— Спасибо, Фрол Матвеевич. А господин Татищев?… — что-то мне нехорошо становится от догадок всяких.
— Этот-то сам ушел. Думаю, на днях заглянет. — ухмыльнулся тарелке с солеными помидорами Фрол и более не проронил ни слова.
Не прошло и пары часов, как на пороге с букетом, на этот раз белых роз, появился поручик Татищев. Я, к стыду своему, в конторке держала справочник по цветам, быстро его перелистала, посмотрела одним глазом, затем двумя сразу, закрыла и покрылась нездоровыми пятнами.
— Доброе утро, Петр Николаевич! Очень рада визиту.
— Да. — Он как-то невпопад кивнул, вручил букет и уставился на меня. А я на него. На шее были заметны синяки, ровно от Фроловой ладони и головой мой гость шевелил с осторожностью. Что же было вчера?
Мы бы долго еще играли в гляделки, не выйди из недр дома Фрол.
— Может быть прогуляетесь, Ксения Александровна? — он осторожно отодвинул меня от стола и направил к лестнице наверх.
Я послушно прихватила букет и двинулась к себе. Там уже поджидала Фёкла, которая деловито помогла переодеться, перешнуровала злополучный корсет, причитая, как я исхудала и до чего довела себя с этой работой. Меня нарядили в жемчужно-серое платье с фиолетовыми вставками, которое подарил Фрол на Пасху. В нем я была более элегантной, чем обычно, но где бы еще уверенности в себе одолжить. Добавили сюда фиолетовую наколку в волосы и соответствующие перчатки, перекрестили меня и выставили вон. Вслед мне с осуждением взирал огромный букет роз, чье значение в толкователе букетов гласило «доверие, чистота помыслов и даже предложение руки и сердца».
Я шла, считая про себя ступеньки и не смея поднять глаз ни на кого. Молча протянула руку, не разбирая дороги вышла из лавки и пошла за своим спутником.
Тот тоже был несколько… рассеян. Мы вышли на Константиновскую и потихоньку двинулись в сторону Полтавской площади. Налево, мимо дома Миловидова, где размещалось начальство моего спутника, единодушно решили не сворачивать.
— Вы прекрасно выглядите, Ксения Александровна. — произнес он, исследуя какую-то точку на моем ухе.
— Благодарю, Вы слишком снисходительны ко мне сегодня. — да что же со мной происходит-то? Может тут в воду что добавляют…
— Я, Ксения Александровна, вот о чем хотел с Вами поговорить…
На горизонте показался удивительной красоты Княже-Владимирский собор. Его еще не достроили, но это поистине сказочное здание, об очаровании которого я раньше и не подозревала. Похожий разом на все сказочные теремки из мультфильмов и детских сказок, он манил меня с первого же дня в этой эпохе.
Мы устроились на скамейке, с которой открывался вид на царские врата. Хоть целый день бы тут провела. Захотелось остановить эту минуту, когда так тепло и ясно, ласковые лучи солнца напоминают мамины прикосновения, тишина вокруг.
— Да, Ксения Александровна, мы с Вами не так давно знакомы, но сошлись так близко… — продолжал свою, видимо заготовленную речь Петр Николаевич.
После близкого схождения я косо на него посмотрела, что как-то сбило общую патетику.
— Я не хотел Вас оскорбить, Ксения Александровна. — он покраснел. — Но Ваша искренность и непосредственность так удивительны… Я не так богат, я служу Отечеству и хочу продолжать это покуда Бог дозволит, поэтому не могу Вам предложить великосветских балов, которых Вы, без сомнения, достойны…
О чём он? Какие балы? Какой свет?
— Но я надеюсь, что Вы подумаете над моим предложением, и окажете мне честь стать моей супругой.
И протянул кольцо — старинное, с зеленым камнем, которое заворожило меня, как удав кролика.
— Но… — что, блин, со всеми творится-то?
— Я понимаю, что все так стремительно… — он как-то по-своему истолковал мое выражение лица, которое вряд ли отличалось изяществом.
