Эми Кауфман - Разбитые звезды

Должно быть, я укрыта не целиком. И, судя по всему, согреваюсь, поскольку меня беспокоит взгляд Тарвера, и я закутываюсь в одеяло поплотнее.

– Наденьте комбинезон, мисс Лару. Вы будете самой стильной, обещаю. А потом дайте мне одеяло, чтобы и я вытерся.

Именно эти слова убеждают меня снять одеяло. С Тарвера течет вода, и он отходит от костра, чтобы не залить его. Полностью мы не обсохнем, но уж лучше быть влажными, чем насквозь промокшими. Я поднимаюсь на ноги и сбрасываю одеяло, потом залезаю в комбинезон и застегиваю его. Он мужской и поэтому мне велик: я оставляю рукава свободно болтаться, а руки прижимаю к груди. Ткань очень грубая, и мне придется обмотаться остатками платья, иначе натру кожу. Но пока что в нем более или менее сухо – мне этого достаточно.

Тарвер осторожно поднимает взгляд, только когда я сажусь на корточки рядом с костерком. Он кидает в него еще одну ветку, а потом встает и, взяв одеяло, начинает снимать с себя мокрую одежду.

Я не такая честная, как Тарвер. У меня в голове не остается ни единой мысли, когда он сбрасывает с себя куртку и рубашку. Его армейский жетон поблескивает в тусклом свете костра. Упругая от холода кожа вся покрыта мурашками, и, когда он начинает быстро растирать ее одеялом, она краснеет.

Он снова надевает куртку, а рубашку кладет просушить возле костра. Подняв с земли одеяло, он укутывает меня, и мне уже совершенно все равно, что оно грубое и влажное – в нем тепло. Знаю, что через несколько минут согреюсь, хотя сейчас меня колотит озноб. Я слежу взглядом за Тарвером – он спешно разбивает лагерь. Поставив кипятить воду во фляге на огонь, он садится рядом, залезает под одеяло и обвивает меня рукой – я даже не успеваю ничего сделать.

Костер еще не разгорелся и недовольно шипит, когда на него падают капли, пробирающиеся сквозь листву. Вскоре я перестаю дрожать, но Тарвер не убирает руку. За потрескиванием костра и стуком капель по листве не слышно голосов. В один миг усталость от бессонных ночей берет надо мной верх. Я должна отойти от Тарвера и спать одна. Я должна дождаться ужина. Я должна дать Тарверу отдохнуть и позаботиться о себе сама.

Но мне сейчас так тепло и никто не зовет меня на неведомом языке, и почему-то – мне совершенно все равно почему – мне неприятна сама мысль оттолкнуть Тарвера. Я тихо лежу, и голова падает ему на плечо. Он ничего не говорит, когда его касаются мои мокрые волосы, и дает мне уснуть.

– Вы говорили, что мисс Лару получила травму головы в результате крушения.

– Верно.

– Были какие-нибудь побочные эффекты? Ей было трудно идти?

– Посмотрел бы я, как бы вы топали через всю планету в вечернем платье и туфлях на каблуках. Не могу сказать, что ей было легко.

– Это важный вопрос, майор Мерендсен.

– И что?

– Вы обязаны ответить, я настаиваю.

– Я не знаю ни о каких трудностях, связанных с травмой головы в результате крушения.

– А что скажете о себе?

– Для меня это была прогулка по парку. Сами-то как думаете?

Она просыпается рано – девушка, наверняка привыкшая спать до полудня и валяться в постели до трех. Я перекатываюсь на ее нагретое место, не открывая глаз, и чувствую на себе ее взгляд. Она разгребает землю, которой я забросал костер, и раздувает угли. Подбросив в него хворост, собранный вчера вечером, она разжигает огонь, и моего лица касается тепло.

Медленно двигаясь – наверное, одеревеневшие мышцы болят после нашей вчерашней пробежки, – она садится на корточки около меня и кладет руку мне на плечо. Приоткрыв один глаз, я смотрю на нее. Она кажется уставшей. Под глазами залегли фиолетовые тени, а с одного еще не сошел великолепный фингал, который теперь уже пожелтел. Она бледна, от солнца у нее на коже появилось еще больше веснушек, и они выделяются, как точки на бумаге.

В чертах ее лица сквозит отпечаток всех пережитых нами невзгод, и от этого она, пожалуй, даже притягательнее, чем прежде.

– Я хочу принести воды. – Ее голос едва слышен: она не хочет, чтобы я проснулся. – Скоро вернусь.

Я откашливаюсь, и она понимает, что я ее услышал. На мгновение я задумываюсь, стоит ли отпускать ее одну. Но она уже не та девушка, с которой мы потерпели крушение. Она будет осторожна.

