— Я буду ждать тебя всю жизнь. Это правда. Тебя никто не заменит, никогда. Ты нужен мне… Если тебе от этого легче — мучай меня. Но себя ты зачем мучаешь?.. На это невозможно смотреть.
— Мы не можем…
— Кто сказал, что не можем? — вдруг резко поднял голову Дэниел. — Если ты хочешь того же, чего и я, то что нам может помешать? Что?
Джейсон смотрел в его глаза, которые умоляли простить и одновременно требовали и заявляли о своих правах на него. Только Дэниел умел просить так, словно бы заранее зная, что будет прощён, веря в это; он был готов и к поражению тоже и его тоже принимал заранее — с достоинством и гордостью, потому что он пытался и будет пытаться снова и снова, пока не превратит поражение в победу. В нём самом никогда не было этой силы — силы поставить своё желание выше всего остального.
Он глядел Астону в глаза и думал о том, каково это — не считаться ни с чем больше, кроме своего желания. Идти к тому, чего хочешь. Отбросить всё остальное.
Сначала надо было отделить то, чего хочешь, от прочих чувств, внутренних запретов, принципов и страхов и получить чистое, беспримесное желание. Джейсону не нужно было долго размышлять и анализировать собственные чувства. Ответ был ясен и понятен с самого начала, даже до того, как он захотел узнать его.
Он хотел быть с человеком, который стоял сейчас перед ним на коленях.
Если не думать о прошлом и собственной гордости, о предательстве и боли, то оставалось одно: пронзительное чувство, желание близости и восстановления утраченного единства. Любовь. Неистребимая, жестокая и неправильная.
Джейсон дотронулся кончиками пальцев до щеки Дэниела и склонился к нему. Он коснулся губами его губ и закрыл глаза — в страхе перед тем, что он сам сейчас делал. Он предавал себя и своими руками ломал линии обороны, построенные вокруг чувств к Астону. Или же эти чувства разрушали своим неумолимым напором те преграды, которые так долго возводили ум, память и гордость…
Астон обхватил его за плечи и притянул к себе. И даже слаще, чем прикосновения чужих губ, таких жёстких, сильных и всё же нежных — нежных с ним, именно с ним — были эти тесные объятия, в которых можно было раствориться и почувствовать себя свободным, не скованным ничем и одновременно зависимым. Неотъемлемой частью чего-то большего.
Не прекращая поцелуя, Джейсон тоже обнял Астона. Сквозь шелковистую ткань рубашки он чувствовал сильные мышцы на его спине, и одного этого прикосновения хватило для того, чтобы в памяти так неприкрыто и откровенно всплыли и другие ощущения: тяжесть этого большого тела на себе, и его спокойная, уверенная мощь под собой, и жёсткость впивающихся в его бёдра пальцев, и возбуждающая боль от укусов…
Джейсон понял, что, несмотря на первоначальную решимость, он боится, что его унесёт этим мощным потоком, и он опять окажется в той же зависимости от Астона, из которой с таким трудом выбрался.
Нет, он не выбрался из неё. Он всего лишь научился жить без Дэниела, но потребность в нём никуда не делась. Он не мог уйти от Астона, потому что от того, что внутри, уйти невозможно.
Дэниел потянул его на себя. Даже не потянул, грубо рванул, так что Джейсон, сидевший на краю кресла, соскользнул вниз. Они оба были теперь на полу. На одной высоте.
Они опять начали целоваться, и Джейсон чувствовал коварное, предательское желание, похожее на крохотную червоточину, которая грозила, как чёрная дыра, вывернуться и вобрать в себя всё его существо. Это было и вполне понятное, инстинктивное желание, и потребность в близости, которую не мог дать ему никто больше… Он так скучал по этому… Страшно, отчаянно скучал.
Он сам хватался за Дэниела, гладил его и ощупывал, словно не веря и боясь выпустить из рук, целовал и кусал его с болезненной страстностью, которая пугала Дэниела, но не настолько, чтобы он захотел остановиться. Сейчас его бы ничто не могло остановить.
— Джейсон, ты… Я как будто не живу без тебя. Это невыносимо, — он целовал закрытые глаза и ровные дуги бровей. — Я люблю тебя, люблю, люблю…
Джейсон прижался губами к его шее, медленно втянул носом знакомый запах, быстро провёл языком, пробуя на вкус. Ему словно мало было видеть, слышать, осязать… Он так истосковался по Дэниелу…
Джейсон на ощупь расстегнул одну из пуговиц на его рубашке и просунул руку внутрь, скользнув пальцами по напряжённым мышцам живота.
