– Из всего информационного потока санитарного просвещения наш любимый гражданин уловил только одну идею: врачи кому-то там что-то давали и теперь по гроб жизни должны лично ему, – сказал он с усмешкой, – и, в общем, успех лечения зависит не от того, насколько тяжело он болен, а от того, как громко он на врача орет. Он не понимает, что иногда вылечить человека – это все равно что пройти по минному полю. Шаг вправо, шаг влево, и всё!
– Так медики сейчас как штрафбат! – расхохоталась Мила. – Гонят нас на минные поля, а за спиной заградотряд из всяких проверяющих, которым пациенты с радостью пулеметные ленты в виде жалоб подносят. А никаких миноискателей или там защитной амуниции ни фига не выдают, кстати, особенно в последнее время. Все ножками, ножками… Ну ладно, черт с ним! Подумаем об этом, когда нас пригласят разрабатывать новую концепцию здравоохранения, а сейчас нечего воздух сотрясать.
Мила коснулась его плеча, и даже сквозь куртку Руслан почувствовал тепло ее ладони:
– Ты как? Держишься?
– Спасибо, Мила, я в порядке. Сама понимаешь…
Так вышло, что они с Милой не виделись очень долго, то она была в отпуске, то на учебе, потом отпуск брал Руслан, и у него не получилось поговорить о смерти жены с единственным человеком, которого он считал своим настоящим другом.
– А ты на нас не сердишься? – вдруг спросила она. – Не думаешь, что в смерти Оли есть вина наших врачей?
Он покачал головой:
– Ну что ты! Может быть, шанс был. Может быть, один из ста, а может быть, и больше. И если бы доктор нашел тропинку через это минное поле, я был бы благодарен ему до конца жизни. Наши не сумели, так это судьба, куда деваться. Как сказал Пушкин: но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья, да брат мой от меня не примет осужденья, и дух смирения, терпения, любви и целомудрия мне в сердце оживи… Да я вообще, – Руслан махнул рукой, – сам я хорош! Сидел как идиот возле Оли и ни о чем не думал, кроме того, что не хочу ее терять. Наверное, надо было искать консультантов, сгонять всех профессоров к ее постели, самому, может, сунуть нос в историю болезни, а я тупо сидел, держал ее за руку и плакал. Хотя толку от моих слез не было никакого. Так что если кто и виноват, то только я.
Мила вздохнула. Слишком долго стряхивала пепел с сигареты.
– Знаешь, Руслан, – сказала она тихо, – не бывает ведь абсолютного счастья, правда? Может быть, несколько минут, а потом обязательно привкус разочарования, пусть капля на ведро, но обязательно есть. Зато и абсолютного горя тоже не бывает. Как на солнце есть пятна, так и во тьме найдется лучик света. Всегда есть что-то, ради чего надо идти дальше, какой бы мрачной и беспросветной ни представлялась тебе жизнь.
Дежурные терапевты были почти исключительно женщины, но кабинет имел казенный, тоскливый вид, его обитательницы не прилагали никаких усилий, чтобы хоть немного смягчить обстановку. Стены, оклеенные дешевыми обоями с невнятным рисунком, были совершенно голыми, никто не озаботился повесить даже календарь. Вместо занавесок окно закрывали вертикальные жалюзи с кое-где уже оборванными полосками. В единственном цветочном горшке, слегка тронутом плесенью по краям, под слоем пыли произрастало какое-то вечнозеленое растение, изумляя своей живучестью, потому что по его виду сразу становилось ясно, что его никто не поливает.
Руслан присел к маленькому столу и с неудовольствием отметил, что цветочный рисунок на клеенке почти весь стерся, углы клеенки прорваны, и вся она изрезана ножом, словно кто-то кромсал хлеб жадно и небрежно.
И кружка, в которой Полина подала чай, тоже показалась сомнительной. С какой-то разухабистой надписью, щербатая, Руслан так и чувствовал, что, когда выпьет свою порцию, обнаружит внутри на стенках густой чайный налет, поэтому отставил кружку, даже не пригубив.
– Нет, что эта сучка о себе возомнила! – воскликнула Полина, убедившись, что дверь кабинета плотно закрыта. – Выспала себе ректорское кресло, так теперь может людям жизнь ломать? Ничего, найдется на нее управа!
– Полячонок, не воспаляйся, – с улыбкой посоветовал Руслан, пытаясь обнять любимую девушку, но безуспешно, так быстро и энергично она расхаживала по кабинету. – что теперь поделать… Мы с тобой ее сильно обидели. Я предал, ты глумилась. Ничего удивительного, что она решила отомстить.
