Эми Кауфман - Разбитые звезды

Я заставляю себя посмотреть на Тарвера. Он стоит на том же месте, лицо у него сдержанное и ничего не выражает. Я немного теряюсь, несмотря на свою решительность. Дело не в том, какой меня видит Тарвер, – это я поняла давным-давно. Дело в том, каким, по его мнению, вижу его я.

– Неужели тогда в салоне, когда я уронила перчатку, ты правда думал, что я не знаю, кто ты такой? – Я хватаюсь за рукоятку отвертки, как за спасительную соломинку. – Ты был героем войны, о тебе рассказывали во всех новостях. Я знала про твою семью, знала, что ты учился на стипендию. Я очень хорошо понимала, кто ты такой. Просто… на несколько секунд забыла, кто я такая, потому что хотела с тобой поговорить, потому что ты не смотрел на меня, как на Лилиан Лару. Да, потом я поступила жестоко. Я жестокая, потому что это верный способ отбить у мужчины интерес. Поверь, я научилась, как это сделать. Отец хороший учитель…

Я сглатываю. Голос должен звучать ровно. Отец гордился бы.

– Пойми, Тарвер, всем, кто завязывает со мной знакомство, что-то от меня нужно – всем. Мужчинам – деньги. Женщинам – мое положение в обществе. И мужчины, которые пытаются добиться внимания богатой девушки, потом горько об этом жалеют. За несколько лет мне пришлось научиться так поступать. Возможно, я жестокая, потому что это просто или же… у меня хорошо получается.

Он стоит, не шелохнувшись. Я исчерпала все слова и умолкаю. У меня дрожит рука, будто хочет швырнуть в него отвертку – сделать что угодно, только бы он сдвинулся с места. Сказал что-нибудь. Он стоит, будто его ударили по голове флягой, смотрит на меня, сжав челюсти, и молчит.

Я опускаю отвертку.

– Пойду поищу место для ночлега.

Я чувствую на себе его взгляд, когда подбираю с земли мешок с припасами и иду обратно к ручью.

Когда мы переходили через него, вода была мутной, поэтому я прохожу мимо и ищу, где можно наполнить флягу и умыться. В голове навязчиво крутится мысль, но я ее отбрасываю.

Зачем, зачем я ему рассказала?! С какой стати ему проникаться грустной историей о несчастной богатенькой девочке, у которой забрали парня? Вот он посмеется со своим взводом, когда расскажет эту историю! Так и представляю, как он описывает безумную богачку, которая вешается ему на шею из-за детской травмы, нанесенной папочкой. Но вдруг внутри что-то сжимается. Нет, Тарвер не такой, он не расскажет. Но он, должно быть, думает, что я эгоистка. Он видел на передовой, как его друзей разрывает снарядами на части, а я плачу из-за мальчика, которого отправили на войну.

Но теперь Тарвер знает. Знает, что представляет собой мой отец. И я сама. Знает, что на моей совести лежит смерть мальчика, вина которого была лишь в том, что он меня полюбил. Теперь он знает, как я опасна.

Я так погружена в свои мысли, что чуть не прохожу мимо пещеры.

Вход узкий, Тарверу с его широкими плечами будет трудновато пролезть. Ручей, видимо, вытекает оттуда, но я не слышу, как булькает вода: только вниз по камням стекают тонкие струи. Я нахожу в мешке фонарь, забираюсь на мокрые камни и протискиваюсь внутрь.

Ручей, вытекающий через широкую щель в камнях, теряется в темноте. Я привязываю к камню снаружи ярко-красную футболку, чтобы Тарвер меня нашел, если пойдет искать. Потом снова залезаю в пещеру и иду вглубь – проверить, хватит ли нам тут места для ночлега.

– Вы оставляли мисс Лару одну надолго?

– Поясните, что означает «надолго».

– Вы можете рассказать обо всех ее занятиях и действиях в течение вашего пребывания на планете?

– Вы говорите так, будто мы были в отпуске.

– Майор.

– Мы все время были вместе.

– И с ней не произошло ничего странного за это время? Она вообще не изменилась?

– Думаю, потерпеть крушение на неизвестной планете – очень странно.

– Май…

– Нет. Я не заметил изменений.

Я подбираю камень и с силой бросаю его в металлические ставни. Он ударяется с глухим стуком. Я снова бросаю. Поднимаю – бросаю. Поднимаю – бросаю. Голова идет кругом.

Ошибка в документах, черт подери! Никого не призывают по случайности, а тем более – парня из богатой семьи. Я очень хорошо знаю, как предотвратить такую «случайность».

