– Легко и просто. В доме Томы есть чердак. Один вход в него на улице, там лестница стоит, а второй – в доме. Так вот преступник пробрался на чердак со стороны улицы, а еду воровал и прочее через люк из дома...

– То есть получается, из тюрьмы сбежал преступник, и так вышло, что он решил обосноваться на чердаке теть Томы? – переваривала я новости.

– Да, так все и получается. Он влюбился в нее и сделал предложение. Дальше ты все знаешь.

– И что же теперь будет? – удивлялась я.

– Пока не знаю. Но то, что накрылся мой проект «Дом с привидениями», – это знаю точно. А спектакли разыгрывать я не буду. Не хочу людей обманывать. Вот такая, Полина, жизнь сложная. Понадеешься на полтергейста, а он сбежавшим преступником окажется. Тома говорит, мужчина симпатичный...

Мама еще что-то рассказывала, но я ее не слушала, думала о своем: «Это что же получается? Вася – не маньяк? Значит, он не сбегал из тюрьмы и в том доме-развалюхе он живет, а не скрывается?»


Признаться, мне стало немного легче от осознания того, что меня поцеловал обычный парень, а не маньяк. Ничего это, конечно, не меняет, но уж лучше просто парень, чем какой-нибудь извращенец.

– А Марат? Как у него дела? – вдруг спросила мама.

Я тоскливо посмотрела на нее. За то время, что она была занята предсвадебными делами, она словно жила в другом мире. Не видела мои страдания, не замечала, что я не хожу на работу, ее полностью захватили другие мысли. Что поделать, мама такая. Может выпадать из реальности на неопределенный срок, а потом опять в нее включаться и удивляться, сколько всего нового произошло за время ее отсутствия.

Наверное, это и к лучшему, что я сама все пережила. Я даже Фулате в жилетку особенно не плакала. Просто замкнулась в себе, а вернее, в своей комнате, и все.

– Марат? Не знаю, – пожала я плечами и, чтобы не распространяться, сказала: – Он уехал.

– Как уехал? – встрепенулась мама. – Куда уехал?

– Домой. Каникулы же закончились.

– А со мной почему не попрощался?

Я задумалась, а потом ответила:

– Он спешил. Очень.

– Поня-ятно, – недоуменно протянула мама. – Правда, не думала, что он даже не попрощается. А вы? Вы что решили? Как будете общаться?

– Пока еще не решили. В процессе, – ответила я и, чтобы разговор не набирал обороты, направилась в свою комнату. – Ма, я к себе.

– Хорошо. А я Томе позвоню. Узнаю, как у них с «полтергейстом» дела. Интересно, она сообщит милиции или он будет у нее тайно жить?

– Да, интересно.

Сама не знаю, почему не рассказала маме обо всем произошедшем. Вроде бы у нас с ней налаженные отношения, больше похожие не на общение матери и дочери, а подруг. Во мне точно что-то изменилось, если я даже с мамой не хочу откровенничать.

На следующий день я проводила Фулату и ее друзей. Раньше я очень боялась этого момента, думала, что сильно расстроюсь, но ничего такого не было. Я обняла ее, сказала, что буду скучать и что жду ее в следующем году, и помогла занести вещи в купе.

Фулата не обиделась на мою отстраненность. Она знала все подробности наших отношений с Маратом – то, как они зародились и закончились, и поэтому понимала, что все мои эмоции были отданы переживаниям по поводу разлуки с катамаранщиком.

– Держись, Полина, – сказала Фулата, когда мы оказались с ней наедине в купе. Она положила пакет с едой на столик, застеленный фирменной железнодорожной салфеткой. На столике стояла вазочка с простенькими цветами и лежало несколько шоколадных батончиков, за которые, как выясняется, когда они уже съедены, нужно платить. Африканка обвела взглядом купе и вновь обратилась ко мне: – Время раны залечивает. Твою оно тоже обязательно вылечит. Время – это волшебная мазь для таких вот ран. Знаешь, я не верю, что у вас с Маратом все закончилось. Вы так подходили друг другу... Как это по-русски будет? Меня не оставляет недосказанности чувство. Как-то не так все должно было закончиться. И вообще ваша дружба не должна была заканчиваться!

– Но тем не менее закончилась. Я тебя очень прошу, не ищи его в городе и не проси что-то сделать, ладно? Так будет только хуже. Мы снова поругаемся. А я не хочу. У меня другая жизнь началась, без него, – вздохнула я и со значением сказала: – Я теперь в дельфинарии...

