Николь Спектор - Пятьдесят оттенков Дориана Грея

Хелен очень нравился созданный вокруг нее ореол опасности и порока. Почивая на лаврах дурной славы, приписываемой ей Розмари, она рассуждала:

– В наше время люди слишком боятся самих себя. Они забыли о самой главной своей обязанности – обязанности по отношению к себе. Да, конечно, они милосердны. Они дают пищу голодным и одевают неимущего. Но их собственные души обнажены и умирают от голода.

Розмари вспыхнула, услышав слово «обнажены», и почувствовала на себе взгляд Дориана – по-волчьи серые глаза хищника. Ревность зажгла пульсирующий в ее венах огонь желания. Он выбрал правильный момент, чтобы схватить ее. Ее мучило желание посмотреть в эти глаза, но она не могла заставить себя сделать это. Дориан улыбнулся ей, как будто намекая на что-то, и она начала задыхаться в волнах охватившего ее жара. Ее соски напряглись под его взглядом, скользнувшим за корсаж платья, где поднималась и опускалась ее грудь, по линии затянутой в корсет талии и дальше, ниже, бесстыдно срывая покровы бесчисленных юбок. Хелен продолжала болтать, но, казалось, ни Розмари, ни Дориан не слушали ее. В воображении Розмари вставали картины из ночного сна. Она больше не боялась самых диких сцен, она хотела повторить их. Сейчас же. С ним. Нет, конечно, она не могла. Она бы не посмела. Она не для этого берегла свою девственность.

– Я почти закончила, – проговорила Розмари, стряхивая наваждение. – Дориан, вы не могли бы немного повернуть голову вправо?

Дориан подчинился. Повернувшись, он оказался лицом к лицу с Хелен, и это неприятное обстоятельство облегчало задачу Розмари – чем реже она встречалась с ним взглядом, тем свободнее себя чувствовала.

– Лучший способ избавиться от искушения – это уступить ему, – говорила Хелен. – Попробуй только сопротивляться искушению, и в душе проснется тоска по тому, что она сама запретила себе, и стремление к пороку, который стал казаться чудовищным и греховным только благодаря существованию этого бесчеловечного закона. Вас, мистер Грей, в пору белоснежного отрочества и нежно-розовой юности уже посещали страсти, которые пугали вас, мысли, которые наполняли вас ужасом, сны и мечты, одно воспоминание о которых окрашивает щеки румянцем?

Хелен обращалась к Дориану, но ее слова с пугающей отчетливостью отзывались в сознании Розмари.

– Хелен, перестань пугать моего гостя, – сказала она, но ее беззаботный смех был больше похож на крик животного.

– Единственный, кто испуган здесь, это ты, Розмари, – холодно ответила Хелен.

Дориан рассмеялся. «Боже мой, – думала Розмари. – Неужели он на стороне Хелен, которая сейчас изо всех сил пытается поставить меня в неловкое положение?» У нее упало сердце.

Наконец она решила, что должна продолжать работать, как будто все происходящее не имеет никакого значения для нее. Работа – единственное, что может исцелить раны, которые наносят люди; поэтому она так стремилась к уединенной жизни, посвященной искусству. Ее отец овдовел, и у него не было больше детей, кроме этой талантливой упрямой красавицы, которую он умолял изменить свое решение. Розмари всегда отвергала молодых людей, которых приводил к ним в дом отец. Она открыто им грубила, отбрасывала их в сторону, как камешки, мешавшие продолжать путь.

Она углубилась в работу, а Хелен и Дориан были увлечены беседой.

– Вы не пугаете меня, – говорил Дориан. – Вы меня сбиваете с толку. Я не знаю, что вам ответить. Существует какой-то ответ, но я не могу его найти. Не говорите ничего. Дайте подумать. Или лучше я попробую перестать думать.

Хелен понимала, как привлекательны ее рассуждения для Дориана, и замолчала на минуту, предоставляя ему запутаться в сетях ее порочной логики. Она умела выбрать психологически точный момент, когда нужно было замолчать. «Неужели она и вправду воплощение зла?» – думала Розмари. Они были подругами, и она должна была отрицать это. Кроме того, ей было жаль Хелен. Хотя она позволяла себе только намеки, Розмари знала, что Хелен была бесплодна. Ей было почти тридцать лет, и за двенадцать лет брака она не подарила мужу ни одного ребенка. Розмари догадывалась, что цинизм для Хелен был лишь способом защиты. Бог отказал ей в женской мягкости, и это еще больше ожесточило ее. Ни для кого не было секретом, что ее муж беспрестанно изменял ей и был завсегдатаем публичных домов.

Розмари продолжала писать, но поза Дориана становилась все более расслабленной. На него действовали слова Хелен.

– Розмари, я устал стоять, – сказала он. – Мне нужно выйти в сад.

– Дорогой Дориан, простите меня. Когда я пишу, я не могу думать ни о чем больше, – сказала Розмари. «Но с тех пор, как я встретила тебя, я больше не имею права так говорить», – думала она.

