Серебряная. Множество мужчин мечтали о ней, в невыносимой жаре добывая руду глубоко под землей. Ее окружала атмосфера таинственности. Серебряная разговаривала как леди и вела себя как леди. Некоторые говорили, что видели ее раньше в варьете в «Мелодеоне», где она в чем мать родила играла леди Годиву. Однако в таком безнравственном городе, как Виргиния-Сити, никого не интересовало чужое прошлое. Только настоящее. А Серебряная никогда не обманула ни одного мужчину, хотя иногда могла немного подразнить или пококетничать. Ну и что? Здесь каждый живет одним днем. Если вы разбогатели, то тратите свои деньги и чувствуете себя королем. И тратите их на то, что вам нравится.
Во всем городе, пожалуй, не было мужчины, который не заплатил бы все, что имел, за возможность подняться с Серебряной наверх, заставив всех остальных ему завидовать. Хотя бы поговорить там с ней, хотя бы посидеть на кровати – даже если бы все ограничилось только этим, ему бы все равно завидовали.
Она не была проституткой – по крайней мере вела себя так, как будто ею не была. Но Серебряная не была и той, кого называют леди. Загадка, головоломка. И если бы какой-то дерзкий новичок отважился ее оскорбить, его бы тут же линчевали или забили до смерти.
Для Тристы, которую знали теперь как Серебряную, это было время поисков. Поисков ответов на вопросы или, может быть, объяснений. В Виргиния-Сити, куда Фернандо привез ее и где (слава Богу!) оставил, Триста могла его не опасаться. По крайней мере на время.
Как легко оказалось стать другой, совсем другой личностью! Она стала Серебряной – холодной и загадочной. И все потому, что никогда ничего не просила и не предлагала. Возможно, еще потому, что она научилась не ждать и не надеяться. И не верить никому и ничему, кроме себя.
– Ты остаешься здесь с моими друзьями, – сказал Фернандо, с фальшивой нежностью гладя Тристу, как будто она и в самом деле была кошкой. – Они присмотрят за тобой. Но не забудь о своих обязанностях. Запоминай все, что услышишь, о передвижениях войск Союза[9] и вообще все, что может быть полезным, поняла? Ради меня, милашка. А я вернусь как можно скорее, чтобы убедиться, что ты по-прежнему моя послушная маленькая шлюха. Как ты сама это признала. Я уверен, что об этом ты не забудешь, правда?
Конечно, нет – как об этом можно забыть? Как и обо всем том, что он заставил ее сказать и сделать!
Ей каким-то образом удалось выжить, отключившись от реальности, став актрисой спектакля, который вот-вот должен кончиться. О, как много ролей ей пришлось сыграть, сколько монологов пришлось выучить наизусть! Но больше это не повторится – нет, не повторится. Никто не посмеет поднять руку на Серебряную, недосягаемую достопримечательность Виргиния-Сити, – даже Фернандо. В особенности Фернандо.
В Авроре, недавно возникшем городишке, в котором царили едва ли не более дикие нравы, чем в Виргиния-Сити, и который стал новым местом сборищ сторонников южан, называвших себя «Рыцарями Золотого круга», ее «выдали замуж». Это, конечно, была пародия на свадебную церемонию, где все присутствующие были в чем мать родила, а «мужем» Тристы стал дряхлый старик, уже сделавший Фернандо своим наследником. И все ради ее так называемого наследства, которое, возможно, уже перестало существовать! Такой же фарс, как и то венчание на борту корабля!
Был ли у нее выбор? А какой выбор есть у рабов? Триста робко пыталась протестовать и тут же была избита, после чего, рыдая, «согласилась».
Никто из друзей Фернандо, присутствовавших на «свадьбе», даже не заметил ее красного, распухшего лица. Единственное, чему Триста была страшно рада, – когда ее положили в постель к «новобрачному», он сразу же уснул. А уже на следующее утро они отправились в Виргиния-Сити, где ее, как ненужный багаж, сдали на попечение мужчины и женщины, которых она никогда раньше не видела и о которых ничего не знала. С первого взгляда было ясно, что обоим нельзя доверять, хотя женщина, которую звали Вера, на первых порах старалась выказывать чрезмерную доброту.
– Ты пойдешь наверх с любым, кто может дать тебе какую-то информацию, поняла? – прошептал ей на ухо Фернандо перед тем, как расстаться. И оставил наедине с мадам и ее нынешним приятелем, которые разглядывали ее словно только что купленную корову.
