Я помню, как он занимался со мной любовью – самой настоящей любовью. Помню его горячий шепот. Просьбу сделать это с ним. Я перевернул его и доставил ответное удовольствие. Помню, как после свернулся возле него калачиком абсолютно счастливый - член и задница ныли и пели от радости.
Помню, как он чмокнул меня в ухо и тихо шепнул:
- Я тоже люблю тебя, Ро.
Утром я взял ту злополучную коробку и сам, доставая вещь за вещью, объяснил, чего хотел в результате добиться. Собрался было указать, какие вижу в них изъяны, но вовремя прикусил язык. Трэвис бы все равно не стал слушать. Возразил бы, что они прекрасны. Он был очень тронут. Доволен.
В восторге.
Этот идиот заявил, что готов носить все сразу. Я думал отговорить его, но он упорно настаивал по крайней мере на трех. С тех пор я уже сплел для него целых четыре ремня, потому что они на нем прямо горят – так он их затирает. Браслет с его инициалами обычно тоже всегда у него на руке. Но колье с буквами NR он отдал мне. Застегнул на моей шее со словами, что оно должно напоминать, что я принадлежу «Неизвестности», а «Неизвестность» принадлежит мне. Так Трэвис хотел выразить, что он сам принадлежал мне.
А потом мою голову посетила одна мысль.
В следующий раз, когда Хейли отправилась к врачу, я поехал с ней. Сжимая в кармане листок бумаги, дошел до тату-салона, который располагался дальше по улице. По возвращении домой одна ягодица побаливала. Вечером после ужина я показал свою задницу Трэвису.
Тот рассмеялся. Но счастливым смехом:
- Ты поставил себе клеймо?
- Да, - ответил я и коснулся ожерелья. – На случай, если это придется когда-нибудь снять.
За что он опять наградил меня поцелуем. Даже не одним, а фактически прямо осыпал. В том числе и моей новенькой татушке перепало.
Глава 11
Звонок застал прямо посреди ягнения.
В буквальном смысле. Когда в сарае появился Трэвис и позвал меня к телефону, я как раз одной рукой держал овцу, а другой пытался повернуть ягненка.
- Я сейчас немного занят, босс. - Овца вырывалась, и я старался крепче ухватить ее за ногу.
- Кто-нибудь, подмените его, - скомандовал Трэвис. Я поднял взгляд, гадая, что там стряслось, и увидел его лицо. И телефон в протянутой руке.
В шею дохнуло холодным ветром.
Я отмахнулся от Пола и быстро закончил с ягненком, но доделал все на автомате. В голове крутились вопросы. Пока мыл руки, в ушах нарастал шум. Краем глаза я следил за Трэвисом, но мне и не нужны были глаза, для того чтобы сообразить, что пора начинать беспокоиться. Я уже знал, кто звонит. Ну, как знал… Относительно - в пределах трех человек. Или, возможно, двух. Тот факт, что Трэвис счел нужным прийти в сарай в такой момент, сужало круг до самых неутешительных вариантов.
Я забрал у него мобильник, по-прежнему избегая зрительного контакта.
- Алё.
- Привет, Ро. Это Билл.
- Рад тебя слышать. – И это действительно правда. Что уже само по себе странно, но не плохо. Я ждал, что он скажет дальше.
- Сожалею, что не вовремя. Ягнение?
- Да. Одна овца доставила хлопот, но теперь все хорошо. Окотилась. С остальными и без меня справятся. – Я прочистил горло; в животе образовалась сосущая пустота. Потом выдавил: - Ты по делу?
Пауза. Самая длинная, самая гнетущая пауза в мире, настолько оглушительная, что даже блеяние овец и ягнят стихло, словно вдали.
- Папа умер.
Хотя я ожидал чего-то подобного, но все равно оказался не готов. Нельзя быть готовым к тому, чтобы услышать об уходе из жизни кого-то из родителей. И, как я теперь узнал, совершенно неважно, что вы плохо расстались и приняли решение порвать с ними раз и навсегда. Это уже не имеет никакого значения. Смерть меняет все.
Когда вернулся дар речи, я произнес:
- Когда?
- Около двух часов назад. – Опять пауза, давящая свинцовой тяжестью. Когда Билл снова заговорил, я почувствовал, что каждое слово дается ему с великим трудом. - Я сам не видел, как это случилось. Он взял ключи от машины и поехал в город. - Я закрыл глаза и молчал. – Хорошо то, - продолжал Билл срывающимся голосом, - что он никого другого при этом не покалечил. Помнишь бетонную разделительную полосу на перекрестке Коппит Корнер? Он врезался в нее на скорости шестьдесят пять километров в час. Нам сообщили, что смерть наступила мгновенно, или почти мгновенно.