— Пойдём наверх? — предложил Астон.
Рука Джейсона замерла, он чуть опустил голову вниз, уткнувшись Дэниелу в плечо, но колебался недолго.
— Пойдём.
Джейсон аккуратно застегнул на Астоне рубашку и поднялся на ноги. Они вышли из гостиной и свернули к лестнице на второй этаж. От её подножия было хорошо видно холл, где находился Хиршау. Джейсон втайне порадовался, что именно он: Хиршау всегда умел очень правдоподобно прикидываться слепоглухонемым идиотом, к тому же, он был одним из тех, кто не болтал зря. С другой стороны, Хиршау мог счесть факт того, что они вместе поднялись наверх, «стратегической информацией», как называл это Эдер, и немедленно доложить начальству.
Джейсон лежал на кровати, закрыв глаза. Иногда он бросал быстрый взгляд из-под ресниц и делал это несмело, почти украдкой, страшась поверить в то, что происходило: Астон раздевал его, касался губами в десятках мест, которые, обычно спрятанные одеждой, были точками уязвимости, слабыми, беззащитными, открытыми.
Иногда Дэниел что-то тихо говорил, но эти слова оставались в другом потоке времени и пространства, не достигая сознания Джейсона, сконцентрированного сейчас на других ощущениях. Его сотни раз так же целовали другие люди, но только с Дэниелом каждое прикосновение губ приобретало смысл и законченность и вызывало так много чувств. Его целовали с желанием, с восхищением, со злостью и с отчаянием, но никто и никогда — с такой любовью. С любовью не к тому, кем он казался, а к тому, кем на самом деле был, к тому, кого по-настоящему знал только Дэниел. Не к его спокойной, идеально-красивой оболочке, а к больной и воспалённой сердцевине, к сгустку страхов и противоречий внутри, что мучил его самого и заставлял причинять страдания другим.
Только Астон знал о нём самую неприглядную, сокровенную правду, и только он знал правду об Астоне.
Он начал снимать с Дэниела одежду, почти зеркально повторяя то, что тот только что делал для него, целуя, лаская и гладя. Но он не смог, как Астон, выдержать до конца в том же медленном, томительном темпе: его хватило только на рубашку, а брюки он уже стягивал торопливо, лихорадочно, подстёгиваемый желанием и страхом, что это желание может исчезнуть.
Дэниел лёг на спину, и Джейсон сел на него сверху. Пару секунд он смотрел на Астона, потом провёл пальцами по линии скулы и грустно улыбнулся, словно благодаря за то, что тот не подталкивает его и не вынуждает. Потом он склонился к нему и начал целовать в щёки и в губы, а руки его путались в волосах Дэниела, возбуждённо, нервно теребя их.
Он спустился ниже, приникая губами к плечам, потом к груди, а потом вдруг замер, положив голову на живот Дэниела и часто дыша:
— Я скучал по тебе… Возьми меня.
Астон улыбнулся понимающе и уверенно, и в его глазах, в полутьме совершенно чёрных, промелькнул хищный отблеск, голодный, яростный и властный. Дэниел перевернулся на постели и подмял Джейсона под себя. От этого резкого движения и навалившегося на него веса Джейсон, и без того сильно возбуждённый, почувствовал, что у него между ног всё напрягается, стягивается, сжимается до онемения и дрожи в мышцах. Он застонал сквозь зубы и чуть толкнулся вперёд — так его член тёрся о ногу Дэниела, и это давало хотя бы частичное избавление от зудящего, сводящего с ума желания. Он еле сдерживал себя, чтобы не начать инстинктивно раскачиваться под Дэниелом: внизу живота, в ногах, в спине ровно бились волны густого, тягучего, как смола, жара, каждая из которых стремилась выгнуть его, выкрутить, вывернуть.
Дэниел сжимал его в объятиях, целовал и шептал на ухо о том, как он любит его, как хочет… Он сместился чуть в сторону, и его рука легла на член Джейсона, погладив сначала, а потом плотно обхватив. Большой палец надавил на головку, и Джейсон впился зубами в губы Дэниела. Он едва мог говорить, так перехватывало у него дыхание от каждого прикосновения.