– Никогда вы не позировали лучше, – продолжила Розмари, хотя ее притворство бросалось в глаза. Она говорила ему приятные вещи, чтобы избежать нападок Хелен. – Вы были изумительно неподвижны. Мне удалось выражение, которое я стремилась передать, – приоткрытые губы, проницательный взгляд. Полагаю, и комплименты Хелен сыграли свою роль. Но не стоит верить ни единому ее слову.

– Никаких комплиментов она мне не говорила, – заявил Дориан. – Возможно, поэтому я не поверил ей.

Розмари засмеялась – чересчур громко, – таким облегчением было для нее видеть, как Дориан подвергает сомнению слова Хелен. Но Хелен не могла позволить Розмари торжествовать. Она обвела комнату мечтательным, томным взглядом.

– Я тоже выйду в сад, – сказала она. – Здесь ужасно жарко. Розмари, ты не позаботишься о том, чтобы нам принесли чего-нибудь освежающего? С клубникой.

Розмари была в ярости. «Спокойно, – сказала она себе. – Нельзя показать, что ей удается меня задеть. Это только поставит ее в выигрышное положение».

– Конечно, Хелен. Позвони, пожалуйста, и Паркер выполнит твою просьбу. А мне нужно еще поработать над фоном, я присоединюсь к вам позже. Не задерживай Дориана. Я сегодня в настроении писать. Портрет будет моим шедевром. Это уже шедевр.

Дориан потянулся – он ненавидел находиться без движения. Он выгнул спину, и тонкое полотно рубашки натянулось на худощавой груди и волнообразных мышцах подтянутого живота. Розмари наблюдала за ним, и необычное щекочущее ощущение между ног пробуждало в ней жажду чего-то, пока для нее непонятного. Она чувствовала, как пульсирует нерв. Там, внизу. Губы трепетали в ожидании долгого поцелуя.

Хелен посмотрела на Дориана с лукавым одобрением и вышла из комнаты, слегка коснувшись его плеча. Он едва взглянул на Розмари и повел Хелен в сад. Розмари поплелась за ними, как щенок, у которого отобрали игрушку, не понимая, кто на этот раз играл роль ее хозяина – Хелен или Дориан.

Они прошли вперед, весело болтая, как добрые знакомые, и дверь захлопнулась перед носом у Розмари.

– Я, пожалуй, поработаю над фоном, – пробормотала она.

День клонился к закату, и солнце постепенно таяло за горизонтом, но плотный, почти осязаемый воздух еще дрожал от зноя. Хелен сидела очень прямо на плетеной скамье, и внешне, казалось, была безразлична ко всему, но под грудой кружевных юбок ее ноги были широко разведены. Она чувствовала, как пот струится по разгоряченной коже, она жаждала ощутить прикосновение и тайком сдвигала и раздвигала бедра.

Казалось, что Дориан чувствует, как тело Хелен отвечает окружающему их зною, в котором был привкус эротики. Он вздрогнул и отшатнулся. Хелен увидела в его глазах испуганное выражение, которое бывает у внезапно очнувшихся ото сна людей. Она смяла руками нижние юбки, сжав их ногами между бедер, – ее тело требовало прикосновения с тех пор, как она увидела его. С губ сорвался сладострастный вздох, когда она сцепила большие пальцы, прижатые к промежности. Ее призывный жест и приглушенный животный вздох привели Дориана в волнение, и он сделал попытку отвлечься. Он зарылся носом в сирень, ветви которой покачивались возле его локтя, лихорадочно впивая густой, как вино, аромат.

Хелен положила руку на его плечо и начала массировать.

– Вы правильно делаете – ничто не лечит душу лучше ощущений, и ничто, кроме души, не может излечить от них, – сказала она, кивнув в сторону цветов.

– Вы уверены в этом? – спросил Дориан.

– Уверена, – ответила она, незаметно потирая колени друг о друга, как будто пытаясь еще больше заострить их. – Вы восхитительное создание. Вы знаете больше, чем вам кажется, и меньше, чем вам хотелось бы знать.

Дориан Грей покраснел и отвернулся. Хелен знала, что нравится ему – она не могла не понравиться, – но ей еще не было до конца ясно, как далеко он готов зайти. Для своих двадцати восьми лет она испытала уже, пожалуй, слишком много, но по-прежнему оставалась красивой, элегантной женщиной с великолепной фигурой, которую не могла испортить ни беременность, ни тяжелый труд. Ее чудесному оливковому цвету кожи не страшен был ни загар, ни краска стыда. В ее глазах, как в осенней листве, то вспыхивали яркие лучи, то ложились темные тени, в них загорались ослепительные изумрудные искры. Она слышала комплименты как от мужчин, так и от женщин, и восхищение мужчин выражалось не в словах, а в долгих зачарованных взглядах. У нее были полные, красиво очерченные губы и особенно глубокая ямочка над верхней губой. Это были те губы, которые знали, как доставить удовольствие.