– Не получилось быстренько?
Христина покачала головой.
– А вообще есть эффект?
– Пока не видно. Ну, мабуть, хуже не становится, и то слава богу.
Макс улыбнулся:
– О таком здравом рассуждении пациента можно только мечтать. Я бы вам предложил свою кандидатуру, если бы не скомпрометировал себя как специалиста в ваших глазах.
– Ой, ни за что! Я бы вам стеснялась все рассказывать, а без откровенности какое лечение!
– Вы правы, я бы тоже не мог к вам относиться как к пациентке.
Хорошее настроение вдруг вернулось, и слова нашлись:
– Что ж, вам, верно, пора! Спасибо огромное, что побеспокоились обо мне.
Гость поднялся, но, уже дойдя до двери, нерешительно остановился:
– Знаете, Христина… Если человек психиатр, это не значит, что у него строгий порядок в собственной голове. Такие же страхи и завихрения, и похуже кое-что. Впрочем, вы наверняка слышали поговорку: сапожник без сапог.
Она неуверенно кивнула.
– Так вот, – продолжал Макс, – в свое время я тоже подумывал, чтобы пойти на терапию. Были у меня травмирующие моменты, о которых мне совестно говорить теперь. Не важно, в чем они состояли, но я считал себя глубоким невротиком и всерьез размышлял, к кому из коллег обратиться. А потом подумал, что, постоянно переживая прошлое, я не буду жить в настоящем. Без конца анализировать старые обиды – это барахтаться в пустоте, и даже если найдется корень всех проблем, выдернуть его не получится, потому что прошлое изменить нельзя.
– Та это да…
– Не сердитесь, что я так говорю. Наверное, думаете, какой идиот, не успел извиниться, как тут же снова за свое, просто я хочу быть честным с вами. Я думаю, вы очень хороший человек, а для хороших людей жизнь вообще мучительная штука.
– Вы меня совсем не знаете, – заметила она вежливо.
– Понимаете, Христина, безмятежность и спокойствие – это редкие гости в нашей душе, и приходят они, наверное, не тогда, когда мы ворошим прошлое, а когда делаем что-то важное в настоящем. Я принял за константу две вещи: самого себя и то, что было, и знаете, после этого мне стало легче ориентироваться в том, что есть. Ну а радости… – Макс усмехнулся. – Радости, они как грибы. Всегда найдутся, если умеешь их искать.
Христина вздохнула. Слишком часто она слышала подобные советы и от Анны Спиридоновны, и от коллег по работе.
– Знать бы еще, как это сделать! – сказала она резко. – Вот прикажите мне зараз по-французски заговорить! Я бы и рада, да не знаю, как.
Макс поднял руку так, словно хотел взять ее за плечо, но вместо этого поправил свою и так безупречную прическу.
– Да я понимаю, что выгляжу дураком, – сказал он с досадой. – пришел такой маменькин сынок, который жизни не нюхал, и начал фонтанировать советами. Вы уж простите меня за это.
– То вы меня простите. Вы правы, и разумом-то я все это принимаю, а вот почувствовать – никак. Пустота, и всё. Мертва душа.
Поймав его взгляд, Христина прочла в нем такое искреннее сочувствие, что ей сразу стало стыдно.
– Та не берите в голову! – весело закричала она. – Это я так, интересничаю. Может, и правда, скорее научишься по-французски говорить, живя среди французов, а не сидя с учителем раз в неделю.
Макс улыбнулся и взялся за ручку двери:
– Христина, я вам сейчас ничем не помог, только навредил, поэтому не могу претендовать на ваше доверие и расположение ко мне, – сказал он чопорно. – но тем не менее прошу поверить, что вы всегда можете на меня рассчитывать.
Христина в такой же аристократической манере простилась с ним.
Проводив гостя, она вытянулась на диване и закрыла глаза, перебирая в уме моменты встречи.
Ей было немножко стыдно за свою вспышку откровенности и еще стыднее оттого, что был момент, когда ей захотелось исповедаться Максу. Короткий порыв, всего несколько секунд, какой-то морок, внезапная надежда, что этот сухощавый человек с некрасивым лицом и удивительной улыбкой сможет утолить ее боль.
Причем это было не инстинктивное доверие пациента к врачу, а глупое детское ожидание чуда, будто если он обнимет ее и поцелует, то все волшебным образом изменится.
Христина расхохоталась. Она и не подозревала, что в ее душе еще могут звучать подобные струны.
