— Дядя Джонатан говорит, что может научить меня играть, а я левша, поэтому он сказал, что я могу попасть в любую университетскую бейсбольную команду в мире, если смогу забить, и он научит меня!
— Отлично. Можешь начать после каникул на День Благодарения.
— Нет! Сегодня! Он говорит, что сегодняшний день ничем не хуже любого другого, и в саду мы пробудем всего час или около того, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.
— На тебе праздничные туфли.
У него не было времени ответить, прежде чем Джонатан появился надо мной с мешком апельсинов. Он вырос высоким и сильным и спас империю Дрейзен от падения прямо после аспирантуры. Банкротство пресса объяснила проблемой с алкоголем у папы, которой не было на самом деле. Просто легче было сказать, что Деклан Дрейзен был алкоголиком, чем то, что он потратил почти каждую копейку на уничтожение Чарли Чилтона. Папочке было плевать на то, что весь мир считал его пьяницей, пока они не знали, чем на самом деле он занимался.
— И что? — спросил Джонатан. — Мы просто потренируемся передавать мяч. Он не испортит обувь.
Дэвид, двенадцатилетний сын моей сестры Шейлы, протянул Алексу перчатку для левши с мячом в нем.
— Нашел это в машине.
Алекс скривил личико в стиле «пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста». Я до чертиков любила этого ребенка. Он любил заниматься чем-то. Будь то спорт. Или искусство. Или письмо. Или наклейки. Или «Подземелья и Драконы». Или даже люди. В целом, он любил людей, и я знала, что он просто больше хотел провести время со своим дядей и двоюродным братом, чем побросать крученый мяч.
— С твоей женой все будет в порядке без тебя? — спросила я Джонатана.
Его жена, потрясающий музыкант с подвешенным языком, вот-вот родит, и он носился вокруг нее, как курица-наседка.
— Она окружена половиной Неаполя. Я даже не могу приблизиться к ней. — Он поправил мешок с апельсинами за плечом. — Мы пройдем туда, — он указал в сторону заходящего солнца на какое-то туманное место подальше, позади столов и танцующих пар.
Все трое промчались мимо меня без единого слова.
Во дворе начался итальянский танец, и Тереза выделялась из толпы, словно лилия на воде.
Аманда сидела в стороне, вся в черном, от выражения на ее лице могли бы замерзнуть океаны.
— Она все еще дуется? — голос Эллиота раздался позади меня.
— Ага.
Он коснулся моей шеи и провел пальцем по плечу. Он знал с какой силой надавить, чтобы заставить меня забыть обо всем.
— Тебе нужно отпустить ее, — сказал он.
— Я больше не буду это обсуждать.
— Но мы с ней будем. — Он развернул меня в сторону кухни. Комната опустела, поэтому ничего не могло отвлечь меня от его глаз оттенка зеленого океана. За годы в уголках появились морщинки. Возраст сделал его еще красивее. — Так что мы с ней выиграем.
— Нет, не выиграете. — Я разгладила переднюю планку его рубашки цвета электрик. Он наконец-то принял свое Епископальное духовенство и вернулся к духовной практике. Это был длинный тяжелый путь. Восемь лет. Но в конце концов, он стал новым человеком.
— Как насчет такого варианта? — спросил он. — Если ты признаешь истинную причину, по которой не хочешь, чтобы она поехала в Намибию, мы договоримся о следующем лете. — Я собиралась сказать, что она не будет в безопасности, когда он поднял палец. — Настоящая причина. Ты знаешь, что она в безопасности с Диконом. Он скорее сожжет весь континент, чем позволит, чтобы с ней что-то случилось.
Я покусала губы и рассказала ему настоящую причину, о которой он, черт побери, прекрасно знал.
— Он увидит ее и узнает. И она узнает.
— Узнает — что?
— Что она его дочь.
— Она моя. И всегда была моей.
— Давай перестанем обманывать самих себя? Пожалуйста?
