– А еще в том, что никогда не гноби коллегу. За что начнешь гнобить, от того и сам пострадаешь. Настолько верный закон, что неохота его проверять.
Говоря это, Колдунов заварил чай в очень изящном фарфоровом чайничке с розочками, бог весть как оказавшемся в их суровом коллективе. Судя по тонкой струйке пара, поднявшейся из носика, чай был очень хороший и приятно пах, но Руслан снова почувствовал тошноту и отказался, когда Ян Александрович хотел наполнить его кружку.
Колдунов в ответ фамильярно потрепал его по темени.
– Слушайте, мужики, главную-то новость я вам не сказал, – вдруг спохватился Андрей Петрович, – старик Майофис женится!
– Да иди ты! – хором воскликнули Колдунов с Русланом.
– Точно вам говорю! Информация из проверенных источников.
– Дай бог, конечно, – заметил Колдунов грустно, – а то старик последнее время сильно разбавлял свое одиночество красным вином.
Профессор Майофис происходил из старой интеллигентной семьи, в которой стадии взросления определялись, кажется, не как младенец – мальчик – юноша – мужчина, а школьник – студент – кандидат – доктор.
Появление в семье недоктора наук казалось таким же генетическим абсурдом, как рождение азиата от родителей-эфиопов. Григорий Феликсович Майофис был уже не младшим, и не сыном, и, кажется, даже не внуком в плеяде ученых. Старший Майофис жил еще в девятнадцатом веке, а после него сменилось несколько поколений талантливых медиков. Григорий Феликсович был блестящим анестезиологом, его учебник много лет оставался настольной книгой для врачей этой специальности, но, будучи признанным корифеем мирового класса, держался с коллегами очень просто и, до сих пор давая наркозы, в операционной никогда не позволял себе уничижительных замечаний в адрес хирургов, чем грешили его менее титулованные собратья. Руслан работал с ним в операционной всего несколько раз и был в полном восторге, Майофис будто создавал вокруг себя «поле ума», так что сам Руслан в его присутствии действовал четче и быстрее.
Несколько лет назад в автокатастрофе погибли жена и единственный сын Григория Феликсовича, замечательный парень, с которым Руслан был немного знаком.
Оставшись один, Майофис держался работой, но, кажется, потерял к жизни интерес, в одну ночь превратившись из интересного, полного сил мужчины в старика.
Он по-прежнему читал лекции и давал наркозы, но делал это без прежней страсти. Иногда Руслану казалось, что Григорий Феликсович приходит на работу только затем, чтобы не сидеть дома, в опустевшей квартире.
– Не помню, шестьдесят-то ему уже исполнилось?
– Исполнилось, Андрюша. А на ком женится, известно?
– Известно, и клянусь, вы рухнете, когда я скажу! – Выдержав эффектную паузу, Спасский выпалил: – На этой мерзкой девке из приемника!
– В приемнике полно мерзких девок. Уточни, на какой именно.
– На рыжей терапевтше.
– Это с сонной физиономией? С губами еще такими? – Колдунов показал, какими.
– Ага, на этой. Вообще дед рехнулся.
– Да будет тебе! Она, конечно, отвратительная баба, но порадует старика в первую брачную ночь.
«И даже больше, чем вы думаете». – Разумеется, Руслан не сказал этого вслух.
– Потом, может быть, родит ему ребеночка. Жаль ведь будет, если такой род прервется.
– Ну, в данной ситуации чей род не прервется, это будет еще большой вопрос, – буркнул Спасский. – как бы то ни было, но они абсолютно друг другу не подходят. Интеллигентнейший Григорий Феликсович и эта базарная бабенка. Такой неравный брак, что дальше ехать некуда.
– Спасский, ты просто недопустимо счастлив в семейной жизни, поэтому выдумываешь глупости. Приласкать она его приласкает, обедом покормит, порядок наведет, а больше ничего и не надо. А если ребеночек появится, то все внимание на него перейдет, и вообще никаких проблем.
Руслан украдкой вздохнул. Колдунов, зорко следивший за его состоянием, тут же истолковал этот вздох, как признак плохого самочувствия, и Руслан не стал спорить.
Ян Александрович проводил его до самой палаты, помог лечь и даже поставил на тумбочку стакан с клюквенным морсом домашнего приготовления. Руслан бы с гораздо большим удовольствием попил простой воды, но брат старался, готовил, не выливать же!
