Смех оборвался, когда к собравшимся присоединился король, и все поклонились.
– Вы настоящий кладезь талантов, мессир Маршал, – произнес Генрих.
Его тон был любезным, но Ида уловила напряжение. Король балансировал на грани, с тех пор как его старший сын явился ко двору. Подводные течения были так сильны, что всем было трудно просто брести по воде.
– Теперь мне видно, за какие умения мой сын ценит вас.
Уильям Маршал поклонился еще ниже и улыбнулся:
– Я привык цепляться зубами, сир.
– Не сомневаюсь, – хрюкнул не слишком весело Генрих. – И быть на высоте. – Он повернулся к зрителям. – Мне нужно переговорить с сыном, но, прошу вас, продолжайте развлекаться. – Его взгляд упал на Иду, стоявшую рядом с Роджером. – Госпожа де Тосни, с вами я тоже охотно побеседую, если вы навестите меня попозже.
Он жестом подозвал церемониймейстера. Ида покраснела. Она терпеть не могла, когда Генрих публично вызывал ее в спальню. Ида знала, что может наслаждаться властью любимой королевской фаворитки, но чувствовала себя испачканной, когда он так поступал, особенно в присутствии старшего сына и на глазах у Роджера, который более не улыбался, надев равнодушно-вежливую маску. Опустив глаза, она невнятно извинилась и покинула собравшихся.
По пути в спальню Генриха Ида заглянула к себе, чтобы забрать шкатулку с шитьем и воспользоваться уксусом. Король был в дурном настроении, с тех пор как его наследник прибыл из Нормандии. Беспрестанно отпускал мрачные замечания о легкомыслии и расточительности юноши. В его взгляде поселилось подозрение, а брови были постоянно нахмурены. Ничто его не радовало. Подагра снова терзала его, вросший ноготь причинял боль, и Генрих мог читать, только держа рукопись на расстоянии вытянутой руки. Подчеркивая мелкие недуги стареющего отца, его сын, молодой и лощеный, блистал при дворе.
Ида села у очага в спальне Генриха, достала манжет котты, который вышивала для него, и приступила к работе. Она воображала, будто трудится для Роджера, и представляла себя его супругой, которая шьет у огня в их собственной комнате. Роджер сидел бы напротив, глядя на нее с нежностью и поглаживая лоснящийся бок любимой гончей. Ида чуть улыбнулась игре воображения, но сердце сжалось от грусти.
Через некоторое время глаза устали, и она была вынуждена остановиться. Час был поздним даже для непредсказуемого Генриха. Слуги зевали, а свечи почти догорели. Ида убрала шитье, завернулась в подбитый мехом плащ Генриха, наклонилась к огню и пошевелила кочергой угли. Когда робкие желтые язычки ожили, дверь распахнулась и в комнату ворвался Генрих. Судя по походке, он пребывал в крайнем раздражении. Король отослал слуг щелчком пальцев.
– Раны Господни! – запыхтел он, бросаясь на кровать и ожидая, когда Ида встанет на колени и снимет с него сапоги. – Моему сыну известно все о хвастовстве и показухе и ничего – об обязанностях короля. – Генрих резко выдохнул и прижал кулаки к глазам. – Он действительно понятия не имеет… Думает, довольно улыбаться и осыпать окружающих золотом, словно лепестками роз, и все уладится само собой. Он говорит, я не возлагаю на него ответственности, но как я могу доверять ему в сложном, если он столь ненадежен в простом?
Ида отставила сапоги и произнесла что-то по-матерински утешительное. Бесшумно и ловко помогла снять котту и чулки.
– Он говорит, у него недостаточно средств. Ха! Когда я был ребенком, моя мать жила впроголодь, пытаясь сберечь мое наследство… его наследство, если уж на то пошло. Он должен научиться жить по средствам. Моя сокровищница не бездонна, и я не дам денег на его глупости и на… его нелепых нахлебников, которые тратят время на дурацкие состязания вместо трудов во благо королевства. Как же! – Генрих нахмурился, глядя на нее. – Полагаю, вы нашли его красивым! – прорычал он. – Как и все женщины.
Ида выдержала его взгляд.
– Да, на него приятно смотреть, – признала она, – примерно как на холеную лошадь или красивый пейзаж. Но не более.
Генрих хрюкнул, слегка успокоившись. Он лег в кровать и многозначительно похлопал по простыне рядом с собой. Ида скромно повернулась спиной, чтобы раздеться до сорочки, и услышала, как он посмеивается.
