— Марта, Эльза! Вы здесь? — кричит у дверей моей комнаты Григорий Викторович, но его статную фигуру я не вижу.

— Да, Гришенька! — выкрикивает мама, и мужчина проходит к нам, в гардеробную, где я аккуратно вытаскиваю из одного чемодана коробки с хрусталем и перекладываю в другой. Строгий взгляд окидывает нас с мамой. Точнее, маму, меня лишь мельком оглядывают, не обращая почти никакого внимания. — Я бьюсь над неуклюжестью своего ребенка! В кого я ее родила…

— Успокойся, дорогая. У нас полно времени. — Мужчина обнимает со спины мою миниатюрную маму и оставляет целомудренный поцелуй на ее макушке. Впервые я вижу их такими домашними, спокойными, впервые замечаю проявление ласки со стороны Григория Дмитриевича. Обычно он очень сдержан.

Или они так же милуются за завтраком в столовой без меня?

— Ага, полно. Самолет готовят?

— Да. Игорь уже проверяет джет.

— Отлично! Это будут лучшие дни в моей жизни.

Это буду самые худшие дни в моей жизни…

Много солнца, много белого песка, много крема с защитой не менее пятидесяти и постоянное ношение солнцезащитных очков. Головная боль всех альбиносов. Я хотела сказать маме, что такой климат повлияет на меня не очень хорошо, но не хотела расстраивать ее. Она так ждала свадьбу, планировала все до мелочей самостоятельно, без помощниц, я не могу лишить ее этой радости.

Я как-нибудь переживу эти дни в закрытом помещении…

Крем на месте, две пары очков тоже, длинные туники и платья в пол, в которых не будет жарко, но которые спасут меня от палящего солнца, лежат на своих местах. Хрупкие коробки переместила в другой чемодан, теперь можно ехать. Матч у Дани скоро должен закончиться, его привезут сразу в аэропорт.

— Эльза, ты готова? — строго спрашивает мама.

— Да. Сейчас только вещи спущу.

— Ага… — и покидает комнату. Я думала, она или Григорий Викторович помогут спустить два чемодана, полтора из которых не мои, но приходится справляться самой: остальные заняты родительским багажом.

В машину мы рассаживаемся быстро, прислуга погружает чемоданы, но я не успеваю залезть в салон, потому что…

— Да! — рявкает неподалеку от меня Григорий Викторович, когда ему звонят на мобильный. — Что значит в больнице? Какая, к черту, больница? У меня самолет через час!

Внимательно вслушиваюсь в разговор, стоя перед открытой задней дверцей. Сердце замирает в ожидании последующего ответа мужчины и окончательно готово остановиться, когда он произносит, глядя на меня:

— Эльза, ты поедешь в больницу с Анатолием.

— Что? — удивленно смотрю на хмурое лицо будущего отчима.

— Даниил в больнице. Тебе нужно его проведать.

Эм… почему я? Мы не кровные родственники, не родные люди и даже не друзья. Один серьезный разговор пару недель назад ничего не изменил в наших отношениях. Если мы прекратили ссориться и мысленно ненавидеть друг друга, это не значит, что я буду лететь к своему «братику» на всех парах.

— Почему я? Думаю, ему хочется увидеть своего…

— Эльза, ты слышала, что тебе сказали? — встревает мама, из ее глаз на меня смотрит заостренная сталь. — Садись к Анатолию и езжай в больницу! Нас ждет самолет! Мы не можем отменить рейс!

Вы можете позвонить пилоту и сказать, что не полетите…

— Когда выйдете из больницы, позвони нам, мы пришлем за вами самолет.

С этими словами родители садятся в загруженную машину и отъезжают. Мы остаемся во дворе с Анатолием, который глядит на меня сочувствующе, будто понимает, что я ощущаю сейчас. Я не смотрю вслед уезжающей машине родителей, не пытаюсь анализировать такой расклад событий. Мне остается только подчиниться и поехать в больницу через московские пробки.

Как ни странно, волнение не охватывает меня по пути, слезы обиды не скатываются по щекам, а грудь не сдавливает прессом. Ведь в этом есть и нечто положительное: я проведу на солнце на один день меньше.

— Здравствуйте, — здороваюсь с медсестрой из регистратуры частной клиники, куда меня привез Анатолий. — К вам сегодня поступил Даниил Богатов. Он…

— А, наш футболист? Он на операции, вам лучше подождать.

