— Подача мадемуазель Перро! — объявил судья и добавил: — Счет во второй партии четыре — ноль. Впереди мадемуазель Буди.
Женевьева овладела собой, сделала подряд три неотразимых подачи, повела сорок — ноль, потеряла один мяч и затем выиграла игру. Найдя утерянный было ритм и борясь за каждый мяч, она выиграла и следующую. Казалось, к ней одновременно вернулись и вдохновенная игра и силы. Жан подумал, хотя сам и не верил в это, что она играет "для него". Игра англичанки расстроилась— теперь она делала ошибку за ошибкой. Подавая, она сделала зашаг и получила от судьи замечание. Это еще больше вывело ее из равновесия. Из небольшой кучки зрителей теперь раздавались возгласы:
— Нажимайте, Перро!.. Англичанке — крышка!..
Действительно, Перро подавляла теперь противницу. Она выиграла второй и третий сет, не уступив ни одной игры.
Превосходство оставалось за молодостью; быстрота возобладала над опытом. Против этого ничего нельзя было поделать. На лице молодой женщины не замечалось больше прежнего напряжения, усталости. Она откинула назад волосы; ноги ее уже не дрожали.
Когда Женевьева пожала руку противнице, та уже еле дышала. Уже полчаса назад она поняла, что побеждена, и преклонилась перед Женевьевой.
Зрители бросились к победительнице. Ей жали руку. Жан вместе с другими. Она улыбалась, но ему не больше, чем другим. Он похвалил ее за игру. Она ограничилась тем, что поблагодарила его. Он назвался. По-видимому, она плохо расслышала его имя, так как на следующий день в баре не помнила уже, как его зовут. Что до Жана, то она уже не выходила у него из головы.
В последующие годы они познакомились ближе. Иначе и не могло быть. Ведь должны же были они встречаться на заключительных банкетах после соревнований или в парных играх. Имена обоих чаще всего упоминались в газетах, произносились на площадках, в клубах. Если в первый год он и выбыл из открытого чемпионата Франции, тем не менее его уже оценили как способного игрока. Что касается ее, то после победы над англичанкой она дошла до финала и вынуждена была уступить первенство лишь на "центральном" — американке, которая вот уже три года побеждала всех. Она полюбила играть с ним в соревнованиях в паре, а он — с ней. Все же, должно быть, еще по той же причине. Быть партнером Жана служило гарантией успеха. Что до него,— видеть ее, находиться вблизи нее было для него главным. И он весьма страдал, когда по окончании игры, прощаясь с ним, она садилась в поджидавшую ее машину, за рулем которой сидел чересчур уж завитой молодой человек.
Жан не был красивым. Не принадлежал он и к разряду тех загорелых атлетов в бело-голубых замшевых туфлях, одевающихся у Каретта, у которых карманы полны денег и которые являются обладателями слишком уж красивых машин. Все его богатство заключалось в умении играть лучше других. Он никак не мог понять, что это ценилось только на спортивной площадке. Он сознавал, что неловок и неэлегантен. Знал он также, что у него нет ни "паккарда", чтобы подвезти ее, ни денег, чтобы пригласить пообедать в "Запрещенном плоде" или в "Павильоне Генриха IV". А между тем — и в этом-то и заключалось противоречие — она представляла собой все это трудно достижимое богатство. Жан знал, что у нее состоятельные родители (у хирурга Перро была богатая клиентура — много пациентов южноамериканцев и разных герцогинь). Правда, в Довиле, будучи гостем Андре, Жан останавливался в гостинице "Норманди", в Каннах— в "Карлтоне", в Монте-Карло — в "Отель де Пари"; но когда он возвращался в Сэнт, то ночевал в сарайчике за теннисными площадками на кровати, скорее напоминающей казарменные нары. В Париже он жил у Гийома, в его четырехкомнатной квартире, где в воздухе еще стоял навязчивый запах кошек, которых так любила госпожа Латур, и где кресла гостиной, крытые обюсонами [Ткань типа гобеленов] машинного производства— четыре кресла и диван,— воспроизводили в пяти экземплярах притчу о волке и ягненке на берегу ручья.
Продолжалось такое положение долго. Со временем мало-помалу Женевьева вышла из неблагодарного переходного возраста девушек, а он — из возраста прыщавого подростка.
