– Тут постоянно упоминается «пространственный разлом».
Голос Тарвера отвлекает меня от невеселых мыслей.
– Пространственный? Имеешь в виду в гиперпространстве? – Я опускаю взгляд на страницу, пытаясь сосредоточиться. Но в документах ничего полезного – только перечень припасов и провизии.
– Возможно. – Карие глаза Тарвера изучают документ. – «Икар» что-то выдернуло из гиперпространства. Возможно, тут есть какая-то связь.
Сквозь страницу, которую он держит, просвечивает папина эмблема.
– Значит, это не совпадение, что мы потерпели крушение на видоизмененной планете – папиной планете.
– Судя по всему, да. – Он умолкает, но потом, вдруг встревожившись, подается вперед. – Вот, слушай: «Дальнейшие попытки воссоздать пространственный разлом с помощью мощных орбитальных отражателей завершились неудачей как здесь, так и на Эйвоне». Что это значит? Я был на Эйвоне несколько месяцев.
Я откладываю свою стопку страниц, иду к Тарверу на другую сторону комнаты и рассматриваю обгоревшие бумаги.
– Тут говорится о зеркальной луне? Видимо, «мощный орбитальный отражатель» – это она и есть. Зеркала в небе, чтобы ускорить видоизменение. Даже если температуру поднять всего на один-два градуса, то сроки видоизменения изменятся на десятилетия.
– А каким тогда образом из-за зеркальной луны возник разлом? Где-нибудь говорится, что он собой представляет?
Он берет еще одну страницу, сдувает с нее слой пепла и читает текст.
– «В результате разрушения пространственного разлома будет высвобождено огромное количество энергии, характер которой нельзя определить, но по ориентировочным данным это смертельно опасно. Строго запрещаются попытки вступления в физический контакт с данными объектами».
– Значит, как в гиперпространстве. – Разрозненные звенья цепочки наконец складываются воедино. Я пытаюсь объяснить, но у меня заплетается язык. – Когда «Икар» что-то выдернуло из гиперпространства – там были потоки энергии. Помнишь, я тебе говорила, что эти мощные потоки энергии высвобождаются, когда корабль входит в гиперпространство или выходит из него? Как правило, к этому готовятся, усиливают защиту. И вот этот пространственный разлом, о котором они пишут… он такой же, как в гиперпространстве. Способ попасть в другое измерение, но без космического корабля.
– Люди из компании узнали, как попасть в другое измерение? – тихо спрашивает он.
– Да, но разлом этот неустойчивый. Потому и опасно путешествовать через гиперпространство: разломы так и норовят закрыться – это их естественное свойство. Исследователи нашли способ держать его открытым, но стоит его коснуться – и он закроется. И тогда высвободится мощный поток энергии, как тот, что сжег электрические сети на корабле. А то и чего похуже случится.
Тарвер качает головой и опускает взгляд на страницу.
– «Длительное извлечение исследуемых объектов зависит от устойчивости разлома…» Дальше не прочитать – сгорело.
– «Извлечение исследуемых объектов», – повторяю я. – Они вытягивали что-то из другого измерения и ставили опыты. Но какие? И где этот разлом?
– Спорю на что угодно – за той дверью. Но мне интересней узнать, что это за «исследуемые объекты».
– О чем ты?
– Вот об этом. – Он тянется к стопке за спиной и вытаскивает из нее страницу. Вернее, это четверть страницы – остальное сгорело, но в уголке что-то написано. Он протягивает ее мне.
– «Исследуемые объекты проявляют выдающиеся телепатические спо…» – строка обрывается, но я нахожу продолжение. – «…поэтапные жизненные формы… на основе энергии… не-физические… временное преобразование энергетической материи…»
Остальной текст сгорел, и у меня на ладони остаются черные пепельные разводы.
– Шепоты?..
– Шепоты, – соглашается он.
У меня голова идет кругом. Где-то здесь, в обгоревших документах, оставшихся от папиных тайных исследований, есть ответы. Эти существа, подопытные «исследуемые объекты», привели нас сюда. Если это на самом деле так, то мы с Тарвером не сильно от них отличаемся – мы все оказались в заброшенном мире.
– Знать бы, что они хотят. Может, они проведут нас за дверь?
– Мы справимся.
Он поднимает голову и встречается со мной взглядом. У него подрагивают губы, будто он хочет сказать что-то еще, но я и так понимаю.
Вместе. Мы справимся вместе.
