Джейн Бонандер - Пыл невинности

– И?.. – Алекс взмахнул рукой, словно умоляя его продолжить.

– Примерно в половине случаев операции заканчивались успешно. Все пациенты были молодыми, как ваша Катя, они быстро поправлялись и через какое-то время делали первые шаги.

– А вторая половина ваших пациентов? – спросил Александр Головин, хотя ему и не очень хотелось услышать ответ.

Каспар Гунтрауб печально покачал головой.

– У них слишком сильно атрофировались конечности, и я был бессилен что-либо сделать.

Слова хирурга разбудили в сердце Алекса новую надежду. Он всегда много времени уделял гимнастике, стараясь как можно лучше разрабатывать ноги и руки девочки. Головин нервно взъерошил волосы и поблагодарил врача:

– Спасибо за откровенный ответ.

Доктор задумчиво погладил бородку.

– Не хочу обманывать вас, мистер Головин, и дарить надежду, которая может оказаться ложной. Особенно когда речь идет о Кате, которая скоро станет моей доче…

– Нет, – холодным, как лед, голосом прервал Алекс. – Катя никогда не будет вашей дочерью. – Его грудь сжало, словно тисками, и в ней вспыхнуло яростное чувство собственника.

Гунтрауб нервно откашлялся.

– Но Марлин дала понять, что, когда она вновь выйдет замуж, вы передадите ей опеку над девочкой.

В сердце Алекса ярость схватилась с рассудком. Первым желанием было излить свой гнев на доктора, но он прекрасно знал, что во всем виновата бывшая супруга, которая всегда слыла ловкой интриганкой.

– Ни минуты не сомневаюсь в том, что Марлин поведала вам душещипательную историю, доктор. Но правду вы сможете узнать только от меня или моей экономки, миссис Поповой.

Гунтрауб с несколько озадаченным видом сел на стул около огня и хмуро посмотрел на Головина.

– По-моему, вам следует объясниться, мистер Головин. Что вы имеете в виду?

Прежде чем начать свой рассказ, Алекс задумчиво потер переносицу. Он понимал, что должен изложить доктору только факты. Никаких домыслов или своих толкований. Только голые факты помогут хирургу разобраться в том, что произошло несколько лет назад. К тому же поступки Марлин красноречиво говорили сами за себя, и ему не было никакой нужды приукрашивать ее эгоизм.

– Не знаю, что вам рассказала Марлин, доктор, но мы с ней не договаривались насчет передачи опеки над Катей. Никогда! Марлин ушла от меня несколько лет назад, еще во время войны, – с хриплым смехом объяснил адвокат, – но поверьте, она не собиралась жить со мной так долго.

– Мне Марлин сказала, что сильно болела и лечилась в санатории, – растерянно пробормотал Каспар Гунтрауб, вставая.

Алексу понадобилось все самообладание. Только огромным усилием воли он удержался, чтобы не рассказать немцу всю правду о своей бывшей супруге.

– Если Марлин и лечилась в санатории, в чем я, если честно, очень сомневаюсь, то сделала она это по своему собственному желанию.

Гунтрауб вновь сел и положил ногу на ногу.

– Почему она оставила вас и ребенка? Головин глубоко вздохнул и подошел к окну. Из-за больших серых туч время от времени выглядывало яркое солнце, превращая серый пейзаж за окнами в потрясающую акварель. Совсем недавно, всего несколько месяцев назад, он так же смотрел в окно и не замечал этой красоты. Скотти изменила его, сделала другим человеком. Скотти… Скотти… Скотти…

Алекс решительно тряхнул головой, стараясь прогнать приятные мысли о Скотти. Нельзя расслабляться, когда речь идет о Марлин.

– По правде говоря, – начал адвокат, – не знаю. Больше всего мне не хочется, чтобы вы считали меня мстительным человеком, доктор. После женитьбы мы с Марлин были относительно счастливы. Но шло время, и она менялась. Я не могу объяснить, что с ней произошло. Она просто… стала другой. Это была уже не та женщина, на которой я женился.

Вот уже несколько лет Алекс не разрешал себе вспоминать те годы. С Марлин, очаровательной женщиной, красавицей, его познакомила мачеха. Он же был один и, тем не менее, редко страдал от одиночества. Тогда он не задумывался о женитьбе, был молодым, впечатлительным…

– Основные изменения в Марлин произошли во время беременности, – вспоминал он. – Хочу, чтобы вы знали следующее. Я зачеркнул прошлое и вполне удовлетворен своей нынешней жизнью. – Он очень хотел, чтобы так было на самом деле. – И частью моей жизни, очень важной частью, является дочь. Я не перенесу разлуки с Катей и, наверное, умру, если ее заберут у меня. – Он сделал небольшую паузу и добавил: – Или убью человека, который попытается отнять ее у меня.