– Какая симпатичная девушка! Видя, как на вас смотрит мой Роберт, я бы стала ревновать, если бы вы не были такой ужасно хорошенькой! Какие волосы, какие глаза – держу пари, что она сведет с ума всех мужчин и они будут готовы отдать все, что она ни попросит!
Бобби наконец перешел прямо к делу.
– Не думаю, что у нее достаточно большие сиськи, чтобы играть леди Годиву, – пренебрежительно проворчал он, – но боюсь, что ей придется попытаться хотя бы один раз, иначе нас разнесут в клочья. Мы ведь уже расклеили плакаты и все такое. Просто поддерживай их одной рукой, а другой будешь прикрывать свою киску, ясно? А как ездить на лошади, мне сказали, ты знаешь. Все поняла?
На один вечер Триста оказалась актрисой, которая должна была затмить и превзойти Аду Исаакс Менкен с ее знаменитой «Мазепой». Восседавшая на лошади Ада по крайней мере была одета в телесного цвета трико. На Тристе же, когда белая кобыла везла ее через казавшуюся бесконечной сцену, не было абсолютно ничего.
Только страх перед Фернандо, который мог за ней наблюдать и уличить ее в непокорности, заставил Тристу подвергнуться публичному унижению. Обнажаться под оценивающими взглядами Веры и ее «приятеля» было само по себе ужасно, но предстать нагишом перед толпой орущих мужчин – это было просто невыносимо!
После окончания представления Вера с раздражением заметила, что Тристе не следовало прятать за волосами свое лицо – тогда на сцену полетело бы больше мешочков с золотым песком и самородков. Но, как будто Тристе было мало всего испытанного ранее, когда мадам якобы помогала ей надеть тонкий халат, руки Веры принялись шарить по ее телу. Именно тогда Триста почувствовала, что больше просто не вынесет. Нет! Чем бы ей ни угрожали, что бы ни пытались с ней делать, на этот раз она будет сражаться со всем отчаянием обреченного.
У Веры были крашеные рыжие волосы и чересчур полная фигура плюс неприятный запах изо рта. И руки у нее были хищные – как у Фернандо. Вера продолжала свои поползновения даже после того, как Триста попыталась отодвинуться.
– Моя дорогая, я слишком хорошо знаю, как грубы бывают мужчины! Они могут причинить столько боли, но мы, женщины, ведь знаем, как доставить себе удовольствие, а? То, что нам нравится…
– Нет! – услышала Триста свой резкий голос. Схватив полные руки Веры, она отвела их в сторону. – С этой минуты я сама за себя решаю – слышишь?
В глазах мадам Триста неожиданно заметила страх. Хныча, Вера отчаянно пыталась освободиться, а Триста безжалостно трясла ее.
Прекрасно! Наконец-то кто-то и ее испугался! Все еще держа Веру за руки, Триста ощутила, как в ней поднимается первобытное желание схватить мадам за горло и сдавливать, сдавливать его, глядя, как та задыхается. Большие пальцы уже чувствовали под собой ее сонную артерию…
– Я могу убить тебя прямо сейчас и ни капли не пожалею! Теперь ты это понимаешь, правда? – Видя, как побледнело обычно цветущее лицо мадам, Триста презрительно засмеялась: – И скажи своему подельнику, своему Роберту, чтобы он со своими потными руками держался от меня подальше. Я с удовольствием убью и его, если он хоть раз попытается до меня дотронуться, поняла? Я принадлежу только себе, и теперь только я решаю, что я буду делать, а что – нет! Надеюсь, до тебя это дойдет раньше, чем я переломаю тебе обе руки!
– Великолепно, дорогуша! Но какова все же причина такого неистового проявления ярости? И пожалуйста, постарайтесь не сломать руки моей бедной Вере, пока будете объяснять свое поведение. Иначе мне придется застрелить вас вот из этого маленького пистолета.
Поддавшись пьянящему чувству ярости, Триста в последние несколько минут утратила всякую способность думать и здраво рассуждать. Накопившиеся за последние месяцы гнев и отчаяние внезапно выплеснулись наружу. Но сейчас, услышав за спиной веселый, с легким акцентом, хорошо знакомый голос, Триста почти мгновенно успокоилась. Презрительно оттолкнув от себя Веру, она демонстративно медленно обернулась.
Перед ней стояла ее мать. Все еще стройная, все еще красивая и по-прежнему чужая. Триста услышала собственный смех – резкий, неприятный звук, который ей самой резанул по нервам.