Яна Мелевич - Разрушающие себя

Некрасивая правда — изнанка внешней любого бывшего наркомана. Мы лечимся, сбегаем, возвращаемся, снова лечимся, теряемся. И так по кругу, пока не разорвешь его на части.

— Ник?

Собственное отражение за стеклом стенда отражает вполне приличного парня. Хорошая одежда из брендовых тканей, густые русые волосы и прямой нос. Греческий нос, римский профиль обычно отмечают фанатки мажоров и историй любви с богатыми. Только в глазах — ни хрена, ни одной эмоции.

— Хорошие мальчики не должны плакать. Ты разве не знаешь? Маму очень раздражает твой голос, пожалуйста, будь тише. Разве я уже не просила тебя?

Удар ладони по щеке обжигает кожу. Затем еще один, и еще. Мне всего пять лет, такие вещи вообще не должны запоминаться и откладываться в памяти. Однако мой мозг сканирует каждую деталь: перекошенное лицо матери, удушливый аромат ландыша, заполняющий мои легкие. Кажется, я всегда буду ненавидеть его, но точно знаю, что нет смысла — мама всегда пахнет по-разному.

Теплая кровь от раны на щеке из-за многочисленных маминых колец стекает на шею. Молчу. Поджимая губы и чуть вздрагивая от разрывающих рыданий. Мне больно, я разбил колени, упав на скользкой лестнице. Противная злобная тетка в переднике вечно натирает ее вонючей тряпкой. У нее мерзкая коричневая бородавка над губой, морщинистые руки и кривой нос. Вечно злобно шипит, стоит мне пару раз попрыгать по ступеням.

Наверное, она сделала это специально, чтобы я упал.

Мама кричит, хочется зажать уши и трясти головой, сжавшись в клубок в темном чулане. Ее трясет, лицо покрывается пятнами. Дедушка меня снова накажет — я опять довел мамочку.

— Не запарывайся с ней, Тим. У нас есть более перспективные ребята, чем эта шобла из Зажопинска, — машу рукой, убирая одновременно липкую паутину воспоминаний с глаз, и отворачиваюсь, слыша вопль в спину:

— Тупой мажор! Я из Красноярска вообще-то!

— Хоть из Бобруйска. Один черт провинция, — отвечаю равнодушно, сунув руки в карманы джинсов и выходя из комнаты.

Унылые больничные цвета на стенах: голубой и мятный. Практически в любой клинике можно встретить нечто подобное наряду с широкими стендами на полстены, где обрисованы последствия болезней. Точно такие же висят и тут. Жизнеутверждающие плакаты с кошмарными картинками — это последствие употребление наркотических и алкогольных веществ. На них люди, страдающие анорексией, а с ней и сопутствующими проблемами. Впалые глаза, потухший, стеклянный взор, направленный в самую душу. Я никогда не употреблял героин или ЛСД, но совсем другое дело — психотропные. Каждый приступ паники, психоз сопровождался немедленной тягой съесть горсть-другую таблеток из волшебной упаковки.

Она говорила, что это делает меня нормальным.

Она клялась, что так будет правильно.

Ты довольна, дрянь? Я больше не могу нормально спать, ведь каждую ночь возвращаюсь в один и тот же сон. По словам психотерапевта, это последствия пережитой травмы. Знать бы еще какой. Ведь у меня их тысяча и одна.

Надеюсь, ты горишь в Аду, Лена, со всей нашей семьей. Отдельный котел для тебя слишком мал, я бы выделил целый круг с чередой непрерывных страданий. Взял бы цепь и самолично выстегал до кровавых ошметков. Ненавижу тебя, ненавижу их.

Кулак со всей силы врезается в пластик. Боли почти не чувствую, однако след крови на поверхности меж трещин приносит облегчение. Еще раз и снова. Смартфон бренчит привычным писком, напоминая о пришедшем сообщении в личку Ватсап. Зачем я включил уведомления? Надо будет исправить это упущение.

СтариКАКАшка: «Завтра в галерее благотворительная акция. Ты помнишь?»

Нет, и мне как-то все равно. Веселить кучку вшивых сироток из приюта? Делать мне больше нечего, как их каракули с претензией на искусство за живопись выдавать. Если ты нарисовал зеленый шарик с фиолетовыми ушами, это еще не делает его бегемотом.

СтариКАКАшка: «Я знаю, что ты прочитал предыдущее сообщение».

Рома Сташенко доконает своим нытьем даже мертвого. Меня он любит доводить особенно. Следом за прошлыми двумя сообщениями еще пять новых.

«Тебе все равно не спрятаться».

«Хватит играть в ребенка!»

«Ты был у Григория на сеансе? Имей в виду, я проверю».

«Никита, тебе двенадцать? И смени это идиотское прозвище в контактах!»