— На какой операции? — спрашиваю, недоуменно уставившись на девушку, которая очень неохотно отрывается от телефона и глядит на меня сквозь наращенные ресницы.

— У Богатова сложный перелом ноги. Осколков много. Вы что, трансляцию не смотрели? Там повтор показывали раз десять.

— Я…

— Ой, ясно. Операция сложная, закончится нескоро, к пациенту можно будет зайти только завтра. Езжайте домой и выспитесь. С ним все будет хорошо.

Зато со мной все будет плохо…

Глава 7. Дан

Никогда не думал, что смогу так сильно напиться. До головной боли, до ломоты в костях, до тошноты. Не представляю, как я мог опуститься до этого! У меня завтра матч, нужно быть собранным и трезвым, а я…

Едва открываю глаза, преодолевая непомерную тяжесть век, и понимаю, что нахожусь не в своей комнате с темным зеркальным потолком. Справа от меня не светит солнце, окна балкона не открыты настежь, как я люблю. Белый цвет помещения ослепляет, а пикающие приборы заставляют напрячь слух. Я в больнице? Что я здесь делаю? Вряд ли напился до беспамятства.

Воспоминания важного матча отдельными картинками мелькают в голове. Вот мы выбегаем на поле, знакомимся с соперниками, затем окидываем фанатов взглядом, а на пятнадцатой минуте кто-то отнимает у меня мяч, сильно ударив по ноге. Единственное, что я помню, это дикая боль, от которой появляются огненные пятна перед глазами.

После меня поглотила темнота, из которой, казалось, я никогда не выйду…

— Милый, ты проснулся? — чересчур громко спрашивает знакомый женский голос. Пытаюсь сфокусироваться на темном пятне надо мной, получается не сразу. Первыми появляются четкие полные губы, затем обеспокоенные глаза.

— И тебе привет, Мариш, — растягиваю губы в улыбке, насколько позволяют силы. — Что со мной произошло?

— Тебя сильно ударили по ноге, сделали сложную операцию.

— Операцию? — удивленно смотрю на девушку.

Марина ничего не говорит, просто кивает головой и переводит испуганный взгляд на правую ногу. Перевожу глаза туда же и…

Кажется, я попал.

На ноге стоит какая-то железная штука. Она охватывает голень, а в кожу воткнуты какие-то иглы. Черт возьми, что со мной произошло?

— Это просто п-перелом, дорогой, — произносит Марина, чуть заикаясь.

Не могу ничего сказать в ответ. Слова застревают в горле, слабость не позволяет четко сформулировать мысль. Не позволяет осознать реальность происходящего. Если перелом настолько серьезен, что на меня надели какую-то штуку вместо гипса, то мне придется бросить футбол на полгода как минимум! Черт!

Кому я сделал больно, что судьба наказывает меня так жестоко?

— Ты все выдержишь, я верю в тебя.

— Ага.

— Я позову доктора, милый. Мне пора уходить, — она разворачивается ко мне спиной, только сейчас замечаю небольшую дорожную сумку в ее руках.

— Куда?

— У меня самолет через два часа. Я улетаю в Милан на шопинг.

— На шопинг?

— Ну да. Я не могу его отменить! Прости, дорогой. Я приеду через две недели и привезу тебе много красивых футболок. Вот увидишь, они тебе понравятся. — Девушка подходит ко мне, оставляет поцелуй на лбу и покидает палату. Говорят, в лоб целуют покойников, именно им я ощущаю себя сейчас.

Мертвецом, которому суждено лежать всю жизнь…

После ухода Марины я ощущаю лишь пустоту. Даже аромат ее духов выветривается вслед за хозяйкой, остается только запах медикаментов. Он проникает внутрь меня, окончательно пробуждает своей резкостью и моей ненавистью к лекарствам. Я ненавижу больницы, ненавижу места, где тебе сообщают о неполноценности и тыкают этим в лицо.

— Доброе утро, Даниил, — в палату заходит женщина в маске и белом халате, в руках у неё планшет. — Как себя чувствуете?

— Прекрасно!

— Жаль. Сегодня я испорчу вам настроение, — улыбается женщина сквозь маску.

— Я пару месяцев не смогу играть за нашу сборную. Спасибо, утешили.

Женщина какое-то время глядит сначала в планшет, затем на меня, будто я соврал ей. Но Марина сказала, что мне сделали операцию на ноге. Учитывая больничный, восстановление, физиотерапию и ускоренную реабилитацию, я застряну в этих стенах от силы на полгода.