Елена Левашова - Расправить крылья

— Виноградовы мои! — несется она прямо на нас. — Лизка, вот не хотела я ехать. Знала же, что буду рыдать. Ли-из… — Ланская начинает тихонько всхлипывать. — Ну как я без тебя столько времени?

— Ну все, хорош сырость разводить! Я уже с утра поплакала, прощаясь с сыном. Ты не заставишь меня раскиснуть снова, — обнимаю Снежану и все-таки пускаю скупую слезу. — До свидания, мои хорошие.

*** 

Самолет пронзает повисшие над городом серые тучи. Хмурые, почти осенние они лишь добавляют грусти. Неуместно, как слон в посудной лавке, висят, портя картинку голубого августовского неба. Опускаю глаза на крошечный город и оставляю позади прошлую жизнь, где я плыла по течению. Хочешь от мужчины выбора — сделай его сама… Хочешь жить по своим правилам — делай выбор сама… Я никогда в жизни не чувствовала себя такой важной для себя… Значимой. Любимой. Я люблю тебя, Лиза! Ты самое важное, что есть у меня в жизни! Сижу и улыбаюсь, посматривая в окошко иллюминатора. Достаю из сумочки спицы и клубок детской пряжи. У моего малыша будет все самое лучшее — сшитое и связанное моими руками.

В Париже чертовски жарко. Колесики чемодана поскрипывают по гладкому полу аэропорта. На ходу я стягиваю с плеч кардиган и взволнованно оглядываюсь по сторонам в поисках Доминика. В воздухе скапливается концентрат из запахов духов и кофе, приправленный парами бензина или машинного масла. Меня начинает подташнивать. Или это волнение? Отхожу в сторону и медленно опускаюсь на пластиковое сиденье. Прав Виноградов — я беременная женщина, которую нельзя оставлять! Да, я здорова, мне гораздо лучше, чем Марго, но, черт, я давно не чувствовала себя такой беспомощной и жалкой! Одинокой в чужой стране.

— Лисса! Дорогая мой! — Доминик нетерпеливо вырывает чемодан из моих рук и обнимает. Я и не заметила, как он вошел. — Что это у тебя? Смешное, детское? — он касается воздушного полотна, связанного вручную. Будущий детский плед торчит из сумки. — Лис, может добавим в коллекцию вязать… петли, черт.

— Вязанные элементы? Цветы, например, или броши. — Оживляюсь я.

— Да, ручная вышивка, вязание — это тренд.

— Как же я скучала, Ники, — улыбаюсь я. — А где Жак?

— Размолвка. Он отказывается жениться со мной. — Кривится Доминик. — Глупец и сноб. Ничего, понять, какой я идеальный муж, но быть поздно. — Он манерно поправляет прическу, щедро залитую лаком, ии касается красной шелковой бабочки на шее.

Я смеюсь, держа Доминика под руку. Мы выходим на улицу, к стоянке с припаркованным шикарным кабриолетом Ники. Мое настроение стремительно улучшается. Гормоны, черт бы их побрал! Здравствуй, Париж… 

Монмартр — удивительное место. Здесь умело уживаются художники, артисты, музыканты и «ночные бабочки». Католические соборы соседствуют с «улицами красных фонарей», секс-шопами и музеем эротики. А очарование изогнутых, словно перетекающих одна в другую улочек — свидетелей богемного прошлого, дарит вдохновение — то, зачем сюда едут тысячи людей. Автомобиль Доминика неторопливо плывет по дороге к ресторану «Двух мельниц».

— Я снял для тебя уютную квартирку вблизи Монмартра, Лис. Не хочу, чтобы ты бегать, как горный козел… как…

— Коза, — с улыбкой добавляю я.

— Да. Бегать козой по холму. Тебе надо беречь бэби, Лис. А не бояться местных воришек. Их тут, как говорят русские, пру-уд пруди. Так?

— Спасибо, Ники. Я тебе очень благодарна. Пожалуй, ты прав, ходить каждый день по горам в моем положении это… — отвечаю я. Не поверите, но я с легкостью призналась Ники в беременности, не боясь осуждения. Напротив, они с Жаком восприняли известие о ребенке, как заботливые дядюшки.

— Твой мужчина должен держать тебя на привязи, Лисси. А не заставлять такую роскошную бэль… шерри… мадам работать. Хотя нет, работай, — снисходительно бросает он кивнув. Уложенная в сложную конструкцию челка послушно качается в такт его движениям. — Ты открыть мне новых клиентов. Расширить границы дома моды Доминика Леграна. Кто он, Лисс?

— Чужой муж, — со вздохом отвечаю я. — Не хочу об этом, ладно?

— Будем тебя гулять… то есть развлекать. Сейчас покормлю тебя, а вечером пойдем в кабаре.

