Она потеряла равновесие и оступилась. Сын заплакал. Падая, Маша заметила нож, торчащий из банки с тушенкой. Не растерявшись, она схватила его и двинулась на обидчика.
– Ты это чего удумала? – мигом протрезвел дебошир и, криво улыбаясь, стал отступать. – Положи нож на место, дура! Слышишь, что тебе говорят? – по его лицу неприятно стекали капли пота. – Я был неправ, – пошел на попятную он. – Ты только не нервничай и просто положи нож, а я сейчас оденусь и уйду. А вернусь, когда вы уже уснете.
– Появишься – сильно пожалеешь, – ультимативно заявила Маша, крепче сжимая нож. – Мне больше терять нечего, – в глазах женщины сверкнула откровенная ненависть.
– Понял, не дурак, – уловив угрозу, обмяк Дмитрий. – Как скажешь. Могу и не возвращаться. Только где мне жить? – спешно одевался он, не скрывая тряской дрожи.
– Там, где жил до этого! Это лучше, чем могильная плита.
– Брось нож, истеричка! – трусливо завопил скандалист, хватая в охапку вещи и пятясь к двери.
– Ключи! – потребовала в ответ Маша.
Трясущимися руками Митя беспрекословно бросил к ее ногам связку и жалобно заскулил.
– Верни хоть ключи от сейфа и кабинета. И печать! И все мои вещи! – осмелев, вошел во вкус он. – У меня нет даже подушки.
– Ты уже вынес все, даже шторы пропил, – напомнила Маша, снимая ключи от квартиры. – А свою старую шинель и рваные сапоги получишь в обмен на костюм украденной тобой химзащиты. Ясно? – швырнув в него остаток связки, она выставила за дверь дипломат и обувь, предупредив напоследок. – И учти, больше я терпеть не собираюсь!
Притворив дверь, обессилевшая женщина прислонилась к стене, прислушалась и лишь после того, как убедилась, что Дмитрий спускается, села прямо на пол. Слез не было, только в груди щемила безграничная пустота. Подошел Миша, забрал нож, унес его в кухню, вернулся, сел рядом и прислонился к материнскому плечу.
– Мамочка, иди, полежи, ты устала, – тихо попросил он, растирая слезы. – Я сам приберусь и приготовлю ужин.
Маша обняла сына и взяла в ладони его лицо:
– Прости меня, дружок, что получилось так некрасиво. Ты больше никого и ничего не бойся. Он уже никогда не вернется. Знай: я никому не дам тебя в обиду.
Сын слушал и кивал, а слезы текли все сильнее и сильнее…
Утром Маша оделась первой и уже собралась выходить, как в дверь позвонили. На лестничной площадке стояла испуганная соседка. Светлана безмолвно опустила глаза вниз – на входном коврике лежал внушительных размеров череп крупного животного.
– Видимо, тебе «подарочек», – мрачно сообщила она шепотом. – Даже догадываюсь, от кого: в одном детском саду работаем.
Маша нагнулась, чтобы все убрать, но соседка остановила ее:
– Любаша рекомендует голыми руками не прикасаться. Возьми через бумагу да придержи Мишку, чтобы не испугался.
Маша спешно завернула в газеты череп и хотела вернуться.
– Только не вноси в дом! Выбрось сразу в мусорный бак!
Поздним вечером того же дня неприятная история нашла продолжение: шел десятый час вечера, а сын так и не вернулся из школы. Маша не могла найти себе места, переходя от окна к окну, и стала поочередно звонить его одноклассникам. Но те уже спали.
В подъезде послышался шум. Маша выглянула на площадку. Откуда-то снизу донесся веселый смех – прощались гости, хозяева приглашали их снова. Руки Маши дрожали от беспомощности. Она надела пальто и выбежала на улицу. Немногочисленные прохожие спешили по своим делам. Испуганная мать оглянулась, не зная, в какую сторону идти, и свернула за угол. Через какое-то время с другой стороны дома появился высокий парень. За шиворот он держал Мишу, ноги которого заплетались. Открыв дверь подъезда, молодой человек бросил туда беспомощного подростка и убежал.