Значит, Майофис. Старая семья, старые деньги. Руслан никогда не виделся с Григорием Феликсовичем вне стен клиники, но знал, что у того шикарная квартира на Петроградской стороне и коллекция картин, каждая из которых если и не произведет фурор на аукционе Сотби, то и насмешки точно не вызовет. А дачу Майофиса в Васкелово он как-то видел на фотографии и был впечатлен до глубины души.
В общем, понятно, кого выберет здравомыслящая девушка: состоятельного и влюбленного мужчину с серьезными намерениями или шалопая, который еще пытается соскочить с брачной темы. Интересно, давно ли Полина очаровала несчастного профессора? Руслан вспомнил, как она просила его не приходить в приемный покой. Интересно, почему он тогда решил, что она хочет этим подтолкнуть его к решительному шагу? А она просто боялась спугнуть перспективного поклонника, вот и все.
Руслан прислушался к себе, вдруг ему станет грустно или хотя бы обидно, что Полина так бесцеремонно с ним обошлась. Но нет, ничего, кроме облегчения, что все кончено и эту связь ему не придется разрывать, он не испытал.
«Лучше бы ты так себя анализировал, когда только связался с ней! – буркнул он. – отдавал себе отчет, что ты там чувствуешь, а вообще черт его знает, что все это было. Морок или наваждение, или она на меня порчу навела, как на бедного Майофиса сейчас. Ведь не любила она меня, в самом-то деле! Если бы чуть-чуть была неравнодушна лично ко мне, а не к моему статусу завкафедрой, так давно бы прибежала навестить. Ну или честно сказала: так, мол, и так, если ты не хочешь жениться, я выйду за другого, и всё!»
Как грустно думать, что у Григория Феликсовича наверняка тоже есть женщина, любящая его честно и преданно, не за деньги и статус, а потому, что видит его великую душу. Есть такая женщина, может быть, и не одна, а Майофис выбрал Полину, точно так же, как это в свое время сделал сам Руслан. Что же мы за люди такие, мужики, отвергая женскую любовь и преданность, ведемся не пойми на что. Нам интересна любая женщина, кроме той, что любит и доказывает свою любовь. Каждый мужик готов повторить вслед за Пушкиным: «Нет ничего безвкуснее долготерпения и самоотверженности» и рвануть за какой-нибудь вертихвосткой, которая знать не хочет ничего, кроме личной выгоды.
А может быть, Полина послужила орудием судьбы, чтобы Инга вышла не за него, а за Стрельникова.
Иначе создали бы они счастливую и дружную семью и понимали друг друга с полуслова, но он никогда бы не знал, о чем она думает, когда не спит по ночам и поднимается на чердак, стараясь не скрипеть половицами…
Готовясь к прогулке с Христиной, Макс вспомнил, что не забрал из дома свой прекрасный английский зонт, черный, с костяной ручкой, предназначенный как раз для прогулок вдвоем. Зонт был мало того что большой, но еще идеальной формы, так что капли дождя никогда не заливались за шиворот, а при сильном порыве ветра спицы не выгибались наизнанку. Словом, то, что надо для поисков границы дождя, и Макс решил заехать за ним в обеденный перерыв.
Вежливо поздоровавшись с консьержкой, он поднялся на лифте и открыл дверь, машинально отметив, что рука уже отвыкла от этого замка, и чистота вокруг, которая раньше так нравилась ему, вдруг показалась безликой, как в гостиничном номере.
Когда он вошел в квартиру, чувство пустоты и неузнавания не покинуло его, а, напротив, усилилось.
Не верилось, что это место почти семь лет служило ему домом, здесь он переживал все горести и радости жизни, болел и выздоравливал, и именно сюда стремился после тяжелого трудового дня.
В шкафу стояла его зимняя обувь, в гардеробной висели пальто и пуховик, на письменном столе до сих пор лежали книги, которые он взял для работы, но его самого больше в этом доме не было.
Он жил здесь, как гость, и уходил, как гость, не унося ничего в своем сердце и не оставив дому памяти о себе…
Он взял зонт и хотел было уйти, как тут из спальни выплыла жена, привлеченная шумом открывающейся двери.
– А, это ты, – сказала она равнодушно, – зачем пришел?
– Алина, я вообще-то твой муж и живу здесь.
От вида жены у Макса совсем испортилось настроение. Несмотря на то что давно перевалило за полдень, она все еще ходила в пеньюаре и какой-то маске на лице, а на руки натянула специальные хлопчатобумажные перчатки. Макс знал, что она будет в таком виде слоняться по дому часов до четырех, потом поклюет что-нибудь эфемерное типа рукколы и двух-трех орешков и поедет в «зальчик» или в «бассейничек», а вечером снова умастит свою особу какими-нибудь снадобьями.