Показываю экрану средний палец и, отключив телефон, двигаюсь к выходу. Пинком открываю дверь и с тоской смотрю на угасающее оранжевое солнце. Весь день насмарку из-за парочки дур.

Собака. Вот черт, его же надо куда-то деть…

— Мы его искупали и накормили. Он такой милый, — две светловолосые девчонки — дочери нашего директора — улыбаются и играют с довольным щенком. Тот кружит на парковке у самых ног, преданно заглядывая в глаза и виляя хвостом. Естественно, ничего у него не сломано, все та коза наврала ради чувства жалости. Однако этот факт почему-то приносит облегчение — хоть вести никуда не придется.

— Так забирайте, — отмахиваюсь, глядя большие и удивленные глаза. — Только безвозвратно и без «он вырос большой, выкинем его на улицу».

— Не-е-е, — мотают головами близняшки, и одна из них — Арина вроде — подхватывает псеныша на руки, прижимая к себе крепче. — Мы у папы уже спросили, он не против.

Хмыкаю, невольно представляя себе эту картину. Поди наверняка на жалость надавили. Все-таки дети — удивительные создания. При нормальных условиях они похожи на цветы в поле: радуют глаз, приятно пахнут и всегда красивы. Даже самые обычные. А еще они умеют любить, разумеется. Пока не повзрослеют.

— Вот и круто, — иду к машине, слыша позади окрик:

— А ты точно не против? Он же твой друг!

Резко оборачиваюсь, разглядывая вначале неуверенные лица девочек, затем морду счастливого чистого пса. О как, это по виду овчарка. Маркиз или как его, жмурит глаза, высунув язык.

— Вот именно поэтому лучше пусть живет с вами, — отзываюсь, отворачиваясь обратно к машине.

У меня сегодня был плохой день, поэтому нужна хорошая ночь. Одна зависимость сменяет другую, и сегодня я хочу ее прочувствовать.

— Фу, ты видела эти убогие шмотки? Явно подделка, мне одного взгляда достаточно.

— Да потому что нищая. Я ее из жалости позвала. Раньше мы дружили, конечно, но сейчас, Кать, говорю тебе: Леська испортилась. Бесит, что я удачно замуж вышла. Подсирает постоянно.

Стою, курю и наслаждаюсь. Рядом дымят молодые девицы в коротких платьях, и яркий свет от лампы отражается блеском ткани. Не особо разбираюсь в бабских нарядах, но, вспоминая Ленкин гардероб, могу сказать, что это пара-тройка средних зарплат обычного офисного планктона. Они богаты или мужья — значения не имеет. Говно потоком льется из уст каждой. Леська только что вышла в туалет, пока ее подруги в курилке обсуждают внешние данные, последние события из жизни и всевозможные сплетни, касающиеся дорогой подруги.

Ай, люблю. Эх, молодцы.

Красотки просто, всю подноготную наружу без прикрытия.

— Ну и дрянь, — выдыхаю сигаретный дым, рассматривая черные панели на стенах. Обе дамочки резко оборачиваются. Под их задницами скрипит черная кожа удобного диванчика, и рука одной замирает над хрустальной пепельницей на столе. Тоненькая струйка дыма поднимается выше к зеркальному потолку, пока на кончике тлеет сигарета.

— Простите, что?

— Я говорю: в десны после вылитых помоев тоже сосаться будете или совесть не даст присосаться губешками щечка к щечке? — ехидно интересуюсь, стряхивая пепел в урну, стоящую рядом. Обе девушки раскрывают рты, ошарашенные донельзя.

Особенно блондинка. Всего час назад в туалете она рухнула на колени в грязной кабинке туалета и, забыв о кольце на пальце и муже с детишками, принялась за работу ртом. Не сказать, что очень успешно. Пить надо было меньше, нюхать всякую химическую дрянь со столика тоже не стоило. Пока ее каблуки упирались в облеванный кем-то унитаз, Марина или Светлана активно двигала головой, пытаясь заглотить глубже.

Блонди сглатывает, давится воздухом и отчаянно пытается вдохнуть хотя бы немного кислорода в накуренном помещении. У меня в заднем кармане портянка с контактными данными, по взгляду вижу, как ей страшно.

Дверь открывается, и в курилку вплывает третья подружка. Она неуверенно оглядывается, затем улыбается, увидев подружек, и спешит прямо к ним. Взор ее синих глаз проходится по мне без интереса, скорее просто по людской привычке осматриваться. Сегодня на входе один из охранников потребовал у нее документы, посчитав слишком молодой и не достигшей восемнадцатилетнего возраста. Олеся долго смеялась у стойки администратора, ожидая, пока ей поставят голографическую печать с названием клуба на запястье, дабы пройти дальше. Им было по-настоящему весело, будто настоящие друзья пришли отдохнуть в компании. И хотя моя туалетная подружка довольно быстро убежала на танцпол, где мы и столкнулись в толпе, ничего не предвещало подобного разговора.