Маша кружила по окрестным дворам, в надежде оглядываясь на окна своей квартиры. Убедившись, что света в них нет, она продолжала поиски. Было уже за полночь, когда по дороге с воем пронеслась машина скорой помощи. Журналистка на мгновение замерла в догадке и бросилась к ближайшей телефонной будке. Оборванный провод сиротливо качался на ветру. Маша растерла слезы и поспешила домой. Возле квартиры полулежал сын. Мать окликнула – он не шелохнулся. Маша потрясла его за плечи – тело сползло еще ниже. Она взяла в руки голову Михаила и заглянула в глаза – бессмысленный взгляд, зрачки расширены, губы бледны. В лицо неприятно пахнуло клеем. Увидев, что из кармана торчит тюбик «Момента», женщина втащила обмякшее тело в дом, раздела и уложила на диван. Мальчишка ни на что не реагировал, дышал шумно и прерывисто. Мать трясущимися от страха руками открыла аптечку и достала нашатырь. Сделав вдох, Миша отшатнулся и неуклюже улыбнулся. Зазвонил телефон.
Маша опрометью бросилась к аппарату и схватила трубку. «Ну и как тебе наш подарочек? – раздался зловещий шепот. – И это только начало. А теперь держись и пеняй только на себя». Короткие гудки отдавались в висках тревожным набатом. Журналистка прислонилась к стене, сползла вниз, склонила голову к коленям и горько заплакала. В бессилии она сжала кулаки, кусая в кровь губы, чтобы не завыть в полный голос. Встав на колени, она через стекло посмотрела на звездное небо и отяжелевшим языком тихо прошептала: «Господи, пожалуйста, помоги мне, грешной, и сыну моему невинному!»
На следующее утро очередную экскурсию в музее Маша провела «на автопилоте». Проводив гостей в командирскую приемную, она не стала там задерживаться и вернулась. В одном из залов раздавались чьи-то шаги. Маша насторожилась и заглянула. Это был Тополевский.
– Вам не стоило здесь появляться, – упрекнула женщина.
Андрей подошел вплотную и поздоровался. Маша кивнула.
– Локтев уверяет, что вы отказываетесь работать в составе пресс-группы и просите перевод на другой космодром. Это правда?
Маша в бессилии опустилась на стул. Если командир решился на откровенную ложь, дела ее совсем плохи.
– Раз говорит, так оно и есть.
– Вас пытаются выжить? С вами кто-то сводит счеты? – полковник присел рядом.
– Сюда могут войти, – она отодвинулась.
– У вас удивительная способность уходить от ответа, – посетовал Андрей. – Мария Андреевна, я ведь с вами сейчас разговариваю.
Маша выразительно посмотрела на собеседника и горько вздохнула.
– Андрей Васильевич, вы так ни о чем и не догадываетесь?
– Пользуясь догадками, я вряд ли сумею вам помочь.
– А мне никто уже не может помочь! Тем более вы.
– Не стоит говорить загадками, – Тополевский вернулся к двери и закрыл ее на ключ. – Надеюсь, теперь вы не будете все время оглядываться. Объясните, наконец, что происходит?
– А разве что-нибудь происходит?! Вы работаете, я работаю, при этом мы часто пересекаемся. А космодром гудит о нашем романе.
– Так уж и гудит? – усомнился полковник.
– Да, – Маша с силой оттолкнула его руку. – Вы за своей работой ничего не замечаете! А мне все до чертиков надоело! То, что Локтев запрещает подходить к вам ближе, чем на сто метров, то, что меня преследуют ваша жена и вдова генерала, то, что происходит с моим сыном… – скрывая слезы, она отвернулась.
Андрей взял лицо женщины в свои ладони, она опустила глаза.
– Это случилось еще до нашей встречи в Москве?
– Многое – да.
– Тогда почему вы молчали? Не понимаю! Я действительно не в курсе досужих разговоров.
– А я действительно хочу уехать на край света!
Взгляды их встретились. Тополевский улыбнулся:
– Решили капитулировать? Дать недругам повод для торжества? Это не по-бойцовски.
– А я – не боец, я женщина.
– И какая женщина! Сильная, умная, красивая, добрая, – Андрей нежно смахнул ее слезы и решительно прижал к себе, – и главное: смелая. Вы никуда не уедете, ведь так?
– Уеду, – расплакалась она.
– Устали бороться?
– А с какой стати я должна бороться в мирное время? – Маша пришла в себя, сняла с плеч руки Тополевского, сделала шаг назад. – Почему добро должно быть с кулаками? Уеду, и эти никчемные тайны мадридского двора уйдут в небытие.
– Ой, ли? – изумился полковник. – От кого вы сейчас пытаетесь убежать? От себя спрятаться еще никому не удавалось.
– Тем не менее, вдали от вас у меня будет меньше проблем, – женщина вдруг отгородилась от него невидимой стеной.
– Вы сами-то в это верите? Только не стоит играть в молчанку, мы с вами вышли из этого возраста, – в его голосе скользнули нотки раздражения. – Вы действительно хотите, чтобы мы больше никогда не встретились? Не прячьте взгляд – тяжело говорить с пустотой.