Атрет стоял неподвижно. Юлия тоже прибегала к слезам, чтобы уломать его сделать то, что ей хотелось.

— Что бы ты ни сказала, это ничего не изменит.

— Может быть, тут какая–то ошибка. У Халева темные волосы и глаза… — Рицпа осеклась, увидев, что глаза германца помрачнели от непонятного ей гнева.

— Темные глаза и волосы были у его матери, — отрывисто сказал Атрет. Он сделал шаг в сторону Рицпы, и она на столько же отступила. — Хотя лучше бы ему не знать такой матери, — цинично добавил германец. — У меня не было причин не доверять лишь ее служанке, Хадассе. Этот ребенок мой!

— Ты говоришь о нем, как о каком–то товаре! Но он не лошадь, о которой можно торговаться, и не вилла, которую можно продать. — Рицпа огляделась вокруг. — Это не дом. Это крепость. Какую жизнь ты можешь дать ему здесь?

— А это не твое дело.

— Это мое дело. Он мой сын.

— Он никогда не был твоим сыном, женщина. От того, что ты держишь его на руках, он не станет твоим.

— Он стал частью моей жизни, как только Иоанн дал мне его в руки, — сказала Рицпа.

— У всех женщин продажное сердце, и я ни за что не оставлю моего сына в женских руках!

Слезы снова потекли по ее щекам.

— Ты судишь обо всех женщинах только по тому, что с тобой сделала одна–единственная.

— Я имею на ребенка все законные права, и твое мнение меня не интересует.

При этих словах Рицпа вся напряглась.

— Ты говоришь о законных правах. А как же любовь? Где ты был, когда его мать отреклась от него? Почему она не отправила его к тебе? Ты ведь тоже не хотел его, разве не так? Ты отвернулся от него. И после этого ты рассуждаешь о женщинах? Где бы сейчас был Халев, если бы Хадасса его не спасла? И зачем ты хочешь взять его теперь, после того как палец о палец не ударил, чтобы позаботиться о нем?

Атрету хотелось задушить эту женщину за такие вопросы, потому что от них ему становилось стыдно и больно. Но они пробудили в нем и яростную ревность.

— Он плоть от моей плоти, — сказал он ледяным тоном.

— То, что ты несколько часов провел в постели с женщиной, еще не делает тебя отцом!

На его скулах заиграли желваки.

— Ты ведь даже не взглянул на него как следует, — сказала Рицпа, борясь со своим гневом. — Зачем он тебе нужен, Атрет? Что ты хочешь с ним сделать?

— Я хочу вместе с ним вернуться в Германию.

Она даже вздрогнула.

— В Германию? — поразившись, произнесла она. — Но как ты, мужчина, собираешься взять в такой длинный и трудный путь четырехмесячного младенца? Ты не подумал, что с ним будет? Да он же не выживет!

— Он выживет, — решительным тоном сказал Атрет. — А теперь отдай его мне.

— Он совсем маленький…

— Отдай его мне, или, клянусь всеми богами, я вырву его у тебя силой.

От крика Халев проснулся и начал плакать. Рицпа почувствовала, как его крохотные кулачки стали сжимать ее грудь. Со слезами на глазах она смотрела на Атрета и понимала, что его слова — это не пустые угрозы. Но она не могла рисковать младенцем. Развязав свою шаль, она протянула Халева ему. Ребенок заревел еще сильнее, махая ручками. Молоко у Рицпы было на подходе, усиливая ее муки.

— Он голоден.

Атрета охватила нерешительность. Его сын показался ему таким крохотным и хрупким. Он посмотрел на Рицпу и увидел, как она страдает. Слезы текли по ее щекам. Все же он протянул руки и взял мальчика. Ребенок заплакал еще сильнее.

Рицпа прижала руки к сердцу. Она неотрывно смотрела на Атрета.

— Прошу тебя, Атрет, не делай этого! — Германец никогда еще не видел в глазах женщины столько страданий.

— Убирайся, — прохрипел он.

— Прошу тебя…

— Убирайся! — закричал он, и ребенок с новой силой зашелся криком.

Не в силах смотреть на это, Рицпа отвернулась.

— Не забудь, — сказал ей Атрет, пнув в ее сторону мешочек с деньгами.

Рицпа остановилась в дверях. Подобрав деньги, она швырнула их в фонтан, глядя на Атрета сквозь слезы.

