Коридор ведет в комнату, заставленную двухэтажными койками, и душевую: я нажимаю на кнопку и жду; трубы, отвыкшие от работы, булькают и возмущенно постанывают, но потом выдавливают из себя струю воды. Через полминуты она выравнивается, а потом нагревается. Мы оба смотрим на нее так, будто никогда в жизни не видели льющейся воды.
– Что-то не то, – говорит девушка. – Свет, горячая вода. Генератор не даст такой мощности, тем более если его долго не использовали. Здесь должен быть другой источник питания.
Я засовываю руку под воду и зачарованно смотрю, как она льется по руке и стекает с пальцев. Казалось бы, такой пустяк – душ, – однако нам очень этого не хватало.
Чистота и еда на тарелках, стулья вместо камней. Цивилизация, безопасность. Вот только безопасность запоздала.
Она рассматривает провода, подключенные к системным блокам молчащих компьютеров.
– Эти провода ведут вниз. Нужно посмотреть куда.
– Вниз? – Я оглядываю тесную комнату. – Вообще на таких станциях, как правило, нет подвального помещения. Ты уверена, что они не уходят просто в пол?
– Да, – говорит она и достает клавиатуру. – Их слишком много. Под нами точно что-то есть.
Она все подмечает и тщательно обдумывает – прямо как моя Лилиан. Я с трудом могу смотреть на нее, но и не смотреть мне тяжело. Каждое ее слово, жест, взгляд – я вижу в ней Лилиан. Но это не она.
«Я же видел, как ты умерла, – кричит на нее мой разум. – Держал тебя, когда ты истекала кровью».
В конце концов я ухожу под предлогом, что нужно поискать подвал. Через двадцать минут я его обнаруживаю. В одном месте пол в коридоре не сильно затерт, и, сев на корточки и приподняв резиновый настил, от чего в воздух взвивается пыль, я нахожу люк.
Он закрыт, и я пытаюсь подцепить и вытащить крышку пальцами. Но все без толку, и после нескольких попыток я сдаюсь. Пора применить силу, как говаривал мой старшина.
Я покрепче хватаюсь за петли, тяну что есть мочи, и пластен трескается. Но все-таки мне приходится сходить в ангар за ломом. Проходя через наблюдательную комнату, я замечаю рыжие волосы, мелькающие за системным блоком: она пытается понять, что там внизу, и не поднимает головы, когда я прохожу мимо нее.
Срываю ломом крышку люка. Вниз в темноту ведет лестница.
Я видел очень много наблюдательных станций – эта отличается от них.
Я глубоко вдыхаю.
– Открыл! – кричу я, и через пару минут она приходит и, встав рядом со мной, всматривается во тьму. Нигде не видно выключателя: должно быть, свет включается внизу. Я беру свой мешок: мне уже случалось застревать в полуразрушенных зданиях – никуда не пойду без запаса пищи и воды. Я спускаюсь первым, а потом жду ее, готовый поймать, если она упадет. Она дышит учащенно.
Девушка спрыгивает рядом со мной и отходит в сторону подальше: она до сих пор боится, что я дотронусь до нее. Внизу так темно, что я не вижу даже собственной руки, когда подношу ее к лицу. И здесь ни дуновения ветерка, но затхлости и духоты не чувствуется. Воздух такой холодный, что дрожь пробирает до костей.
Мы ощупываем стены, пытаясь найти выключатель в кромешной тьме, и то и дело натыкаемся друг на друга. Я вздрагиваю от каждого ее возгласа.
– Черт, где же выключатель? – Я ковыляю к лестнице и, больно наткнувшись на нее локтями, прикусываю язык, чтобы не выругаться.
И вдруг, словно в ответ, над головой загорается свет. Он исходит от флуоресцентной панели на потолке и такой тусклый, что видно только на расстоянии вытянутой руки.
Судя по всему, мы стоим в конце коридора – дальше все теряется в темноте.
Застыв на месте, мы, моргая, смотрим на свет.
– Ты его включила? – спрашиваю я, хотя она стоит посреди коридора и рядом с ней нет ни одного выключателя.
Она качает головой. В тусклом свете лампы она выглядит еще бледнее, чем при дневном свете.
– Такое чувство, что тебя кто-то услышал.
Свет мигает – на мгновение мы оказываемся в темноте – и снова медленно загорается. Я разворачиваюсь и снова ищу выключатель, но она находит его первой. Когда я к ней подхожу, она стоит у другой стены и смотрит на выключатель.
– Он выключен, – шепчет она и смотрит на меня, широко раскрыв глаза.
Тусклый свет мигает.