– Знаешь, ты как хочешь, а я не допущу, чтобы какая-то шлюха мне жизнь ломала, – воскликнула Полина с интонацией, показавшейся Руслану несколько театральной. – если уж на то пошло, она сама во всем виновата! Никто ее не заставлял к женатому мужику в постель ложиться. Уж в тридцать-то лет пора бы знать, что раз стала подстилкой, ею и останешься. Не было у тебя перед ней никаких обязательств, так что нечего было лезть на место твоей жены!
Руслан поморщился. Эта мораль вдруг показалась ему такой же дешевой и пошлой, как кружка, в которую Полина налила чай. И такой же слегка грязноватой.
– Пусть так. Моя совесть, допустим, чиста. Но ты-то зачем к Инге заявилась с нравоучениями? Неужели так хотелось ногами попинать поверженную соперницу? Блажен, Полина, «кто крепко словом правит и держит мысль на привязи свою, кто в сердце усыпляет или давит мгновенно прошипевшую змию».
Она нетерпеливо махнула рукой, как бы отгоняя от себя пушкинские строки:
– Я сделала, что надо. Она хоть заткнулась, а иначе, представь, сколько бы эта шлюха тебе еще мозг высасывала, пока бы до нее доехало, где ее место в твоей жизни! Так что нечего мне теперь стишки читать, лучше скажи спасибо.
– Спасибо, – сказал Руслан.
– Нет, я это так не оставлю, не беспокойся. Если она думает, что стала царицей мира, то очень сильно ошибается. Мне обещали место ассистента кафедры, и я его получу!
Полина была очень хорошенькой, даже когда злилась. Пожалуй, особенно когда злилась. Волнение придавало румянец ее очень белой, как у всех рыжеволосых людей, коже, а выражение томных, немного сонных зеленых глаз в такие минуты становилось острее. У нее было овальное личико с пухлыми губами. Когда-то она казалась Руслану таинственно-прекрасной, как сказочная принцесса.
– Разве тебе так плохо тут работается? – спросил он, наконец поймав Полину и усадив к себе на колени. – зарплата лучше, чем на кафедре, сутки оттарабанила – и три дня делай, что хочешь. Случаев интересных море, а наукой хочешь заниматься – оформляй соискательство, и вперед.
– Не разыгрывай из себя дурачка! Тут перспективы нулевые, и я поступила сюда только потому, что мне было твердо обещано место ассистента. До старости тут всякому быдлу сопли вытирать да с бабками безмозглыми возиться – это не предел моих мечтаний, знаешь ли. Как они достали все! Мозгов не хватает не то что лекарства принимать по назначению, об этом я уж не мечтаю, так хоть в чай сахар не хреначить по десять ложек при диабете! Основной инстинкт только остается, каждую минуту ноль три наяривать. Создается впечатление, что у бабок медицина вместо секса.
Руслан только хмыкнул. Каждый врач становится мизантропом – это неизбежные издержки профессии, но, кажется, Полина за два года работы продвинулась на этом поприще дальше, чем Мила за двадцать.
– А я хочу общаться с нормальными людьми, которые понимают, что для получения нормальной помощи, а не отписки для страховой компании врача надо правильно мотивировать. И знают, что вопли про прокурора и Гиппократа в протокол правильной мотивации не входят, – засмеялась Полина. – но такие люди понимают и то, что мозги у участковых врачей и скоровиков давно высосаны таким вот быдлом, и идут не в эту помойку, а на кафедру. Да что я тебе рассказываю, ты сам не больно-то увлекался дежурствами.
– Ты знаешь, почему.
– Да знаю, знаю. – Полина обняла его, и Руслану вдруг захотелось самого простого, первобытного человеческого утешения. Не удовольствия и экстаза, а чтобы прильнуть всем телом, растворить в мягком женском тепле свои горести и заботы. В точности по Маяковскому: ночью хочется звон свой спрятать в мягкое, в женское…
– Для веселия планета наша мало оборудована, – продолжил он поэтический ряд, – надо вырвать радость у грядущих дней. Полячонок, ты же в выходные не работаешь?
Она покачала головой.
– Так может быть, поедем куда-нибудь, отдохнем? – Он нежно провел ладонью по ее бедру. – Хочешь, я домик сниму на заливе?
Полина решительно убрала его руку:
– Руслан, мы обсуждали это тысячу раз.
– Слушай, ты прямо как будто из девятнадцатого века появилась…