– Моя милая, – произнес он, – вы греете мою постель больше двух лет, но все еще робеете. Вот что мне в вас нравится – скромность и прелесть. Идите сюда, будьте хорошей девочкой, разомните мне плечи.
Ида повиновалась и ощутила, как напряжение покидает короля. Генрих закрыл глаза и вздохнул:
– Кстати, о красивых лошадях. Роджер Биго подарил мне сегодня великолепного иноходца.
– Неужели, сир? – Ида пыталась не выказывать интереса, но сердце подскочило к горлу.
– Цвета меда, – сообщил Генрих, – а шкура – как шелк. Я подумал, вам стоит опробовать его при следующем переезде двора. Ваша кобыла слишком часто встряхивает правой задней ногой.
– Очень любезно с вашей стороны, сир, – сглотнула Ида. – Но не оскорбит ли это милорда Биго?
– С чего вдруг? – фыркнул Генрих. – Не ему решать, что мне делать с его подарками. Кроме того, – лукаво добавил он, – полагаю, Роджер Биго не станет возражать, если вы прокатитесь на его лошади. Он от вас без ума.
Ида обмерла от ужаса, но заставила себя разминать плечи Генриха.
– Я не замечала, чтобы он уделял мне больше внимания, чем кому-либо другому. – Она надеялась, что голос звучит беспечно и естественно.
– Биго надеется вернуть графский титул и восстановить Фрамлингем, но я вижу, как он поглядывает в вашу сторону. По крайней мере, у него достаточно здравого смысла, чтобы не испытывать границы моего терпения… чего нельзя было сказать о его отце. И все же Биго есть Биго.
Ида промолчала, продолжая трудиться, но осознала, что должна быть осторожна. Она не хотела навлечь на себя гнев Генриха или поставить под удар Роджера, нуждающегося в благосклонности короля. У Генриха зоркий глаз, и он безжалостен, когда посягают на его собственность. Ида жила будто в клетке, хоть и в позолоченной. Многие, конечно, позавидуют ее положению, однако, по сути, она нищая – у нее отняли ее собственную судьбу.
Когда Ида закончила разминать мышцы Генриха, он заключил ее в объятия. Его губы и язык во время поцелуя отдавали вином, а борода колола лицо. Она безропотно покорилась его желаниям и даже извлекла дрожь удовольствия из происходящего. Приятно находиться в мужских руках. Движения его тела создавали волны возбуждения, но, прежде чем оно достигло желанной силы, Генрих пролил семя, поцеловал Иду в уголок рта, шею, грудь, после чего отстранился и с довольным вздохом вытянулся рядом. Через несколько минут его дыхание замедлилось, и он начал похрапывать. Ида попыталась украдкой покинуть постель, но Генрих, вытянув руку, схватил ее за талию.
– Нет, – произнес он. – Останьтесь на ночь, любовь моя.
Сердце Иды сжалось. Она легла обратно. Приятное покалывание внизу живота продолжалось, подобно далекой грозе, и постепенно затихло, пока она лежала без сна и разглядывала гобелены, украшавшие стены ее темницы.
Утром король взял ее снова, словно хотел доказать себе и ожидающим его пробуждения придворным, что все еще достаточно силен, чтобы провести ночь с молодой любовницей и пойти на новый приступ на рассвете. Этот факт он донес до сведения слуг, собравшихся у полога кровати, посредством вздохов удовольствия, хотя обычно, получая наслаждение, был более сдержан.
Истерзанная Генрихом, Ида проследовала за церемониймейстером по коридорам в спальню, которую делила с несколькими женщинами, когда двор был в полном сборе. Выйдя из здания, она увидела, как мужчины и собаки собираются на охоту. Королевский конюх держал коня Генриха наготове, а гончие взволнованно вертелись под ногами или рвались со свор. Мужчины стояли подбоченясь и бросали нетерпеливые взгляды на главное здание. Иду встретили понимающими и даже радостными взглядами, поскольку ее появление предвещало скорый приход короля. Она услышала, как кто-то из свиты Генриха Молодого пошутил, что его величество сегодня уже поймал кролика.
Ида была вынуждена пройти совсем близко от Роджера Биго и Уильяма Маршала, которые, как и прочие, ожидали в полной готовности, сгорая от нетерпения. Шея Роджера покраснела, и он опустил глаза, притворяясь, будто не заметил Иду, а Уильям Маршал склонил голову с равнодушным почтением. Она содрогнулась от унижения – пусть мужчины вежливы, пусть соблюдают приличия в неловких обстоятельствах, но ей никогда не привыкнуть к роли любовницы. Никогда!