— Раньше, говоришь? Неужели ты оставила бы дочку без матери? И что было бы хорошего, вернись ты сразу после Куллодена, когда я не мог позаботиться о тебе и корил бы себя за то, что ты страдаешь из–за меня? А вдруг мне пришлось бы увидеть, как ты умираешь с голоду или от недуга, и знать, что убил тебя не кто иной, как я?

Джейми вопросительно поднял бровь, потом покачал головой.

— Нет. Я велел тебе уходить и сказал, чтобы ты забыла. Неужто я стал бы винить тебя за то, что ты меня послушалась, англичаночка? Ну уж нет!

— Но у нас могло бы быть больше времени! — возразила я. — Мы могли бы…

Он остановил меня, наклонившись и прикоснувшись губами к моим губам. Его рот был теплым и очень нежным, и лишь щетина на щеках и подбородке слегка царапала мне кожу.

Свет усиливался, делая ярче краски его лица. Оно отсвечивало бронзой, медная щетина вспыхивала искорками. У него вырвался глубокий вздох.

— Ну, могли бы. Но думать об этом не стоит. — Он заглянул мне в глаза и просто сказал: — Я не могу жить и оглядываться назад, англичаночка. Если у нас не будет ничего, кроме прошлой ночи и нынешнего утра, этого уже достаточно.

— Для меня — нет! — возразила я, и он рассмеялся.

— Да ты, смотрю, ненасытная!

— Да уж какая есть, — ответила я.

Напряжение спало, и это позволило мне вернуть свое внимание к шраму на его ноге, чтобы отвлечься от мучительных размышлений об утраченном времени и упущенных возможностях.

— Ты начал рассказывать мне о том, откуда он у тебя взялся.

— Ага.

Он слегка откинулся и, прищурившись, посмотрел на тонкую белую отметину, начинавшуюся в верхней части бедра.

— В общем, это все Дженни, моя сестра, помнишь?

Разумеется, я помнила Дженни, маленькую, чуть ли не по пояс брату, темненькую, в то время как он был огненно–рыжим, но ничуть ему не уступавшую в упрямстве.

— Она сказала, что не допустит, чтобы я умер, — произнес Джейми со смущенной улыбкой. — И, представь себе, не допустила. Похоже, что мое мнение ее вообще не интересовало, во всяком случае, она не потрудилась ни о чем меня спросить.

— Это похоже на Дженни.

Одна лишь мысль о золовке приятно согрела меня. Все–таки Джейми не остался один, чего я так боялась. Дженни Муррей ради спасения брата сразилась бы с самим дьяволом, да так, похоже, и сделала.

— Она пичкала меня снадобьями, сбивающими жар, прикладывала к ноге припарки, да только ничего не помогало. Наоборот, становилось все хуже и хуже. Нога распухла, рана воняла, а потом стала чернеть и гнить, и, чтобы сохранить жизнь, мне уже собирались отнять ногу.

Он рассказывал об этом совершенно обыденным тоном, а мне при одной этой мысли стало не по себе.

— Но этого не произошло, — заметила я, борясь со слабостью. — Кстати, почему?

Джейми почесал нос и пятерней убрал назад упавшие на лицо волосы.

— Вмешался Айен. Не разрешил резать, и все тут. Сказал, что сам он, может быть, и смирился с потерей ноги, но хватит в семье и одного калеки, а я и гак потерял слишком много.

Джейми посмотрел на меня, и в этом взгляде отразились все его утраты. Мне подумалось, что Айен, возможно, был прав.

— Ну так вот, после этого Дженни велела трем арендаторам держать меня покрепче, кухонным ножом срезала с ноги все гнилое мясо, до кости, и промыла рану кипятком.

— Господи боже мой! — вырвалось у меня.

При виде ужаса на моем лице Джейми улыбнулся.

— Как ни странно, это помогло.

Я тяжело сглотнула, ощутив во рту вкус желчи.

— Господи! Ты же мог остаться калекой на всю жизнь!

— Так или иначе, Дженни, как смогла, очистила рану и зашила ее. Она сказала, что не допустит, чтобы я умер, не допустит, чтобы я остался калекой, и не допустит, чтобы я лежал днями напролет, жалея себя и…

Он пожал плечами.

— Да что там говорить. К тому времени, когда Дженни закончила перечислять, чего еще она не допустит, мне ничего не оставалось кроме как пойти на поправку.