Каспар Гунтрауб снова откашлялся у него за спиной. Проведя пальцами по краю толстой шторы, Алекс вдруг вспомнил, как Скотти чистила их, и вспомнил десятки других забавных и приятных происшествий. Мысли о Скотти успокоили его. Он очень жалел, что ему приходилось причинять ей боль для того, чтобы самому не страдать от невыносимой боли.

Головин тихо и печально рассмеялся, понимая, что все попытки прогнать, ее из своих мыслей напрасны. Как он вычеркнет ее из своей жизни. И он знал, что это неизбежно произойдет, если ему не удастся прогнать духов прошлого и не заставить себя попросить ее остаться.

– Когда родилась Катя и доктора сообщили нам, что у девочки искривлен позвоночник, мы – по крайней мере, я – знали, что делать нечего, и придется смириться и жить с этим горем. Болезнь Кати стала страшным ударом для меня. – Головин помнил боль тех далеких дней, как будто это было вчера. – Если бы вы знали, как горько и обидно сознавать, что ваш ребенок калека, но горевал я главным образом не из-за себя. Каждую минуту мое сердце обливалось горькими слезами. Мне было очень жалко бедную девочку. Я беспрестанно спрашивал себя: за что же ей суждено терпеть такие муки? Чем она провинилась перед Господом Богом? – Алекс до сих пор чувствовал боль, такую же сильную и острую, как в первый раз, когда узнал о том, что дочь на всю жизнь прикована к инвалидной коляске.

– А как отнеслась к этому Марлин? – задумчиво спросил доктор. Он был спокоен, как будто речь шла о погоде.

Алекс отвернулся от окна и внимательно посмотрел на знаменитого хирурга. Каспар Гунтрауб был высоким худощавым мужчиной, но сидел на стуле так же прямо, как сам Алекс. У немца были густые волнистые волосы серебристого цвета и приятное спокойное лицо. Алекс никак не мог понять, как Марлин удалось…

– Сначала она пыталась притвориться, что держит себя в руках, – с усталым вздохом ответил Алекс. – Но я слышал, как она плачет по ночам. Поначалу мне казалось, что она испытывает такие же чувства, как я сам: горе от того, что приходится страдать невинному ребенку и что у нашей дочери никогда не будет нормальной жизни, как у остальных детей.

Потом, – продолжал он с горечью, – я обратил внимание, что Марлин очень редко берет ребенка на руки. Конечно, мы наняли кормилицу. Я знал, что Марлин тщеславная женщина и, как бы сильно ни хотел, чтобы она сама кормила дочь, понимал, что этого никогда не будет. Шли недели, и я заметил, что Катя постепенно полностью перешла на попечение кормилицы и моей экономки, миссис Поповой. Марлин даже отказывалась брать девочку на руки, почти не смотрела на нее. После родов прошло всего полтора месяца, и Марлин возобновила активную светскую жизнь. Она жила так, как будто… Кати не было. – Алекс не стал говорить о том, что его бывшая жена в довершение ко всему еще и стала спать с их соседом, Мило Янусом… и наверняка со многими другими…

– Вы были в Сан-Франциско, когда она уехала? – спросил Гунтрауб.

Алекс покачал головой.

– Меня уже призвали в армию. Я узнал о ее отъезде при Харперс Ферри, когда служил в войсках Джексона! – Он покачал головой, вспоминая те дни. – Честно говоря, тогда у меня были дела поважнее: случаи массового дезертирства и перехода на сторону врага. Мне приказали во всем разобраться и положить им конец. – Воспоминания о войне всегда причиняли ему боль. Поэтому он старался спрятать их поглубже и как можно реже ворошить старое.

– Вы не говорили с ней?

– Конечно, я пытался встретиться с Марлин после войны, но к тому времени она уже уехала из Сан-Франциско. Мне пришлось долго ее искать. – Алекс попытался улыбнуться, но улыбка вышла невеселая. – В конце концов, мы встретились, и Марлин призналась, что не может даже видеть Катю. Видите ли, она не может мириться с тем, что у нее родился небезупречный ребенок.

Тот разговор был таким тяжелым, что при воспоминании о нем Алекса и сейчас бросало в холодный пот.