Валериан Светлов - Рабыня порока

Она, слушая его, дрожала. Итак, скоро предстоит донос, потом ее увезут и казнят.

– Ты видишь, – заговорила она, захлебываясь от страха, – ты видишь, надо бежать. Возьми меня, делай со мной, что хочешь, только бежим отсюда, бежим так, чтобы никто никогда не узнал меня.

Они стали составлять план бегства.

Цыган советовал обокрасть Никиту в эту же ночь, потому что деньги могут им пригодиться. Он, по-видимому, уже забыл свою величественную выходку с предложенными ему деньгами. Но Марье Даниловне было мало так просто расстаться с усадьбой. Душа ее кипела жаждой мести.

Ей хотелось отмстить Телепневу, Никите, Наталье, словом всем этим людям, которых она яростно ненавидела.

Она уже стала излагать цыгану свой план, как вдруг их свидание было прервано старухой, матерью цыгана.

Она следила давно за своим сыном и проникла за ним по пятам в сад.

Теперь она стояла перед ними, точно выросшая из-под земли, и говорила им торопливо:

– Бегите, бегите отсюда! Вас выследили. Молодой боярин с челядью спешат сюда.

Марья Даниловна, пользуясь темнотой грозовой ночи и знанием дорожек, быстро скрылась во тьме.

Молния раза два осветила голубоватым пламенем ее темный силуэт, который вскоре исчез, словно сгинул, за кустами.

Но Алиму бежать не удалось.

Застигнутый Телепневым, пришедшим сюда в сопровождении стремянного и челяди, цыган растерялся и встретил их, стоя и сверкая своими черными глазами на врагов.

– Зачем ты забрался ночью сюда, в боярский сад? – грозно спросил его Телепнев.

Но цыган молчал.

– Ответишь ты мне или нет?

– Не отвечу.

– Почему?

– Не твой сад, не тебе и спрашивать. И не мне ответ держать перед тобой.

Он сделал быстрое движение, чтобы выхватить кинжал, но двое из холопов кинулись на него и обезоружили его.

– А, так вот ты какими воровскими делами занимаешься, – вскрикнул взбешенный Телепнев. – Ну-ка, ребята, проучите-ка вора-цыгана еще раз, дабы ему неповадно было таскаться сюда из своего табора.

Арапники свистнули в воздухе. Слуги повалили цыгана и стали бить его. Старуха стонала и выла.

– Пощадите, – умоляла она, – пощадите!

Но ее никто не слушал, и тогда она перестала выть, подошла к Телепневу и твердо проговорила:

– Милостивый боярин! Не красть он пришел сюда! Не красть! Я скажу тебе, зачем он пришел сюда, только прикажи, чтобы они перестали его бить.

Но Алим, изнывая от боли, грозно крикнул ей:

– Молчи, мать! Если скажешь хоть слово, не видать тебе меня больше.

Телепнев приказал прекратить наказание и связать цыгана.

Цыганка подошла еще ближе к молодому боярину и тихо сказала ему:

– Боярин, отпусти цыгана! Отпусти его с миром… Коли отпустишь, хорошо тебе будет… Счастье в жизни будет… Любишь ты, и тебя любят. Ох, как тебя любят! Муж мешает. Отпустишь цыгана – все хорошо будет, навеки твоя будет…

Телепнев, пораженный этим предсказанием, молчал и колебался.

Но потом он вдруг отдал приказание освободить Алима.

Его развязали, и он быстро скрылся со старухой из сада под ливнем начавшегося дождя, при свете яростно сверкавшей молнии и при громе грозно раскатывавшегося грома.

Уходя, он погрозил Телепневу кулаком, и боярин бросился на него, но старуха остановила его, подняв руку и быстро успела сказать ему:

– Оставь его, боярин милостивый! Тебе с твоей голубкой нечего бояться когтей злого ястреба…

Ввиду всех этих событий Телепнев не уехал на другое утро, решив остаться еще на некоторое время в усадьбе, пока он не будет иметь полной возможности убедиться в безопасности Натальи Глебовны.

Что-то подсказывало ему, что цыган не оставит так происшествия прошлой ночи, да и от Марьи Даниловны он не ждал ничего доброго.

Он решил пожить, присмотреться и затем со спокойной совестью уехать.

Наступил вечер. Гроза к утру прошла, и день был веселый, светлый и теплый. Вечер выдался тоже прекрасный. Все мирно дремало в усадьбе, и никому не могло бы прийти в голову, что под крышей этого боярского дома, окруженного полями и садом, готовятся бури и грозы.

Никита Тихонович дремал в своей опочивальне. Здоровье его ничуть не поправлялось, и лихорадка не покидала его ни днем, ни ночью. Голова его горела, как в огне, глаза глубоко ввалились и точно налиты были свинцом. Ноги его не двигались, словно окостенели, и о том, чтобы встать с постели, нечего было и думать.

