Джасинда Уайлдер - Раненые

Он делает это постоянно. Делает для того, чтобы показать свою власть надо мной, чтобы унизить меня.

Я играю в свою собственную игру. Он ожидает, что я поползу пересчитывать их, но я этого не делаю. Неподвижно жду, пока он уйдет. Не прикрываюсь. Не смахиваю засаленные купюры в сторону, не складываю или не считаю их. Оставляю их на месте, не в силах выдержать его взгляд: пусть смотрит, пусть чувствует свою силу. Когда он уходит, я собираю деньги, складываю их с остальной частью своего заработка и иду мыться, спрятав все в шкаф.

Сегодня, кинув мне деньги, Абдул ждет.

— Собирай, шлюха, — рычит он.

Я не отвечаю и не двигаюсь, чтобы выполнить приказ.

— Я дал тебе указания, шлюха. Ты должна подчиниться.

— Ты не платишь мне за покорность. Ты платишь мне за то, чтобы я позволила тебе заняться со мной сексом. Ты закончил. Можешь идти.

Его глаза сужаются в ярости. Во мне собирается страх, но я отказываюсь его показывать.

— Я плачу тебе, чтобы ты делала все, что я прикажу. А я приказал собрать деньги. Пересчитай их. Сейчас же.

Я слегка поднимаю подбородок. Сопротивление.

Он рычит как бешеный зверь, бросается на меня, хватается за рубашку и поднимает меня на ноги. Он легко отрывает меня от земли и держит в воздухе. Я отказываюсь показать страх. Отказываюсь дрожать из-за него. Он опускает меня на ноги, убирает руку с рубашки и бьет меня по лицу. Больно, но этим ударом он не наносил ущерб, а только демонстрировал силу. Абдул ухмыляется мне. Злой блеск его глаз вызывает первый взрыв настоящей паники.

Он хватает меня за сосок, щипает и выкручивает его. Я кричу сквозь стиснутые зубы. Он отпускает, удовлетворенно ухмыляясь, потом снова поднимает руку и шлепает меня по груди так сильно, что я падаю на колени, задыхаясь от боли.

— Собери деньги, шлюха. — Он возвышается надо мной, глядя сверху вниз. — Пересчитай.

Я делаю, как он говорит. Ярость, горящая в моей груди, смешивается с болью.

— А теперь запомни, — говорит он. — Ты делаешь так, как я говорю. Ты шлюха. Тебе заплатили, чтобы ты меня удовлетворяла.

Я остаюсь на коленях, опустив лицо к полу и пряча слезы и ненависть. Он смеется и уходит. Когда его шаги затихли, я поправляю одежду, но грудь так болит от его удара, что любое прикосновение к ней нестерпимо. Забираю деньги и покидаю руины мечети, несколько раз споткнувшись по пути домой.

Хантер стоит на коленях, зажав в зубах кусок своего ремня, и пытается встать. Он рычит — непрерывный звук боли и решимости.

— Что ты делаешь? — спрашиваю я.

Он останавливается, беспокойство и гнев в его глазах пугают меня.

— Рания? — он говорит что-то еще, чего я не понимаю.

«Ты в порядке?» — думаю, сказал он.

Качаю головой, имея в виду, чтобы он не беспокоился об этом, но он понимает это как «я не в порядке». Он пытается встать на ноги, в каждой линии его лица видится боль. Опирается рукой о стену и шаркает ко мне.

Я указываю на пол.

— Ляг обратно. У тебя снова идет кровь, — говорю я.

Он трясет головой. Тянется ко мне. Участливый, беспокойный, злой. Он слышал, как я кричала, слышал побои. Теперь он стоит передо мной, задыхающийся, вспотевший и стонущий от боли. Я стою неподвижно, будто жертва, пойманная в ловушку хищником. Только вот хищник, кажется, беспокоится обо мне.

Хантер медленно поднимает руку. Я хочу уклониться, но не делаю этого; не знаю, почему. Я должна. Я должна бояться Хантера, потому что он мужчина, как и Абдул. Но… Хантер совсем не такой, как Абдул. Для меня это так же ясно, как и разница между солнечным днем и грозой.

Пальцы Хантера скользят по моей щеке, и я понимаю, что он думает, будто ударили меня именно сюда. Он понимает, что щеки нетронуты, и на лице отражается замешательство. Он что-то говорит, наверно, спрашивает, куда меня ударили. Я качаю головой. Это единственный возможный ответ. Он касается моего подбородка и вертит головой вверх, вниз и в стороны.

Он мягко подталкивает меня отступить, чтобы осмотреть полностью. Я автоматически прикрываю руками грудь в инстинктивном жесте защититься.