— Пусть Бог простит тебя, потому что я тебя простить не могу! — сказала она, последний раз взглянула на ребенка и вышла, не в силах больше сдерживать рыдания.

Атрет подошел к двери и следил, как она спускается по ступеням и идет через двор. Он захлопнул дверь ногой еще до того, как она дошла до ворот.

Чувствуя себя крайне неуютно, он посмотрел на раскрасневшееся личико своего сына и почувствовал минутную слабость. Он дотронулся до темных волос и гладкой щечки мальчика. Младенец весь напрягся и кричал в его руках все громче и громче.

— Кричи что есть мочи. Все равно ты мой, — грубовато произнес Атрет. — Не ее. А мой! — Он прижал сына к себе, покачивая его и ходя взад–вперед по комнате. Ребенок ревел, не переставая.

— Лагос!

Слуга появился почти мгновенно.

— Да, мой господин.

Атрет подумал, не стоял ли Лагос все это время за углом и не слышал ли каждое слово.

— Позови кормилицу.

— Да, мой господин. — Лагос никогда еще не видел своего хозяина в такой нерешительности. Сейчас, с кричащим ребенком на руках, Атрет имел довольно комический вид.

Когда слуга привел в атриум кормилицу, Атрет поторопился передать зашедшегося в крике ребенка в ее руки.

— Возьми его. Та женщина сказала, что он голоден.

Кормилица унесла его, и когда крик плачущего сына стал удаляться, Атрет вздохнул с облегчением.

Лагос увидел мешочек с деньгами в воде.

— Она не взяла их, мой господин?

— Как видишь, нет.

Лагос хотел было вынуть деньги из воды, но тут же отдернул руку, услышав окрик Атрета: «Не трогай!». По мрачному выражению лица хозяина слуга знал, что остаток дня тот проведет в тренировках.

3

Поздно ночью одна из служанок разбудила Лагоса.

— Сын Атрета не спит. Кормилица беспокоится.

Он с трудом встал и последовал за служанкой по коридору. Подходя к кухне, он уже слышал детский плач. Войдя в помещение, он увидел, как кормилица ходит взад–вперед с малышом на руках.

— Он никак не уснет и есть ничего не хочет, — сказала она, и на ее лице отразилось крайнее беспокойство.

— А я‑то чем могу тебе помочь? — парировал Лагос, явно недовольный тем, что его подняли с постели в середине ночи.

— Скажи об этом хозяину, Лагос.

— О нет. Только не это, — сказал он, категорически качая головой. — Хватит и того, что ты меня посреди ночи на ноги подняла.

— А теперь еще хочешь, чтобы я сунул голову в пасть льву. — Зевая, он почесал голову. — Да начнет он есть, когда совсем уж проголодается, — с этими словами он повернулся к двери.

За ребенка теперь отвечала кормилица.

— Ты не понял. Он ведь плачет с тех самых пор, как хозяин отдал его мне!

Лагос остановился в дверях и обернулся.

— Так долго?

— Да, в том–то все и дело. Я уже чувствую, как он у меня на руках слабеет. Если так и будет продолжаться, он вообще умрет.

— Тогда надо что–нибудь сделать!

— А я что тебе говорю? Я сделала все, что могла. Такому маленькому нужно молоко.

— А твое что, скисло, что ли? — сердито проворчал Лагос, совсем не разбирающийся в этих вопросах. Не говорить же хозяину о том, что у кормилицы вообще нет молока.

Раздраженная, женщина сердито ответила:

— С моим молоком все в порядке. Ребенку нужна его мать.

— Его мать отказалась от него, — мрачно произнес раб.

— Пилия сказала, что она стоит у ворот.

— Та женщина, которая принесла ребенка Атрету, — не его мать, — сказал Лагос, слышавший весь разговор в атриуме. — А хозяин вообще не хочет больше слышать о ней.

— О-о, — произнесла женщина и печально вздохнула. Потом она положила ребенка в колыбель, пристроенную недалеко от очага. — Значит, богам угодно, чтобы он умер. Жаль. Такой миленький мальчик.

У Лагоса все похолодело внутри.

— Ты что же, так и оставишь его там?

— Я сделала все, что могла.

Подумав о том, какие усилия предпринял Атрет, чтобы вернуть себе сына, и на какой риск он пошел при этом, Лагос решил, что нельзя так спокойно дать малышу умереть.