Но это может случиться, если отец его девушки не одобрял их отношения. Если девушка, которую он любил, – Лилиан Лару.

Я понимаю, как все было.

Бедная девочка. Она держала в себе этот секрет три года. И она никогда не говорила так потерянно – будто и вправду винит себя в смерти того мальчика. Какой отец взваливает на четырнадцатилетнюю дочь столь тяжкое бремя, позволяет жить с мыслью, что на ее руках кровь человека?

Лучше бы она рассказала раньше. Но что бы я сделал, скажи она мне тогда на «Икаре», что слишком опасно ее добиваться? Хватило бы мне ума уйти?

Я уже минуты две бросаю камень в одно и то же место, но все без толку – пробить дыру в ставнях невозможно. Я иду к ручью за Лилиан.

Что же мне ей сказать? Я знаю лишь, что должен ее найти. Все тело у меня будто наэлектризовано.

Тут я замечаю ярко-красную ткань, привязанную к камню. Я так устал, в голове крутится столько невысказанных извинений, что я не сразу вижу вход в пещеру.

Лилиан, с которой мы потерпели крушение, никогда бы не оставила для меня сигнал у входа. Она ушла бы внутрь, даже не задумавшись, как мне ее найти. Но она изменилась с тех пор, как мы здесь оказались.

Проход очень узкий, но мне удается протиснуться. Впереди я замечаю свет фонаря: узкая пещера расширяется вглубь, как пузырь. Я прохожу туда и чуть не спотыкаюсь о камень на спуске.

Я хватаюсь за каменную стену и удерживаюсь на ногах. Лилиан пока не заметила меня. Она сидит посреди пещеры, достает из мешка вещи и аккуратно раскладывает. Она развела костер прямо под трещиной в своде пещеры, чтобы через нее выходил дым. Это я ее научил или она сама поняла? Забыл.

Плотно сжав губы, она застилает две постели. Плечи решительно расправлены. Когда я болел, когда она полезла на корабль искать для меня лекарства – тогда она была такой же собранной и сосредоточенной.

Как я вообще мог считать ее бесчувственной?

Я осторожно спускаюсь в пещеру, но перед этим задеваю ногой несколько камушков. Лилиан бросает на меня взгляд и возвращается к своему занятию – запихивает в подушку еще одну футболку.

– Знаешь, что я подумал, когда увидел тебя в первый раз, – когда ты отчитывала офицеров?

В моем голосе слышится сомнение, нервозность. Но я не нервничаю. Я уверен как никогда.

Она снова на меня смотрит. У нее такое усталое лицо… Она вскидывает голову, будто готовясь к удару.

– Что ты подумал, Тарвер?

– Я подумал: вот такая девушка мне нравится.

Выражение ее лица не меняется.

Я робко улыбаюсь и опускаюсь перед ней на колени, превозмогая боль в уставших мышцах.

– И ведь я был прав, Лилиан. Забудь обо всем. Забудь обо всех. Мне нужна именно такая девушка.

– Ты правильно сделал, что остановил меня. – В свете фонаря ее голубые глаза кажутся темными, а волосы тускло сияют. – Этому не бывать.

У нее на лице так ясно написано чувство вины, что у меня сжимается сердце. Я беру ее за руку и тяну к себе. У нее перехватывает дыхание.

– Ты не виновата в смерти Саймона. Твой отец это сделал – не ты. И ты не виновата, что Саймон тебя полюбил.

Он сглатывает и встречается со мной взглядом. Я вижу в нем неуверенность.

Я не могу больше ждать. Я наклоняюсь и целую ее, не успев даже сообразить, что делаю. Когда наши губы встречаются, у меня по всему телу будто пробегает огонь, а она со стуком роняет фонарь. Мгновение она колеблется и потом отодвигается. Мне хочется прижать ее к себе, но я сдерживаюсь, чувствуя, как бешено колотится сердце.

– Но… на равнине – ты вел себя так, будто я тебе совсем не нравлюсь, – шепчет она.

– Ты поверила в этот спектакль? Да ты еще безумнее, чем я думал… Ты мне понравилась с самого начала. Я подумал, что лучше держаться подальше, сосредоточиться на спасении. Я боялся, что потеряю тебя, едва получив. Но это бы стоило того. Прости, я – идиот.

Лицо у нее вспыхивает румянцем, губы алеют на светлой коже.

Мне страстно хочется ее целовать, и больше себя сдерживать я не могу. На этот раз она не отодвигается. Я кладу руку ей на спину и притягиваю к себе. Покусываю ее губу, и она тихонько выдыхает.