Он ворчал на Наталью Глебовну, которая никак не могла угодить ему, и неотступно требовал к себе Марью Даниловну.

Но Марья Даниловна целый день не показывалась в его комнате, да и во всем доме.

Никита Тихонович несколько раз посылал за ней, но явившаяся к нему карлица объявила, что Марья Даниловна чувствует себя не в своем здоровье и просила ее не беспокоить.

Карлицу сменил Телепнев, который вошел в опочивальню Никиты Тихоновича страшно взволнованный и бледный.

– Никита! – сказал он ему, весь дрожа. – Я знаю, ты болен, но могу ли я сказать тебе об одном важном деле два слова?

– Ужо как-нибудь, – ответил больной, – не в себе я теперь.

– Но этого нельзя отложить, – настойчиво возразил Телепнев, и Никита Тихонович понял, что ему от него не отделаться.

– Говори! – сумрачно произнес он, взглянув на него исподлобья. – Чует сердце мое, ничего доброго мне не скажешь.

– Ты правду говоришь, Никита Тихоныч. Злое дело совершено в твоей усадьбе.

– Что еще?

– Ты знаешь, я давно разыскиваю тело князя, сгинувшего так бесследно отсюда. Для того я и остался у тебя в усадьбе.

– Для того ли? – насмешливо проговорил больной.

– Для того, Никита, – твердо, глядя ему в глаза, сказал Телепнев.

– Ну, так что же? – нетерпеливо спросил Никита Тихонович.

– Сегодня, незадолго до вечера, тело князя найдено. Оно найдено на дне озера, обвязано веревками, и к нему привязан тяжелый камень. Ребята обшарили озеро и вытащили его баграми. Больше ничего не нашли, – намекнул он.

Стрешнев молчал, как будто его нисколько не поразило это известие. Телепнев удивился этому.

– Никита, старый друг мой! – торжественно заговорил он. – Всегда я тебя знал за доброго и совестного человека, воина и боярина. Ты видишь, совершено злое дело над князем. Кто сие учинил? И то тебе ведомо. Прикажи учинить сыск и накажи виновницу сего злого, подлого дела.

Но Стрешнев вдруг рассердился.

– Не смей называть меня другом! – сипло крикнул он, насколько у него хватило сил. – Ворог ты мне, а не друг, лютый ворог. Кто тебе сказал, что сие злое дело учинила она? Поклялись вы, что ли, с Натальей погубить ее? Так врешь, не дам ее вам в обиду. Ступай от меня! Ты видишь, я болен. Прикажи-ка лучше без шума предать тело князя земле. Ступай, ступай же, не докучай мне!

И он заметался на кровати.

Телепнев, пожав плечами, мрачно вышел из его опочивальни и пошел в сад.

Здесь встретился он с побледневшей и осунувшейся Натальей Глебовной и передал ей разговор свой с ее мужем.

Они уселись в саду на скамье. Наталья Глебовна была рада, что Телепнев не уехал и решил еще остаться на время в усадьбе. Тяжелое предчувствие угнетало ее в последнее время, предчувствие чего-то страшного, грозного.

Они сидели и беседовали, когда вдруг Телепнев поднял голову. Темное небо окрасилось розовым цветом.

– Что это? – сказал он тревожно. – Ты не чувствуешь? Гарью пахнет! – И вдруг он вскочил со скамьи. – И то, – крикнул он, – ведь это зарево, Наташа, зарево пожара! Усадьба горит!

Они быстро пустились бегом по направлению к барскому дому.

Дом был объят пламенем и пылал, как лучина. Очевидно, его давно уже подожгли с заднего фасада, и теперь огненные языки лизали крышу, которая рухнула с треском в одном месте.

– Ах, – вскрикнула Наталья Глебовна, – это над опочивальней Никиты. – С ней едва не сделалось дурно, но она взяла себя в руки и не подчинилась мгновенной слабости. – Спаси, спаси его! – бросилась она к Телепневу.

Но дом пылал. С грохотом обрушивались балки, вздымая к темному небу огненные языки и тучи ярких, красных искр. Со всех сторон к дому сбегалась челядь.

Дружными общими усилиями принялись тушить пожар, и кое-как, после долгого времени, удалось прекратить его. Вода была далеко, и ее приходилось медленно носить к месту пожарища.

Комнаты Никиты Стрешнева и Марьи Даниловны выгорели целиком. Когда пожар прекратился, то среди обломков обгоревшей усадьбы, тлевших бревен и тканей, отыскали обуглившийся труп боярина Стрешнева и еще два трупа, до такой степени обуглившихся, что распознать их было невозможно. Впрочем, в одном из них все-таки удалось узнать по уцелевшему, хотя сильно обгоревшему, козловому башмаку труп карлицы, а относительно другого общим голосом решено было, что это не кто иной, как Марья Даниловна.