Билл опять сделал паузу, будто теперь наступила моя очередь, но я не знал, что сказать. А что тут скажешь, когда брат, голос которого вы пять лет не слышали, говорит, что ваш отец умер?
Мой отец. Мой папа мертв. Я больше его не увижу. Никогда. Я смотрел прямо перед собой невидящими глазами. Последними словами, с которыми он ко мне обратился, были «те северные сорок соток за тобой». И все. После я удостаивался лишь взглядов, полных разочарования и отвращения. И вот теперь отца не стало. Эта мысль все никак не выходила у меня из головы. Отца нет. Нет. Его больше нет.
- Я подумал, может, ты приедешь на похороны? - закончил Билл.
Переступив с ноги на ногу, я откашлялся:
- Да. – И только потом сообразил, чем мне грозит эта «поездка домой». Снова откашлялся. – Ты уверен?
- В том, что хочу видеть тебя дома на похоронах нашего отца? Да, Ро. Чертовски уверен.
Но клянусь. Клянусь, его голос не оставлял никаких сомнений, что настроен он мрачно. Увидев, как Трэвис исчез из поля зрения, я наконец повернулся и встретился с ним взглядом.
Иногда Трэвис меня удивляет своим терпением. Он знает о моем отце, я это понял, потому что иначе он не дал бы Биллу со мной поговорить. И не отходил от меня, пока не выяснил, что со мной все в порядке. Но тоже не знал, что сказать. Просто ждал. Ждал.
- Что бы ты ни решил, - вымолвил Трэвис, - мы так и поступим. Если ты решишь ехать, мы поедем. Когда угодно и на столько, на сколько понадобится. - Я поглядел на ягнят, открыл было рот, чтобы возразить, но он остановил меня. - Тори может взять все на себя. Если нужно уточнить детали – давай, обговаривай, и мы начнем собираться в дорогу.
«Мы». Меня поразило, что он продолжал говорить «Мы». Мы поедем. Не я. Он не просто предлагал. А констатировал, что мы поедем, если я решу.
Я потянулся к нему трясущимися пальцами. Он встретил мою руку на полпути, крепко сжав. Я почувствовал, как в меня потекла его сила и, наверное, за целых десять минут впервые нормально вздохнул.
- Ро? – спросил Билл мне в ухо.
- Я приеду, - ответил я, глядя в глаза Трэвиса.
И мы поехали.
* * *
Хейли заявила, что не отпустит нас одних.
Она была на седьмом месяце с хвостиком, а ее милый кругленький животик к тому времени стал огромным, как чертов дом. Мы все дружно отговаривали ее: и Трэвис, и я, и мать с отцом. Причем последний - в особо резких выражениях, от которых землю сотрясало.
Но Хейли все равно настояла на своем:
- Я взяла с собой необходимые документы, - заверила она, когда мы садились в грузовик, и я в который раз попытался убедить её остаться дома. - Медкарта при мне. Я знаю номера всех больниц на пути отсюда до Алгоны. Сотовый телефон есть. И полтора месяца в запасе. За каких-то несколько дней ничего не случится.
- Хейли, - в сердцах возразил я, - когда мы заявимся на похороны и моя долбанутая семейка накинется на нас всем скопом, ожидается еще та драка. А тут ты. Беременная.
- Ты же говорил, что они не дерутся, а только бросают долгие, презрительные, ледяные взгляды.
- Да разве ты стерпишь? Первая ринешься в бой.
Та пожала плечами:
- Может быть. А может, и нет. Но если уж приспичит рожать, рожу. У них там в Айове тоже есть роддома, я почти уверена.
Урезонить её не было никакого способа. Как и спорить. Так что мы взяли ее с собой.
А поэтому пришлось, разумеется, останавливаться возле каждого столба, где наличествовал туалет. Сначала наш путь лежал через Южную Дакоту к трассе I-90, потом через Южную Миннесоту до магистрали 71, а в Алгону мы срезали дорогу по проселкам. Обычно поездка занимает девять часов без остановки, но у нас ушло добрых двенадцать. До отеля «Супер 8» добрались в десять вечера.
Возвращение далось нелегко. И с каждой милей, которая приближала меня к дому, становилось еще труднее. Едва мы пересекли границу Айовы, у меня начался нервный зуд. В самой Алгоне мерещилось, что люди смотрят нам вслед. Казалось, они знают, что в этом грузовике с небрасскими номерами сижу именно я и никто иной. И все уже перемывают мне косточки.