– Но как…
Девушка вдруг выпрямляется и пристально смотрит на свет. Я знаю этот взгляд: он означает, что Лилиан что-то задумала. Но она ведь не Лилиан, а ее копия. Она не настоящая.
– Если вы нас слышите, – говорит она медленно, – мигните светом три раза.
И как по приказу свет мигает один раз, второй… Мы молча ждем. Я задерживаю дыхание… И тут он мигает в третий раз, и у меня сердце уходит в пятки.
– Один раз – «да», два – «нет». – У меня пересохло во рту, и я с трудом сглатываю. – Вы хотите нам навредить?
Свет мигает два раза – «нет».
– Предупредить?
Секундная задержка, и свет мигает три раза. Что это значит – может быть?
– Сказать нам что-то?
«ДА».
– Где вы? Почему вы не показываетесь? Поговорите с нами!
Не верю я тем, кто не показывает свое лицо.
Свет горит ровно: у них нет ответа на этот вопрос. Я тру руками лицо.
– Вы можете выйти и поговорить с нами?
«Нет».
Я ловлю взгляд Лилиан. Она тоже на меня смотрит, бледная как никогда. Потом заговаривает, и ее голос эхом отдается от стен коридора.
– Вы показывали нам видения? Вели нас сюда?
«Да».
– Вы вернули цветок?
Тишина. «Да». «Нет».
Цветок? Какой еще цветок? Мне хочется спросить у нее, но она сосредоточенно смотрит на свет, ждет, когда он замигает.
– Не понимаю, – говорит Лилиан. – Вы его вернули, но… не вернули? Не целиком?
«Да».
– А вы можете… – Она мотает головой и переформулирует вопрос: – Вы можете показаться нам? У вас есть телесная форма?
Долгая тишина, и потом свет мигает два раза – «нет».
Ее голос падает до шепота.
– Вы призраки?
«Нет».
Она делает медленный дрожащий вдох.
– Это вы меня вернули?
Свет мигает один раз. И мы оказываемся в кромешной тьме.
Я слышу, как она охает.
– Нет! Стойте, вернитесь! У меня есть вопросы… кто я такая? Зачем вы меня вернули? – Она бьет рукой по выключателю на стене, и загорается ровный и холодный свет. Она включает и выключает его, включает и выключает, и я вижу ее лицо в мигающем свете. – Пожалуйста… вернитесь!
В конце концов я оттаскиваю ее от выключателя. Она так сильно расстроена, что даже не замечает этого, а ведь я в первый раз касаюсь ее на несколько мгновений. Но потом она приходит в себя и отшатывается. Плечи у нее сгорблены.
– О чем ты говорила? Какой цветок?
Она выпрямляется.
– Твой дневник в мешке?
– Да, но…
Она снимает с меня мешок, расстегивает, раскидывает в стороны припасы и мои вещи. Металлический чехол с семейной фотографией, звякнув, падает на пол вместе с пайком и флягой. Она ищет дневник.
– Я положила сюда, между страницами, цветок с равнины. – Она перелистывает страницы и замирает, дойдя до конца. Цветка нет.
Она вновь, как безумная, листает блокнот, еще и еще раз, и ищет цветок.
– Он был здесь, я же знаю. – Она напугана, и у нее начинает дрожать голос.
– Цветок остался у реки, ты бросила его там, – осторожно говорю я. Она не помнит, да и откуда бы? Она ведь не Лилиан. – Он завял и раздавился, и ты его выбросила.
– Нет, – выдыхает девушка. Я вдруг понимаю, что это взволновало меня до глубины души – понять бы только смысл ее потрясения. – Они его вернули. Когда ты болел, они его вернули, создали точную копию – как и твою флягу. И они сделали это, чтобы я не сдавалась, чтобы напомнить мне, как сильно я… – Она задыхается и закрывает глаза. – Я тебе не говорила. Но я положила его сюда, чтобы сохранить, и он пропал.
Я тянусь за дневником, и она отдает его, выпустив из слабой руки, и смотрит куда-то мимо меня. Ее бросает в дрожь. Я тоже перелистываю страницы, но цветка не нахожу. Она ошибается, должно быть, эти создания подменили ей воспоминания. Но все же у меня неприятно скручивает живот, и неосознанно мне не хочется держать ее на расстоянии вытянутой руки. Она помнит, что я болел, что у меня есть дневник. И настоящая Лилиан на самом деле нашла цветок и положила его между страниц. Ее страх неподдельный.
Вдруг что-то привлекает мой взгляд, и у меня застывают руки. Я перелистываю несколько страниц. И там, едва заметный на фоне незаконченного стихотворения, которое я писал на Эйвоне, виднеется слабый отпечаток – и у него очертания цветка.