Бернардо Гимараенс - Рабыня Изаура

— Неплохо придумано… Но случай получил такую огласку!

— Неважно! Вы припоминаете примету в виде ожога над правой грудью, что упоминалась в объявлении? Я скажу, что эта весьма характерная примета не обнаружена, вот и все. Еще я добавлю, что девушка, опекаемая вами, при дневном свете выглядит совершенно иначе, чем ночью, и не похожа на красавицу, описанную в объявлении, и что вместо двадцати лет ей все тридцать с лишним, почти сорок, и что вся эта молодость и красота достигнуты посредством румян. А при мерцающем свете люстр и канделябров легко обмануться…

— Вы весьма изобретательны, — заметил Алваро, улыбаясь, — но те, кто ее видел, конечно, не поверят вам. Впрочем, остается еще один момент, сеньор Мартиньо, — признание, сделанное ею публично. Из этого будет трудно выпутаться.

— Что же трудного! Сошлемся на то, что она подвержена припадкам истерии и неврастении.

— Браво, сеньор Мартиньо, я полностью доверяю вашей сообразительности и предприимчивости. А дальше?

— А дальше я сообщу все это начальнику полиции, заявив ему, что не имею больше никакого отношения к этому делу, и передам полномочия какому-нибудь следователю или лесному капитану, который пожелает заняться этим расследованием. Одновременно напишу владельцу рабыни, сообщив ему о моей ошибке, в результате чего он, наверняка, перестанет искать ее здесь и нацелит свой интерес на другие штаты. Как вы находите мой план?

— Великолепно. Так не будем терять времени, сеньор Мартиньо.

— Я ухожу, и не более чем через два часа вернусь сюда, чтобы доложить вам о результатах моих действий.

— Нет, я не могу здесь долго задерживаться. Жду вас у себя дома, там и получите обещанную вам сумму.

— Можете идти, — сказал Мартиньо судебному исполнителю и полицейским, стоявшим у калитки сада. — Нет больше необходимости в вашем присутствии! Нет сомнения, — продолжал он про себя, — ставки удваиваются, как в ландскнэ. Эта рабыня — золотая жила и, как мне кажется, еще не иссякшая, — и он удалился, удовлетворенно потирая руки.

— Ну, что же ты ему предложил, дорогой Алваро? — спросил Жералдо, едва Мартиньо вышел из комнаты.

— Деньги, — ответил Алваро, — мое предложение привело к желаемому результату, и даже большему, чем я ожидал.

Алваро вкратце рассказал своему другу о сделке, заключенной с Мартиньо.

— Какой презренный и подлый тип этот Мартиньо! — воскликнул Жералдо. — Можно ли ему доверять? И ты думаешь, Алваро, что, поступив таким образом, ты добился успеха?

— Не многого, однако кое-чего я все же смог добиться. По крайней мере, мне удалось на некоторое время отсрочить удар и, как говорится, дорогой Жералдо, пока плеть взлетает — спина отдыхает. Надеюсь, что Леонсио, убежденный в том, что его рабыни нет в Ресифе, будет искать ее по всей стране, а она спокойно поживет здесь, под моим покровительством, защищенная от преследователей и дурного обхождения жестокого хозяина. А у меня будет время изыскать средства и собрать доказательства и документы для обоснования ее права на свободу. Пока что мне этого достаточно, что же касается остального, раз уж ты считаешь мое дело совершенно безнадежным, божественное провидение научит меня, как поступить.

— Как ты ошибаешься, мой бедный Алваро! Думаешь, что, устранив Мартиньо, ты хоть на время освободил ее от преследований владельца? Какая близорукость! В доносчиках, падких на легкую добычу, которые за пять тысяч рейсов — а для этих негодяев это баснословная сумма — пустятся на розыски беглой рабыни, поверь, недостатка не будет. Особенно сейчас, когда Мартиньо поднял переполох, и это дело получило широкую огласку. Вместо одного появится сто Мартиньо, преследующих прекрасную беглянку, каждый из них, не задумываясь, последует его примеру.

— Ты очень мнителен, Жералдо, и всегда видишь только мрачные перспективы. Вполне возможно, что ложь, изобретенная Мартиньо, возымеет, свое действие, и никто больше не вздумает заподозрить в Изауре ту беглую рабыню. А если мой план удастся, мне будет безразлично, сколько ищеек пустятся за ней по свету. В любом случае я получаю отсрочку, что мне сейчас очень выгодно.

— Ну, хорошо, Алваро, действуй, раз уж так случилось. Но, по-моему, подобное поведение недостойно тебя. Этим поступком ты оправдываешь те оскорбительные эпитеты, которыми наградил тебя Леонсио в письме. Ведь ты в самом деле становишься «соблазнителем и укрывателем чужих рабынь».