— Петр Николаевич, дорогой мой, Вы уверены в своих чувствах? — кроме сумасшествия других мотивов брака с собой я не вижу. Пусть сбываются мои первоначальные планы, но что-то все слишком просто.
— Ксения Александровна, я буду счастлив с Вами, чувствую. — он опустился на колено прямо на пыльную тропинку. — И сделаю все, что в моих силах, чтобы и Вы были счастливы.
В чем подвох? Не может же это быть правдой?
— Петр Николаевич, есть ли что-то еще, что я должна знать?
Пять умерших жен, семейная история шизофрении, уголовное преследование за политическую деятельность… У такого яблочка обязан быть червяк. И, судя по обстоятельствам нашего знакомства, немалый и упитанный.
Он склонил голову мне на колени. Наверняка это совершенно непристойно, особенно с утра — вон как две горожанки, идущие с рынка, косятся, но моей репутации терять нечего.
— Вы очень умны для юной барышни. Я прошу сохранить это обстоятельство в тайне, даже если вы мне откажете… — глухо проговорил он складкам моей юбки.
— Конечно. Обещаю. — вот он момент истины.
— Несколько лет назад. Я получил ранение… И теперь оно препятствует моему… Понимаете… Детям… — он чуть съежился и только по пунцовеющим кончикам ушей было понятно его настроение. — Мы с Вами впервые встретились, когда я уже не видел смысла в своем существовании. Но теперь я точно знаю, что счастье может быть и со мной.
О как! Мне можно играть в карты — найти в глухом городишке в женихи гея и инвалида — надо иметь талант. Хотя медицина творит чудеса, и вряд ли все так плохо.
— И это единственное препятствие? — я погладила его волосы — шелковистые, густые, пахнущие одеколоном. — А как же мое… положение… Вряд ли Ваша семья мечтает о такой партии…
— О, Ксения Александровна, не беспокойтесь, батюшкино благословение я уже получил. Но после всего… Вы согласны?
Я погладила кольцо кончиками пальцев.
— Вы очень нравитесь мне, Петр Николаевич… И ради этого чувства, я прошу Вас подумать еще…
Пока я придумывала отговорку — все же подумать надо не только для приличия, но и для себя, он оказался на коленях, прижал к губам мои ладошки и посмотрел в глаза…
Да, я год живу здесь прожженной устрицей, использую любые возможности в своих целях, изворачиваюсь, попустительствую в обмане, лукавлю на исповеди, и способна убить ради собственного блага. Но с этим парнем (хотя какой он парень, здесь в двадцать даже самые наивные становятся мужчинами, способными отвечать за свои слова и поступки) я снова проживаю свои девятнадцать, те наивные, чистые и добрые девятнадцать, но так, как их надо было прожить, а не с пьяной вечеринкой, которая крепко потрепала образ тогдашнего рыцаря в белых доспехах и окончательно разбила сердце мне.
— Да… — губы шепчут это сами по себе, без участия рассудка, а он расцветает от этого звука, подхватывает и кружит меня. И я улыбаюсь наиглупейшим образом. Все-таки весна 1894 года в Саратове — удивительная.
А после мир завертелся каруселью: Петенька поймал извозчика, и мы отправились к отцу Нафанаилу, изрядно озадаченному таким поворотом судьбы. Были назначены оглашения — и теперь весь приход будет в курсе нашей свадьбы. Мой жених — как это странно звучит о мужчине, который даже ни разу не поцеловал меня — достает из-за пазухи какие-то бумаги, явно устраивающие священнослужителя, а я вспоминаю Бродского.
Я вышла замуж в январе.
Толпились гости во дворе,
и долго колокол гудел в той церкви на горе.
От алтаря, из-под венца,
Видна дорога в два конца.
Я посылаю взгляд свой вдаль, и не вернуть гонца.
Церковный колокол гудит.
Жених мой на меня глядит.
И столько свеч для нас двоих! И я считаю их.
Вот и я считала свечи у алтаря, покуда поручик Татищев семимильными шагами приближал мое супружество.
— Ксюшенька, ангел мой, если оглашения пройдут до 20-го, мы успеем обвенчаться перед постом.