Я отворачиваюсь, пока он не заговорил. От одного его взгляда по телу разливается жар. Он так в меня поверил за столь короткое время… Он думает, я не замечаю, что он следит за каждым моим движением, как тянется к моей руке, но одергивает себя.
Он нетерпелив, но не настойчив: хочет меня вернуть, но выжидает. Он думает, что у нас есть время.
Но я-то понимаю, что шепоты сказали мне внизу.
Они вернули цветок, но в то же время нет – как и меня. Я здесь, но меня здесь нет. Возможно, они потратили слишком много сил, чтобы мигать светом, и отвлеклись от цветка – поэтому он превратился в пыль. Слова на обгоревшем листе бумаги: временное преобразование энергетической материи. Долго ли еще я проживу?
Хватит ли времени, чтобы вернуть Тарвера домой? Я пытаюсь представить, как развеиваюсь на ветру, распавшись на крупицы, превращаюсь в пыль, как цветок. Было бы куда проще это вообразить, будь я совсем ненастоящей, всего лишь копией девушки, которая здесь была. Но я помню каждое мгновение своей жизни – жизни Лилиан. Достаточно ли одной только памяти?
Еще меня терзает мысль о платье: она постоянно всплывает в голове. Знаю, что и Тарвер о нем думает. Я выбросила это платье в прачечной на «Икаре», когда нашла одежду поудобнее. Каждая прореха, каждая дырка на шелке совершенно такая же, как на подлинном платье. По ним можно даже проследить весь мой путь: вот эта дырочка появилась, когда я зацепилась за колючку – тогда мы смотрели, как падает «Икар». А вот здесь я его порвала, когда карабкалась на дерево, чтобы спрятаться от дикого кота. Каждая дырка, каждое пятно свидетельствуют о том, через что я прошла. Только это другое платье.
Чью же историю рассказывает это самозваное платье?
– Я хочу увидеть тело.
Мы оба вздрагиваем и вскидываем головы. И только увидев ужас на лице Тарвера, понимаю, что это сказала я. Из безвольной руки выскальзывает обрывок бумаги и падает на пол, вздымая пепел.
– Ч… что?
– Тело.
Очевидно, что он его похоронил – меня. Мне должно быть дурно от этих мыслей, они должны меня пугать. Но почему же я так безучастна?
– Лилиан, – шепчет он. – Нет… Нет. Зачем?
– Ты должен меня туда отвести. – Руки сжимаются в кулаки, и я упираю их в бедра. – Что, если тело там? А вдруг – нет?
Тарвер побледнел: таким он был, когда болел, и я не думала, что увижу это вновь. У меня разрывается сердце, но я не отступаюсь.
– Откуда взялось это платье? – наседаю я. – Мы с тобой знаем, что я оставила его в прачечной на «Икаре». Тарвер, мне нужно убедиться.
– А мне нет, – вдруг разозлившись, возражает он. Он склоняется ко мне, пытаясь поймать мой взгляд. – Лилиан, ты вернулась ко мне. Мне больше ничего не нужно. Я не хочу задавать вопросов.
Посмотришь на нас – и не поймешь, кто воскрес из мертвых. В некотором смысле он и правда воскрес. Он смотрит на меня так, как умирающий от жажды в пустыне смотрит на воду. Как я могу лишить его веры? Я заставляю себя кивнуть, и он успокаивается.
Теперь он в меня верит.
Но беда в том, что я – нет. Я не уверена.
– Я постелил нам в одной из комнат, – говорит Тарвер, уходя в коридор. Когда мы доходим до спален, я вижу, что это означает: он сдвинул две двухэтажные койки, и внизу получилась одна большая кровать, а сверху – крыша.
– Нам… – эхом отзываюсь я, останавливаясь в дверном проеме.
Тарвер заходит в комнату и оборачивается.
– Лилиан?..
Я сглатываю и качаю головой.
– Пожалуйста. Нет. Я переночую в пункте управления.
Тарвер поворачивается. Он хочет взять мои руки в свои. Я сдерживаюсь и не отдергиваю их, но он все равно чувствует в них дрожь и отпускает.
– Почему? – тихо спрашивает он. На его лице отражаются горе, боль, изнеможение.
Почему, почему я не могу согласиться? Я дрожу. Должно быть, я кажусь ему очень равнодушной. А ведь он думает, что я – его Лилиан. Как это возможно? Он не знает, что я помню. Не знает, как мне тяжело жить в собственном теле, говорить через силу, ходить, есть. Не знает, что я чувствую себя узницей: все вижу и слышу, но не могу делать то, что сделала бы прежняя Лилиан.