Его глаза сужаются, взгляд движется к груди. Я смотрю вниз и тут же вижу, что правая грудь покраснела там, где меня ударил Абдул. Что-то в глазах Хантера меняется, и теперь я его боюсь. Он выглядит так, будто готов убивать. От него исходит ненависть. Он протягивает руку, чтобы коснуться меня, но я уклоняюсь, крепче скрещивая руки. От слишком плотного контакта я морщусь, убираю руки и нежно убаюкиваю сама себя. Я хочу снять рубашку, но не рискну. Не при Хантере. Я не доверяю своим желаниям при нем.

Он роняет руку, но гнев в его глазах не рассеивается. Он что-то говорит, короткая фраза, судя по интонации — вопрос. Я пожимаю плечами и отворачиваюсь лицом в угол.

Мне нужно снять эту рубашку. Грудь болит. Стаскиваю с себя рубашку, и душный воздух кажется прохладным на горячей, обнажённой коже груди. Чувствую, как Хантер смотрит мне в спину, чувствую, что он все еще здесь. Я слышу его рычание и шарканье шагов. Я вытягиваю шею, чтобы посмотреть через плечо на то, как он сражается за равновесие, стоя на одной ноге и опираяь ладонью о стену. Этого не достаточно, чтобы он стоял прямо. Его здоровая нога дрожит, и я могу видеть, что он скоро упадет.

Из меня вырывается проклятье, я оборачиваюсь, прижимая рубашку к груди, морщусь от боли и аккуратно подставляю свое плечо под его. Его вес на мне огромен, как необъятное подавляющее бремя, а я могу сказать, что он даже не опирается на меня. Я разгибаю ноги, слышу, как он резко вдыхает, когда это движение тревожит его раненное плечо. Хантер не отодвигается от меня. Просто стоит, используя меня как опору, и восстанавливает равновесие. Его рука спускается по моей, пальцы скользят по бедру. Я стараюсь игнорировать его прикосновения, дрожь и ощущения от них: не грязные и не нежеланные. Он, наконец, сжимает мое плечо и прыгает к кровати, а я двигаюсь с ним, медленно и постепенно. Он останавливается над спальным местом из одеял, словно пытаясь понять, как бы ему опуститься наиболее безболезненно.

Он опускается на одну ногу, в неловком маневре выставив перед собой раненную ногу. Американец почти принимает сидячее положение, осторожно вздыхает и позволяет себе, кряхтя, упасть.

Он делает вид, что не замечает. Я вжимаюсь в рубашку, и его глаза следят за мной, жадно осматривая мое тело, прежде чем отвернуться. Не знаю, что чувствовать из-за его взгляда на мне. Я должна рассердиться на него за рассматривание. Но нет. И потом, я проститутка, я уже, должно быть, привыкла к мужским взглядам, так и есть. Но почему-то Хантер другой.

Он не должен быть исключением, но так и есть.

Я хочу, чтобы он посмотрел на меня, и злюсь на себя из-за этого.

Перевязываю его ногу, стараясь не касаться его. Готовлюсь к приходу своего следующего клиента, и глаза Хантера темнеют от ярости и еще чего-то, чего я не рискую определить.

Ничего не могу поделать со своими мыслями. Только воспоминания и боль.

Дерек мертв. Эта мысль просто убивает. Меня слишком затянуло болью и тайнами Рании, но сейчас, когда я один, а она «работает», все, что я могу делать, — чувствовать боль.

Боже. Он был моим лучшим другом. Моим единственным настоящим другом. Моим братом. Я бы убил за него. Мы уже стояли над окровавленными телами друг друга.

Он ушел, но боль не позволяет мне плакать. Я не могу. Не знаю, как. После смерти моих родителей я плакал в одиночестве, в ванной. А с тех пор больше и не плакал. Ни по какому поводу.

Я в любом случае не буду плакать по Дереку. Он не хотел бы этого. Он позволил бы мне напиться в свою честь. Подцепить горячую цыпочку для него. Конечно, ничто из этого сегодня не случится.

Осознание всей ситуации бьет по мне. Я ранен и окружен боевиками. Никаких признаков моего подразделения. Они могут вернуться за мной или, в конце концов, за моим телом. А до тех пор я здесь застрял.

Связанный с этой девушкой, этой малышкой, этой проституткой. Рания. Ее имя — музыка. Ее глаза — завуалированные океаны чувств. Она прячется за яростью, жесткостью. Все это игра. Я вижу боль. Вижу страх. Вижу нужду. Она одинока. Она ненавидит свое занятие.