— Ха-ха. В кабаре?

— Сегодня на площади Пигаль выступление. Если ты уговоришь этого… гордого человека…

— Гордеца. Ты имеешь в виду Жака?

— Да, Лис. Уговори его пойти с нами, сказать, что соскучиться… что давно не видеть. — Ники нервно сжимает руль и посигналив ни в чем не повинному пешеходу, сворачивает к обочине. Паркуется возле оживленного парижского ресторанчика. — Пардоне, Лисса, тебе так тяжело… ты любить и страдать, а я. Прости. Хочешь, я отвезу тебя к стене любви? Оставишь своему… как его зовут?

— Егор, — откашлявшись, отвечаю я. — Не надо, Доминик. На стене любви послания должны делать двое, а у нас все так сложно, что черт ногу сломит.

— Постой, запишу. — Ники достает из бардачка блокнот и с видом прилежного ученика вырисовывает слова. Мне же хочется рассмеяться в ответ на его старания. — Черт. Ногу. Сломит. Не понимаю, почему он ее должен сломать? Это что-то невозможное — русский язык, Лисс. Я так и не понять «да нет» — это «нет» или «да»?

— Скорее, нет. Ники, я позвоню Жаку и уговорю его сводить меня на концерт, ладно? И… обещаю поучить тебя непереводимым русским выражениям.

— Ешкин кот?— недоверчиво косится на меня Доминик.

— Едрён батон. — Киваю я с серьезным выражением лица. А потом прыскаю, не выдержав испуганного, недоумевающего взгляда Доминика. — Брось, пошли обедать. Я такая голодная, что могу съесть слона.

— Идем, Лисс.

Непонимание Доминика отнюдь не заканчивается на слове «едрён батон», созерцание беременной женщины раздувает его до невероятных, космических размеров.

— Не будешь луковый суп? Ты в своем уме, Лисс? — он переводит взгляд с меня на застывшего по стойке смирно официанта.

Меня же только при упоминании слова «лук» выворачивает наизнанку. Фуа-гра? Фу… Сыр с плесенью? Такая же история. Улитки? А где тут у вас туалет?

— Лисс, просто скажи, что тебе можно есть?

— Суп, вареное мясо, можно яйцо-пашот, — страдальчески протягиваю я.

Ники по-французски делает заказ, а когда официантка уходит, облегченно откидывается на спинку удобного ярко-красного кресла.

— Лисс, это всегда так будет? Пока бэби не рождаться? — его голос тонет в мелодии, окутывающей маленькое помещение кафе. Французская речь, смех, голоса, запахи свежего багета и белого вина пробуждают во мне нестерпимый голод. Не думала, что испытаю на себе выражение «захлебнуться слюной».

— Нет, скоро тошнота пройдет. Прости, Ники, мне звонят, я отойду на минутку, — выхватываю из сумочки вибрирующий телефон. Звонит Егор. Бросаю взгляд на Ники и выбегаю на улицу, подальше от шума и слишком счастливой музыки. 

— Здравствуй, Егор. — Как я ни пытаюсь казаться непринужденной, голос предательски дрожит.

— Риту прооперировали.

— Надеюсь, все хорошо? Я желаю ей здоровья и…

— Прогноз неблагоприятный, Лиз, — звучит его приглушенный, лишенный красок голос. Не могу вдохнуть, грудь словно сдавливает тяжелый камень отчаяния и безысходности. Раскрываю губы и судорожно хватаю воздух, не в силах совладать с собой.

— Лиза, ты слышишь меня?

— Да, Егор. Ты должен быть с Ритой.

— Нет.

— Да, Егор. Я не хочу устраивать танцы на костях. Не хочу ненавидеть и осуждать себя. Прости, я не хочу ТАК. Нам нужно расстаться.

— Лиза, я найду способ… Что ты такое говоришь? Рита жива и, надеюсь, поправиться со временем.

— Тебе нужно быть рядом с больной женой. Прости… И не звони мне, пока она...

Очертания прохожих и милых колоритных улочек расплываются от хлынувших из глаз слез. Я отбиваю вызов и бессильно приваливаюсь к стене, закрываю глаза и трясу головой, как обезумевшая от боли сумасшедшая. Проклинаю все на свете — Сочи, лето, преступников, ранивших Марго, Мистера Жиголо. Все, изменившее мою жизнь… А потом чувствую на плечах заботливые руки.

— Лисса, шерри… Пойти внутри. Пойти в кафе умыться и перестать плакать.

Егор 

— Привет… — мой хриплый голос тонет в звуках работающих приборов. — Как ты?

Рита ворочается, протяжно вздыхает, а потом на ее лицо оседает тень подозрения или страха. А, может, того и другого.