к сумрачному свету очага, я увидела, как медленно поднимается и опускается его грудь под одеялом. Графин с водой и бутылка с бренди стояли на маленьком столике рядом с кроватью. На спинку мягкого стула у огня была наброшена шаль: там, приглядывая за братом, сидела Дженни.

Похоже, сейчас спешить было некуда. Я развязала тесемки у ворота плаща и разложила промокшее одеяние на спинке стула, взяв взамен шаль. Руки замерзли, и я сунула их себе под мышки, чтобы немного согреть, прежде чем коснуться его.

Когда я все же решилась положить ладонь на его лоб, то чуть было не отдернула ее. Лоб был горячим, как только что выстреливший пистолет, и под моим прикосновением Джейми тут же начал метаться и стонать. Да уж, жар у него был, и нешуточный. Некоторое время я стояла и смотрела на него сверху вниз, потом осторожно подвинулась к кровати и села на стул Дженни. Было сомнительно, чтобы с такой температурой он проспал долго, и будить больного без необходимости, просто чтобы осмотреть его, не хотелось.

Вода с моего плаща капала на пол, и мне вдруг вспомнилось старое шотландское поверье о «смертной капели». Будто бы, если в доме кому–то предстоит умереть, восприимчивые к подобным вещам люди слышат звук капающей воды.

Я подумала, что у меня, слава богу, нет такого интереса к сверхъестественному, и тут же усмехнулась. Мне ли говорить такое, после всех этих путешествий сквозь трещины во времени? Усмешка пошла на пользу, позволив избавиться от вызванного мыслью о «смертной капели» озноба.

Впрочем, мне и без всякой мистики было не по себе. Совсем недавно я несла бдение у другого смертного ложа, размышляя о смерти и тщете брака. Мысли, возникшие в лесу, не оставляли меня во время поспешного возвращения в Лаллиброх и всплывали теперь независимо от моего желания.

Чувство долга подтолкнуло Фрэнка к его решению — принять меня в качестве своей жены и воспитать Брианну как собственную дочь. Чувство долга и нежелание отказаться от ответственности, которую он счел своей. Что ж, здесь, передо мной, лежал еще один достойный человек.

Лаогера и ее дочери, Дженни и ее семья, пленные шотландцы, контрабандисты, мистер Уиллоби и Джорджи, Фергюс и арендаторы — сколько обязательств взвалил на свои плечи Джейми за те годы, которые мы провели в разлуке?

Смерть Фрэнка освободила меня от одного из моих несомненных обязательств, выросшая Брианна — от другого, а администрация больницы помогла перерезать последнюю по–настоящему важную нить, привязывавшую меня к той жизни. Но у меня было время на то, чтобы с помощью Джо Абернэти решительно освободиться от более мелких обязательств, снять с себя и делегировать свои полномочия.

А вот Джейми заранее предупрежден не был. Подготовиться к моему повторному появлению, принять какие–то решения или уладить конфликты он не мог. А он не из тех, кто отказывается от своих обязательств даже ради любви.

Да, он солгал мне. Не смог поверить, что я вникну в его обстоятельства, что поддержу его. Или решил, что брошу его. Он боялся. Ну а я, я ведь тоже боялась, что он предпочтет не меня, столкнувшись с необходимостью выбирать между любовью двадцатилетней давности и нынешней семьей. Поэтому я сбежала. Устремилась к Крэг–на–Дун со всей скоростью и решимостью обреченного на казнь, приближающегося к ступенькам эшафота. И ничто не могло меня вернуть, кроме надежды на то, что меня остановит Джейми.

Верно, угрызения совести и уязвленная гордость пришпоривали меня, но стоило Айену–младшему сказать: «Он умирает», как все это показалось ерундой.

Брак с Джейми был для меня подобен повороту ключа в сложном замке, когда каждое движение приводит к перемещению замысловатых внутренних защелок. Бри тоже могла поворачивать этот ключ, приблизившись к тому, чтобы отпереть мои двери, но последний щелчок был отложен до того момента, когда я вошла в печатную мастерскую в Эдинбурге. Теперь дверь была полуотворена, свет неведомого будущего сиял сквозь щель. Но чтобы открыть ее полностью, требовалось больше сил, чем имелось у меня одной.

Я смотрела, как вздымается и опадает его грудь, любовалась игрой света и тени на сильных, четких линиях его лица, понимая, что на самом деле ничто между нами не имеет значения, кроме того факта, что мы оба живы. И вот я здесь. Снова. И в какую бы цену это ни обошлось ему или мне, я остаюсь.

Джейми открыл глаза, но я заметила это, лишь когда он заговорил.

— Значит, ты вернулась, — прозвучал тихий голос — Я знал, что ты вернешься.

Я открыла рот, чтобы ответить, но он продолжал говорить, впившись взглядом в мое лицо; его расширенные зрачки уподобились озерцам темноты.

— Любовь моя, — произнес он почти шепотом. — Господи, как ты прекрасна с этими золотыми глазами, с такими мягкими, пышными волосами!

Он провел языком по пересохшим губам.

— Я знал, что ты простишь меня, англичаночка, когда узнаешь.

Когда узнаю? Мои брови поднялись, но я промолчала. Пусть уж лучше говорит он.

— Я так боялся потерять тебя снова, mo chridhe, — прошептал Джейми. — Так боялся. Я никого не любил, кроме тебя, моя англичаночка, с того дня, как увидел тебя. Но я не мог… я не мог вынести…

Его голос поплыл, превратившись в невнятное бормотание, глаза снова закрылись, и темные ресницы легли на высокие скулы.

Я сидела неподвижно, размышляя, что делать дальше, но внезапно его глаза открылись снова. Тяжелые и сонные от лихорадки, они искали мое лицо.

— Это долго не продлится, англичаночка, — сказал он, как будто успокаивая меня; уголок его рта дрогнул в попытке улыбнуться. — Недолго. Потом я коснусь тебя снова. Мне очень хочется коснуться тебя.