— Это правда, — говорит Хантер, увлекая меня вниз за собой на узкую больничную койку. Окруженная его руками, я ложусь рядом. — Клянусь, это правда. Для меня это тоже слишком быстро, но… Я не могу отпустить тебя. Не могу… Я не позволю тебе вернуться туда, вернуться к жизни шлюхи. Я люблю тебя. Ты мне принадлежишь.
— Я тебе принадлежу.
Хантер хмурится.
— Я надеюсь, ты все понимаешь, Рания. Ты самостоятельная личность. Когда ты приедешь домой со мной, ты будешь… свободна. Ты сможешь пойти туда, куда захочешь. Ты сможешь учиться. Ты ведь умница. Ты не принадлежишь мне, будто собака или машина. Я не владею тобой и не буду пытаться контролировать тебя.
Я киваю.
— Но я только твоя. Ты не будешь… делиться мной.
Глаза Хантера вспыхивают.
— Никогда! Ты моя. — Он окружает мое лицо ладонями. — Ты больше не проститутка, Рания. Навсегда.
— Тогда что мне делать для пропитания?
Хантер хмурится, будто бы смущенный.
— Я буду заботиться о тебе.
— Но… тогда… — Не знаю, как сказать то, что у меня на уме. Начинаю с начала. — Ничто не бесплатно, Хантер. Если я не проститутка, а ты кормишь меня, одеваешь и даешь крышу над головой, то я должна это заработать. Я не могу не делать ничего. Ты просто будешь платить мне едой, а не деньгами.
— Платить? За что платить?
— Секс.
Хантер тянет пальцами за волосы.
— Рания, послушай. В этом плане я ничего не ожидаю. Я никогда не потребую или не стану ожидать от тебя ничего. Я буду заботиться о тебе, кормить, и одевать, делить с тобой постель… или куплю тебе твою собственную, если захочешь… потому что я люблю тебя. Я позабочусь о тебе и ничего не попрошу взамен. Ты не должна заниматься со мной сексом. Не должна подчиняться мне. Не должна… — Он замолкает, глядя в окно на проезжающий мимо большой грузовик с солдатами в кузове. Кажется, он подбирает слова, чтобы я что-то поняла. — Что-то дается бесплатно, Рания. Моя любовь к тебе бесплатна. Тебе нужно лишь принять ее. Захочешь пойти работать — я помогу тебе что-нибудь найти. Но не потому что тебе нужно зарабатывать на содержание. Ты моя жена. Все мое теперь — твое.
Я качаю головой.
— Я никогда… я не… — Встаю и отхожу от него, потом возвращаюсь и встаю перед ним. Он обхватывает руками мою талию и поднимает на меня взгляд. Я пробую еще раз, на этот раз на арабском, медленно, чтобы он смог понять. — Это совершенно ново. Я выживала благодаря тому, что делала, чтобы заработать на еду. Я никогда не знала ничего другого. Я проститутка, потому что так я могу заработать деньги на еду. Говоришь, ты позаботишься обо мне. Мне придется научиться, как позволить тебе сделать это. Я ведь этого не знаю. Никто никогда обо мне не заботился. Только я сама.
Взгляд Хантера становится жестче.
— Ты больше не проститутка, Рания, — он прижимает меня ближе и кладет на меня голову, прямо между грудей. Я не могу удержаться и не запутать пальцы в его волосах; но потом понимаю, что и удерживаться мне не нужно. — Скоро для тебя все изменится.
Я шепчу следующие слова, потому что не уверена, предназначены они мне или ему.
— Этого я и боюсь.
ХАНТЕР
Не могу уснуть. Чувствую себя лучше, но доктора сказали, что я застрял в госпитале для наблюдения еще на пару-тройку дней. А я просто хочу домой. Хочу остаться с Ранией наедине. Я ее чертов муж, но не могу иметь и часа личного времени с ней: проклятые доктора снуют тут все время.
Я даже не уверен, хочет ли она меня в этом плане. Рания все еще напугана. С нерешительностью касается меня, будто не уверена, что ей можно. По существу, в этой части больницы я один, поэтому она спит в кровати рядом с моей, занавеска между нами поднята. Не слишком много приватности, но нам она и не нужна.
Странно быть здесь, среди американцев, на базе. Рания чувствует себя здесь очевидно неуверенно. Она использует маску Сабах, но, думаю, в глубине ее души все еще живет маленькая напуганная девочка. Сейчас, без фальшивой уверенности Сабах, она не знает, кем быть. Она была одинокой так долго, и теперь не знает ничего другого. Думаю, она даже не знает, что такое счастье.