Фулата посмотрела на меня пронзительным взглядом, который точно рентген показывал ей все мои скрытые мысли, и проговорила:

– Не идет тебе дельфинарий, Полина, не идет.

– Как это – «не идет»? – отозвалась я.

– Не твое это – рыбу морским котикам бросать. Не смотришься ты с этим занятием.

– А с каким смотрюсь?

– На вышке смотришься, – серьезно сказала моя темнокожая подруга. – С биноклем в руках. В костюме спасателя. Смотришься, когда как ветер мчишься спасать человека, в беду попавшего. А с ведром рыбы, которую в бассейн ты кидаешь, – не смотришься.

После этого признания некоторое время в купе висело молчание.

– На вышке мне все будет напоминать о Марате, – произнесла я наконец. – Там же рядом прокат плавсредств... Нет, Фулата, обратной дороги нет. Раз уж так получилось, значит, тому было суждено случиться.

– Как хочешь, – не стала спорить Фулата. – Я просто мнение свое сказала. Ну, мы с тобой еще пообщаемся, когда ты придешь в себя. Сейчас же ты... не такая, как всегда.

– Прежней я уже не стану.

Фулата отвела взгляд и наигранно бодро хлопнула в ладоши:

– Жизнь продолжается, на месте не стоит. Как и этот поезд. Тебе уже пора выходить.

Я кивнула, поднялась с полки, собираясь уходить. Тут как раз в купе вошли темнокожие девушки – сокурсницы Фулаты, которые вместе с ней занимались плетением косичек. С ними я тоже попрощалась до следующего лета и вышла из купе.

Через три минуты я стояла на перроне и смотрела на Фулату в окно отъезжающего поезда.

Железнодорожный вокзал – это совершенно особенное место. Здесь люди плачут при расставании, улыбаются и обнимаются при встрече; стоя на перроне и глядя в окно, разговаривают по телефону с теми, кто уже сидит в вагоне и ждет отправления; идут за поездом, когда тот трогается... В поездах едут люди с разными судьбами, мыслями, проблемами. Когда состав прибудет к месту назначения, пассажиры расстанутся и скорее всего больше ни разу в жизни не увидятся.

Казалось, один из вагонов этого поезда занят не людьми, а моей прежней жизнью, которая вместе с составом уходит куда-то вдаль.

Я поежилась словно от холода, хотя на улице была жара, развернулась и пошла домой.


Вечером ноги сами понесли меня на наш пляж. Точнее, на мой пляж. Теперь он снова мой, потому что я одна.

Несмотря на то что в душе была пустота, я сумела восхититься погодой. Вечер был необыкновенный – теплый, звездный, на черном-черном небе ни облачка, были очень четко видны созвездия. Низко в небе висела огромная желтая луна с темными впадинами – лунными морями.

Я пришла на пляж и полезла в карман за зажигалкой, чтобы развести костер, и вдруг обнаружила, что надела шорты, в кармане которых лежала фотография. Фотография Марата. В прошлом месяце ее сделал Артем по моей просьбе. Тогда наши отношения с Маратом только зарождались. Как сейчас помню – разыгрался шторм, а Марат сидел у кромки воды, и от него было невозможно отвести взгляд. Он – красивый смуглый парень на фоне хмурой тучи, из-за которой льются на море солнечные лучи. На его ноги набегает пенистая вода, ветер развевает волосы... Я увидела эту картину и попросила Артема сфотографировать катамаранщика. Артем как раз в то время постоянно носил с собой цифровой фотоаппарат – он фотографировал Аню – официантку в пляжном кафе «Каракатица». Теперь же он с Катей. Интересно, Артем все еще берет с собой фотоаппарат на работу или уже нет? А кого взяли спасателем вместо меня? Тоже интересно.

Я щелкнула зажигалкой и осветила огнем фотографию. Надо же, какой реалистичной она вышла. Так и кажется, что сейчас подует из нее соленый штормовой ветер, на лицо упадут капельки пены, золотистые лучи из-за тучи осветят мой пляж... И из фотографии выйдет Марат.

Я усмехнулась. Ага, размечталась. Выйдет он... Как бы не так.

Вздохнув о прошлом, я положила фотографию на песок и осмотрелась. Пляж. Почти на каждый сантиметр его площади наступал Марат. Наверное, песок все еще хранит тепло его ног... Эти пальмы помнят обо всем, что здесь было. Родник тоже был свидетелем того, как Марат когда-то играл здесь на гитаре и пел песню о костре, горящем как его страсть, и того, как мы пекли в углях картошку, и того, как... волны выбросили на берег злосчастную бутылку с запиской, из-за которой я стою сейчас здесь одна и тоскую о том, что было.