Я эхом отозвалась на его смех, а его улыбка при этом воспоминании сделалась еще шире.

— Когда я смог вставать, она велела Айену, как стемнеет, выводить меня из дому и заставлять ходить. Господи, какое зрелище мы, должно быть, представляли! Он со своей деревянной ногой и я с палкой ковыляли по дороге, как пара хромых журавлей!

Я рассмеялась снова, но мне пришлось сморгнуть слезы: эта картина — две высокие прихрамывающие фигуры, которые упорно, превозмогая боль, бредут в темноте, опираясь друг на друга для поддержки, — трогала за душу.

— Ты ведь некоторое время жил в пещере, верно? Мы нашли историю об этом.

У него удивленно поднялись брови.

— Историю об этом? Обо мне, ты хочешь сказать?

— Да. Видишь ли, ты, можно сказать, стал легендой горной Шотландии. Или станешь в будущем.

— Легендой? Из–за того, что жил в пещере? — Он выглядел польщенным и смущенным одновременно. — А ты не находишь, что раздувать из этого целую историю довольно глупо?

— Ну так ведь в этой истории есть и более драматичные эпизоды. Например, то, как ты договорился, чтобы тебя выдали англичанам, а объявленная за твою поимку награда досталась семье. Ты очень рисковал!

Кончик его носа порозовел, он слегка смутился.

— Ну, — проговорил он неловко, — я не думал, что тюрьма будет очень страшной, а учитывая все остальное…

— Какая, к черту, тюрьма? Ты прекрасно знал, что тебя запросто могли вздернуть! Но все равно поступил по–своему!

Я старалась говорить спокойно, хотя мне хотелось хорошенько его встряхнуть. Глупо, конечно, было злиться на него задним числом, но это оказалось сильнее меня.

Джейми пожал плечами:

— Я должен был что–то делать, не сидеть же в этой пещере до конца дней! И если англичане оказались такими дураками, что готовы были выложить хорошие деньги за мое вшивое тело, что ж, ведь нет же такого закона, который мешал бы воспользоваться их дуростью, верно?

Один уголок его рта дернулся вверх, и я разрывалась между желанием поцеловать его и закатить оплеуху. А в результате, не сделав ни того ни другого, села в постели и стала разбирать пальцами спутавшиеся волосы.

— Кто в этом деле был больший дурак, это еще вопрос. Но при всем при том обязана сообщить, что твоя дочь тобой гордится.

— Гордится? Правда?

У него был такой изумленный вид, что, глядя на него, я при всей своей злости рассмеялась.

— Ну да, конечно. Ты ведь настоящий герой!

Это повергло его в полное замешательство.

— Я? Да ты что!

Джейми запустил в волосы пятерню, как поступал всегда, размышляя или тревожась.

— Нет, — медленно произнес он, — никакого героизма там не было и в помине. Просто… я не мог больше этого выносить. Видеть, как все они голодают, и не иметь возможности позаботиться о них — о Дженни, Айене и детях, об арендаторах и их семьях. — Он беспомощно посмотрел на меня. — Мне действительно было все равно, повесят меня англичане или нет. Я считал это маловероятным, исходя из твоих рассказов, но даже знай я точно, что все закончится виселицей, итог был бы точно таким же. Но это не было смелостью. Отнюдь. Мне просто ничего другого не оставалось.

Он с расстроенным видом взмахнул руками и отвернулся.

— Понятно, — тихо сказала я.

Джейми стоял у шифоньера, все еще обнаженный, и при моих словах повернулся вполоборота, серьезно глядя на меня.

— Значит, ты поняла?

— Мне ли тебя не знать, Джейми Фрэзер, — отчеканила я с такой уверенностью, какой еще не испытывала с момента прохода через камни.

— Значит, ты поняла? — повторил он, но уже с улыбкой в голосе.

— Думаю, да.

Улыбка на его губах стала шире, и он открыл было рот, чтобы ответить, но не успел: раздался стук в дверь.

— Надеюсь, англичаночка, это не констебль, а горничная с завтраком. И мы ведь женаты, верно?

Одна из рыжих бровей лукаво приподнялась.

— Но даже если так, не следует ли тебе что–нибудь надеть? — спросила я, когда Джейми потянулся к дверной ручке.

— Вряд ли в этом доме можно смутить кого–то наготой, — отозвался он, ухмыляясь и окидывая себя взглядом, но все же небрежно повязал на чресла взятое с умывальника холщовое полотенце.