— Мне нет дела до ее ДНК. И это правда. Я был ее отцом в течение пятнадцати лет, а он был другом по переписке. Когда она хотела продать печенье с группой девочек-скаутов, кто сидел перед продуктовым магазином все выходные? Когда она хотела поиграть в баскетбол, кто тренировал команду? Когда у нее начались первые месячные, кто бегал за необходимым? Я. Она моя. И она поедет туда, влюбится в приключения и будет боготворить своего дядю Дикона, как и все остальные, но она знает, что она моя.
— Что насчет него?
— Я не буду о нем беспокоиться. — Эллиот всегда был настолько уверен в своем заслуженном отцовстве, как будто понятия, безупречно правильные в его мире, становились таковыми везде. Он был сторонником истины, и его единственной всеобъемлющей истиной всегда было то, что в круг его семьи входили те, кого он признал.
— Как это?
— Я могу одолеть его в поединке, — он обнял меня и приложился губами ко лбу. — За мою семью я сделаю его и сотню таких же, как он.
— Мужчины, — проворчала я, опустив голову ему на грудь. — Подожди. Я выиграла пари. Теперь, когда я признала истинную причину, она поедет в Монтерей следующим летом.
— Ты не хочешь, чтобы она это делала теперь, когда ты сказала правду вслух.
Он был прав, как обычно. Озвучив свой страх, я уменьшила его. Аманда жаждала приключений и путешествий. Я не могла сдерживать ее дольше.
— Что я сделала, чтобы заслужить тебя? — спросила я.
— Ты позволила мне любить тебя.
— И все?
— Да.
Я повернулась к нему спиной, и он обнял меня, уткнувшись губами в мою шею.
— Это того стоит, — произнесла я.
Антонио и Тереза танцевали на каменной плитке во дворе. Он держал ее и когда поднял глаза, наши взгляды встретились. Он что-то сказал Терезе, и она запротестовала, но он оттолкнул ее и пробежал по ступеням через толпу к раздвижным дверям кухни.
— Ты не пьешь вино? — спросил он через дверь, как будто быть трезвой на свадьбе было из рода фантастики.
— Шестнадцать лет не употребляю алкоголь, Антонио. Ты не заметил? Я знаю тебя уже полгода.
— Тебе вообще весело?
— Да, — ответил Эллиот. — Это работа моей жены.
Антонио мотнул головой.
— Я повидала веселье, — сказала я. — Тереза тебе ничего не говорила?
— Признаюсь, я ничего не понял.
Эллиот отпустил меня, оставив руку на моей шее.
— Я нахожу дизайнеров. Вкладываю в них. Вывожу их в люди. Народ болтает. Мы строим бизнес.
Сложно было сказать, впечатлился ли он или засомневался, что кто-то мог бы зарабатывать деньги, делая нечто настолько глупое.
— Ты танцуешь? — спросил он.
Пришлось подумать минуту. Давно это было.
— Да, вообще-то, танцую.
Антонио полностью открыл дверь и обратился к Эллиоту:
— Никогда не свыкнусь с тем, что у священника есть жена. Но ты не возражаешь, если твоя потанцует со мной?
— Совсем нет. — Он убрал руку с моей шеи. — Будь осторожен с ней. Она самое ценное, что у меня есть.
— Буду относиться к ней как к драгоценному цветку, — сказал Антонио, когда я взяла его за руку. — Но ей, возможно, придется поддерживать меня. Кажется, я переборщил с вином.
Антонио вывел меня на полянку, где под заходящим солнцем танцевала толпа. На краю сада я увидела Джонатана, стоящего на коленях рядом с моим сыном и показывающего, как держать бейсбольный мяч, пока мой племянник подбрасывал апельсины возле дерева. Справа от меня надулась дочка, потому что я не сказала ей, что да, она может поехать в Африку следующим летом, а позади меня Эллиот наблюдал, как я танцую со своим свояком. Моя сестра танцевала в свадебном платье. Марджи вела серьезный разговор с моими родителями. Жена моего брата вразвалочку ковыляла в ванную.
Мы были связаны. Все мы. Жестами рук и тонами голосов. Нашими намерениями, действиями, верностью, готовностью приносить жертвы друг за друга, мы были связаны веревками нашей любви и крепко держались за узлы наших сердец.
Вокруг меня были люди, которых я была достойна.
* * * Конец * * *