Когда я собирал вчера хворост, звериных следов не заметил. Вряд ли в этой окруженной равнинами рощице у реки обитают крупные животные. Хищники не забредут так далеко: им здесь нечем питаться.

Сквозь ресницы я вижу, что она поднимается и уходит, а я снова погружаюсь в сон. Судя по всему, мне не достанется за то, что мы спали в обнимку. Кажется, она смирилась.

Меня затягивает в сон, и я решаю поспать еще немного.

Когда просыпаюсь, то не могу понять, сколько пролетело времени – пара секунд или пара минут? Или больше? Та штуковина на орбите планеты села, а значит, с рассвета прошло часа два. Но как давно ушла Лилиан?

Воздух здесь такой влажный, что рубашка не высохла. Я знаю, Лилиан сморщит нос, учуяв, что я пропах дымом, но ничего не поделать: сушу рубашку над костром. Когда Лилиан принесет воду, я попробую сварить суп на завтрак. Съедобные растения дадут какой-никакой вкус, и еще у нас есть остатки мяса маленького зверька. Правда, я не знаю, что делать с его длинной мордой и огромными ушами. Он какое-то слабое подобие мелкой живности, которую я видел на других видоизмененных планетах.

И вдруг из зарослей вылетает Лилиан, в такой спешке, будто кто-то сказал ей, что здесь, в лагере, распродажа туфель. Однако только когда я смотрю на ее лицо, начинаю понимать: что-то случилось.

Она мертвенно-бледная, задыхается, волосы растрепаны. Глаза широко раскрыты, а комбинезон на коленях заляпан грязью: она упала, когда бежала обратно.

Первая мысль – отшвырнуть рубашку и обнять Лилиан, но потом отодвигаю рубашку в сторону, чтобы она не загорелась, и тянусь за пистолетом.

Лилиан вздрагивает.

– Нет, не нужно… Пустяки, все в порядке.

– Это не пустяки, – тихо говорю я и протягиваю ей руку, будто приглашая в свои объятия. Разделяющий нас незримый барьер словно исчезает, и она, сделав три шага, прижимается ко мне. Я крепко стискиваю ее, и девушка касается лицом моей груди. Рубашка так и лежит на земле, но мне уже не холодно.

– Расскажите… расскажи с самого начала, что случилось. Ты взяла флягу и пошла за водой. А потом?

Ее колотит, и она стискивает в руках фляжку так, что аж костяшки пальцев белеют. У меня обрывается сердце. Я узнаю этот растерянный взгляд и дрожь. Когда она вчера крепко заснула, я подумал, что худшее позади. Но сейчас ее состояние гораздо хуже, чем раньше.

– Вы… ты подумаешь, что я безумна, Тарвер. – Она смотрит куда-то мимо меня, и я стараюсь придать лицу спокойное выражение и жду. Она почувствует тишину и заговорит. – Еще безумнее, – поправляет она себя, а потом снова прижимается лицом к моей груди, словно ее измотала попытка заговорить. Теперь я почти поддерживаю ее, чтобы она не упала.

– Все равно расскажи, – тихо говорю я, выключая пистолет и засовывая его в кобуру. Теперь я могу обнять Лилиан обеими руками: она упирается головой мне под подбородок. Я закрываю глаза. – Не важно, что я подумаю, просто расскажи, что случилось.

Лилиан отвечает не сразу. Она уже почти не дрожит, но еще не успокоилась. Я чувствую, как она дышит – учащенно, сбивчиво.

– Я их видела, – наконец бормочет она, – голоса. Да, я знаю, как это звучит. Можешь даже не говорить.

Я чувствую давящую свинцовую тяжесть в животе. Она права.

Еще безумнее. Боже мой, только не это.

– Люди? Ты видела людей?

Ее едва заметный кивок ощущается кожей. Я мысленно отмечаю, что она, должно быть, сильно перепугалась, раз не обращает внимания, что я, полуголый, обнимаю ее, а она прижимается щекой к моей обнаженной груди.

– На том берегу реки. Я стояла там одна, набирала воду, а потом…

– Как они выглядели?

Должно же быть какое-то доступное моему пониманию объяснение!..

– Я знаю, кто они. – Ее голос звучит сдавленно. Хотел бы я пройти с ней через это, поддержать ее… – Они смотрели на меня и показывали туда. – Она кивает в сторону гор и места крушения за ними – туда мы и идем. – Сквозь них было видно туман, а когда вышло солнце, они исчезли. – Девушка замолкает и сглатывает. Напряженный голос срывается. – Одна женщина была не обута.