— Прости меня, дорогой Жералдо. Я не могу согласиться с тобой. Это не обычный случай, ведь мы с Изаурой оказались в совершенно исключительных обстоятельствах. Я не соблазняю и не скрываю чужую рабыню, я защищаю ангела и спасаю невинную жертву от преследований палача. Мотивы, что движут мной, и качества человека, ради которого я это делаю, облагораживают мой поступок и оправдывают меня перед моей совестью.

— Ну ладно, Алваро. Делай, что хочешь. Не знаю, как тебя отговорить от поступков, которые считаю не только неосторожными, но, сказать тебе откровенно, смешными и недостойными тебя.

Жералдо не мог скрыть недовольства, которое вызывала в нем эта слепая, неуправляемая страсть, толкавшая его друга к действиям, представлявшим его в глазах общества смехотворным сумасбродом и беспримерным безумцем. Поэтому Жералдо не только не помог ему своими советами и не порекомендовал, как добиться свободы Изауры, но и настойчиво и последовательно пытался отговорить от такого рискованного предприятия, представляя дело еще более трудным, чем оно было в действительности. Если бы это было в его власти, он сейчас же вручил бы Изауру ее господину, лишь бы избавить Алваро от ужасного искушения, толкавшего юношу на путь самого нелепого безрассудства.

Оставшись один, Алваро сел за стол, облокотился на него, и, опустив голову на руки, погрузился в глубокую задумчивость.

Между тем Изаура, поняв по воцарившейся в гостиной тишине, что там нет никого постороннего, тихо вошла в комнату.

— Сеньор Алваро, — сказала она, медленно и робко приблизившись к нему, — простите меня… я, наверное, помешала вам… Кажется, вы хотели побыть одиночестве.

— Нет, моя Изаура, ты не можешь помешать мне, наоборот, я всегда рад тебе…

— Но, я вижу, вы так грустны! Кажется, здесь были какие-то посетители, мы слышали их возбужденные голоса. Гости чем-то огорчили вас?

— Ничего особенного, Изаура. Какие-то люди приходили за доктором Жералдо.

— Тогда почему вы так удручены и подавлены?

— Я не удручен и не подавлен. Я обдумывал, как вырвать тебя из цепей рабства, мой ангел, и возвысить до положения, для которого небо создало тебя.

— Ах, сеньор, не печальтесь так из-за несчастной рабыни, она не заслуживает вашего участия. Бесполезно бороться с преследующим меня неумолимым роком.

— Не говори так, Изаура. Неужели ты не веришь в мою любовь?

— Я недостойна даже слышать из ваших уст это сладкое слово. Обратите вашу любовь на другую, заслуживающую ее женщину, и забудьте бедную невольницу, которая недостойна вашего сочувствия, потому что скрыла от вас свое происхождение и причинила вам столько обременительных хлопот…

— Прошу тебя, Изаура… Не вспоминай больше никогда тот постыдный скандал. Только я виноват в случившемся, вынудив тебя пойти на этот бал. Теперь я понимаю, что у тебя было более чем достаточно причин не открываться мне. Забудь об этом, прошу тебя, ради нашей любви, Изаура.

— Не могу забыть, потому что угрызения совести постоянно оживляют в моей памяти видение того вечера. Горе — плохой советчик, оно приводит в замешательство и омрачает разум. Я вас любила, люблю, и любовь моя возрастает. Простите мне это признание. Это, конечно, дерзко звучит в устах рабыни.

— Говори, Изаура, говори всегда, что любишь меня. Если бы я мог всегда слышать от тебя эти слова.

— Теперь можно сказать, что это была грустная любовь, любовь рабыни, любовь без будущего и надежд. Но я испытала счастье быть любимой сеньором, и это возвысило меня в собственных глазах. Ваша любовь облагораживала мое существование и заставляла меня забыть мое униженное положение. Я боялась, что, открыв вам правду, навсегда потеряю вашу благосклонность, столь живительную для моей души. Простите, мой господин, простите несчастную рабыню, имевшую безумную смелость полюбить вас.

— Изаура, оставь свои сомнения, не надо так унижаться. Эти речи порочат твои ангельские уста. Ты любишь меня, и я люблю тебя, потому что нахожу тебя достойной моей любви, чего же еще ты хочешь? Ведь я полюбил тебя, — не ведая о тайне твоего рождения. Я полюбил тебя, покоренный твоим природным очарованием, когда же я узнал, какой тяжелый груз несчастий и страданий ты безропотно несешь в сердце, я почувствовал, что боготворю тебя, преклоняюсь перед величием твоей души.