После смерти жены Руслан редко приходил домой сразу после работы. Он или находил себе важные дела, или ехал на кладбище, или просто гулял по тем местам, где они когда-то встречались с Олей, и остро чувствовал неумолимый ход времени.
Они любили сквер возле планетария и однажды, застигнутые проливным дождем, вбежали внутрь и купили билеты на лекцию. Прошло много лет, а Руслан до сих пор помнил то странное ощущение космической пустоты, которое он испытал, глядя на карту звездного неба и держа в руке теплую ладонь Оли.
Много было секретных мест в Петербурге, где хранилась память их любви. Руслан ездил на Загородный проспект и быстро шел мимо театра юного зрителя к метро «Владимирская», потом выходил на Невский… Он знал, что не сможет вновь обрести Олю в своих скитаниях, но иногда удавалось поймать тень того душевного подъема, который он всегда испытывал в юности рядом с ней, и воспоминания утешали его лучше, чем кто-то из живых людей.
Маршрут был долгим, и порой мысли его с прошлого перетекали на будущее. Вероятно, надо что-то делать со своей жизнью, думал он, жениться по крайней мере, завести детей, раз уж карьера пошла прахом. Лучшей кандидатуры, чем Полина, не найти, с такой кондовой моралью это будет образцовая мать семейства. Во-первых и в-главных, она не станет его донимать всякими там тонкостями, как в одном старом советском фильме, в котором учительница литературы выедала мозги своему любовнику-хирургу, и это почему-то служило доказательством ее космической духовности, а хирург, который после тяжелого рабочего дня сопротивлялся насильственному окультуриванию как мог, считался в том фильме жлобом.
Полина не такая, принцип «живи сам и давай жить другим» для нее незыблем, так что, если Руслан будет вести себя прилично и отдавать жене зарплату, в семье будет царить мир и покой. Как бы он ни презирал ее торгашеское отношение к жизни, но Полина сказала совершенно правильно, что, мол, раз умею отстаивать собственные интересы, то смогу позаботиться и об интересах семьи.
Слишком часто самоотверженность и доброта бывают признаком безволия, а совсем не величия души, и благородные поступки зачастую продиктованы самыми жалкими резонами.
В детстве мама говорила ему, что добро без справедливости – это зло рикошетом, и никогда нельзя пытаться быть для всех хорошим. Правда, она имела в виду несколько другое, нежели Полина, но какая разница. В принципе, будет полезно, если в их вялую семью войдет такой хваткий и энергичный человек.
Руслан дошел до Невского и, решившись, достал телефон. Полина выйдет к нему в этот темный осенний вечер, они обнимутся, остро чувствуя человеческую близость под холодным моросящим дождем и низким черным небом без единой звезды.
И он сделает предложение, как она хочет, потому что он всю жизнь любил Олю. А настоящая любовь на то и любовь, что не повторяется.
С Ингой его связывала дружба, с Полиной – чистая похоть, теперь можно признаться в этом самому себе, но к любви все это не имело отношения.
Так лучше уж жениться по взаимовыгодному расчету, подкрепленному плотским желанием, чем сделать несчастной какую-нибудь хорошую женщину, которой будет нужна именно любовь…
Полина не брала трубку. Пожав плечами, Руслан набрал ее номер снова, послал эсэмэску. Никакого ответа. Странно, раньше она всегда быстро отзывалась на его звонки.
Подняв воротник куртки, Руслан быстро зашагал по Невскому, загадав дойти до Пассажа и снова набрать Полину, если она раньше не объявится сама.
На Аничковом мосту он немножко постоял, положив руку на холодные чугунные перила, смотрел, как плещется густая черная вода в желтых потеках отражений светящихся окон. Для них с Олей это был «зимний» мост, когда Фонтанка замерзала и кони барона Клодта одевались пухлыми снежными попонами.
Сколько лет прошло уже с тех пор, когда они, молодожены, стояли, обнявшись, смотрели на застывшую Фонтанку и гадали, откуда на снегу взялись следы лыж, если никто и никогда не видел на реке ни одного лыжника?
Руслан погладил гранитный постамент, прикосновение камня к ладони было холодным и равнодушным.
Несмотря на моросящий дождь и промозглый воздух, людей на Невском оказалось много, и Руслану не удалось развить свой привычный темп, но все же до назначенной точки он добрался довольно быстро. В сам Пассаж, приобретший за последние годы убедительное сходство с сельским магазином, Руслан заходить не стал, а направился в гигантский книжный, который открылся несколько лет назад, а коренной петербуржец Волчеткин, хоть убей, не мог вспомнить, что на его месте располагалось раньше.