Внезапно в этом году он занял первое место. Тогда, как и на корте, он попытался выиграть и ту, другую игру. В двадцать лет он достиг того, на что была направлена вся его воля. Память о времени, когда "четверка", иногда превращавшаяся в "пятерку", защищала честь нашего флага, неотступно подстегивала его. Лакост уже больше не играл, разве только в гольф, но Жан не раз встречал Коше — мудрого, методичного, несомненно одухотворенного игрока; встречал Буссю — мастера парной игры, по виду напоминавшего беспечного английского юношу; Боротра, несмотря на возраст и прошедшее с тех пор время, продолжавшего оставаться легендарным "прыгучим".
Они были его богами.
Могло ведь случиться, что у него были бы худшие наставники. Мастерство же этих — бесспорно. Со своей стороны, эти заслуженные мастера как бы видели свое продолжение в Жане и поэтому относились к нему по-дружески, направляли его своими советами. Жан благоговейно прислушивался к их указаниям, беря от них все, что возможно, в то же время не забывая, что единственным источником как нравственных, так и физических качеств является сам человек и что все зависит от него самого.
Он мечтал участвовать в сражениях, где сражалась «четверка».
Но времена были не те — превосходством обладали другие. В одиночку на Кубок Дэвиса не играют. Правда, рядом с собой Жан имел Франкони, Бютеля и Марсана, но последним, как и ему самому, еще было далеко до класса игроков эпохи расцвета.
Франкони, Бютель и Марсан находились в худших условиях, чем Жан,— они работали. Франкони исполнилось уже двадцать восемь лет. Если на бумаге он и числился еще «№ 1» в команде Франции, сам он хорошо сознавал, что вот уже три года, как достиг потолка.
Будучи инженером, он много разъезжал по своим делам и недавно женился. Конечно, он все еще был «классным» игроком, не зря заслужившим известность, но у него уже не было того огонька, который четыре года назад дал ему возможность в Уимблдонском турнире восторжествовать над уверенным в себе, цепким чехом.
Бютель был одаренным игроком, но физически очень слабым. Иногда в игре после долгого обмена мячами или утомительной подачи можно было заметить, как, сам того не сознавая, он подносит руку к сердцу. В парном разряде он был на своем месте, но в чрезвычайно трудном соревновании на Кубок Дэвиса решающее значение имеют четыре одиночные игры. Надо выиграть три из разыгрывающихся пяти встреч!
На Марсана тоже нельзя было рассчитывать, что он победит в одиночной встрече.
Он был хорошим игроком, но ему недоставало стойкости. Его стихией была игра в богатых усадьбах, а не в турнирах. Он играл с подлинным блеском и вызывал аплодисменты у толпы зрителей. Но после взрыва восторженных аплодисментов зрители замечали, что он проиграл. Ему были свойственны проблески гениальности, вызывавшие восторг; затем, как бы не придавая им никакого значения, он уступал целые игры и вдруг снова расходился.
Жан присоединился к этой тройке. Произошло это само собой на чемпионате Франции, из которого после Уимблдона он вышел победителем. Через несколько, дней для встречи в полуфинале Кубка Дэвиса должны были приехать американцы. Надо выиграть встречу! Это единственный шанс для Франции вернуть знаменитый кубок, который ускользнул от нее в прошлом году из-за того, что один из ее игроков «сломался» во встрече с австралийцами. Побить американцев— значило поехать в Сидней, почти с уверенностью вернуть трофей. Но сначала надо их побить!
Капитан команды Брюйон собрал игроков:
— Вот что я думаю,— сказал он им, и присутствовавший Коше поддержал его,— парную нам не выиграть, незачем в погоне за победой в этой встрече утомлять наших людей. Я того мнения, чтобы парную играли Бютель с Марсаном. В конце концов, кто знает? При известной удаче...
Коше весьма любезно кивнул головой, но это не обмануло никого, Брюйон продолжал:
— Франкони и Гренье проведут одиночные встречи... каждый — по две...
Наступило молчание. Оба игрока переглянулись. Перед ними стояла нечеловеческая задача, в особенности когда имеешь перед собой таких игроков, как Рейнольд, Накстер или Круш.
— В такой расстановке заключается для нас единственный шанс выигрыша,— продолжал Брюйон.— Франкони может одолеть Рейнольда (он думал, что Жану это не под силу, так как, чтобы провести встречу на Кубок Дэвиса, рассчитать свои силы, выстоять да еще дважды, нужен опыт таких встреч. Что до Франкони,— он им уже обладал). У Накстера же или Круша — кого бы американцы ни выставили — и тот и другой из вас может выиграть.