Мне нужно показать ей.
Она спит, свернувшись поверх одеяла, одетая в камуфляжные штаны и футболку, взятую из запасной одежды. Ноги голые, носки и сапоги, что я для нее достал, аккуратно лежат у изножья кровати. Больничный свет приглушен, через окно проникает лунный свет. От работы кондиционера прохладно. Вижу, как она покрывается гусиной кожей.
— Черт, — шепчу я себе.
Выскальзываю из постели, прихватив с собой одеяло, и ложусь на край ее кровати. Она что-то бормочет во сне, но не двигается. Укрываю одеялом нас обоих и обнимаю ее за талию интимно, но не сексуально. Я хочу коснуться ее, поцеловать и скользнуть рукой под футболку…
Проклятье.
Та единственная ночь просто раздразнила меня к чертям. Я не могу выкинуть из головы ее голос, то, как она безумно эротично извивалась и стонала, кончая, обжигающий шелк ее кожи… Подобными мыслями я дразню себя. Ничего не могу с собой поделать — я становлюсь твердым. Я должен спать. Мне бы остаться в своей постели, потому что, кажется, скоро все станет для меня сложней.
Она ворочается в постели, издавая тихий низкий звук. Теперь Рания лежит лицом ко мне, ее руки сжаты между нашими грудными клетками, как будто она молится во сне. Я оставляю руку на ее талии, но ничего не могу поделать и скольжу ладонью вниз к ее бедру.
Ее глаза распахиваются, и она смотрит в меня. Не на меня. Именно в меня.
Такая прекрасная, нежная и очаровательная.
Ее ладонь раскрывается и ложится на мою грудь. Я моргаю в жалкой отчаянной надежде на ее прикосновение. Снова чувствую себя подростком, так стараясь при-первом поцелуе, неловко тискаясь на заднем сидении и надеясь хоть на какое-то прикосновение и на взаимное желание.
Сумасшествие. Я женат на ней, но наши отношения такие странные, полные нерешительности, осторожности и новых открытий.
Минуты проходят, моя рука лежит у нее на бедре, ее ладони покоятся на моей груди, и никто не двигается; мы едва дышим. Интересно, должен ли я попытаться сделать первый шаг, поцеловать ее или прикоснуться к ней, или же позволить ей самой задать темп?
Чутье подсказывает, что мне нужно оставаться неподвижным и посмотреть, что она сделает. А меня приучили доверять чутью.
Ее глаза слегка расширяются, она не отводит дрогнувшего взгляда от моего. Рания скользит рукой по моему плечу, по руке, кончиками пальцев — по бицепсу. А потом она снова скользит ладонью вниз по моей груди, сжимая руку так, что ее пальцы касаются моей груди сбоку. Я все еще не двигаюсь, позволяя ей коснуться меня. Рания ложится на бок на край кровати, притягивает меня к себе, но потом толкает, чтобы я лег на спину, и устраивается полулежа на мне, опустив голову на мю руку.
— Хорошо? — шепчет она. — Я ведь не делаю тебе больно?
Качаю головой. Пальцы путаются в ее волосах, приглаживая их и играя с прядками. Я просто наблюдаю за ней, рассматривая прекрасные черты Рании, запоминая, восхищаясь.
Она кладет руку на середину моей груди, глядя на мое тело, а не в глаза. Ее пальцы опускаются к зеленой ткани камуфляжной футболки, поправляя ее, а потом скользят под нижний край и приподнимают его, исследуя мою кожу. Немного выгибаю спину, чтобы футболка свободно собралась у плеч. Это немного неудобно, поэтому я одной рукой стягиваю с себя футболку и кидаю ее на пол рядом с кроватью.
Не знаю, за чем там следят доктора, потому что я не подключен ни к одной машине. Случайная, бесцельная, неуместная мысль.
Ее рука остается справа на моей груди; Рания обводит большим пальцем сосок, потирает его вершину, а потом скользит по изгибу грудной мышцы. Потом по крепкому животу. Рания прослеживает рельеф прямой мышцы живота, как тогда, в ту единственную ночь в ее доме. Я сопротивляюсь стремлению выгнуться к ней.
Рания пробегается пальцами вверх по другой стороне моего тела, а потом снова вниз. С каждым разом все ближе и ближе к моему поясу. Она набирается смелости, чтобы зайти дальше. На этот раз я ее не остановлю. Думаю, она просто исследует меня для себя. Исследует свое собственное вожделение.