Воспоминания о девушке из прошлого нахлынули с новой силой и окрасились в другие краски. Она больше не была одной из многих. Она стала особенной, выделилась из общей массы. Васька — Инга. Милая, нежная Василиса и жесткая, холодная, властная Инга. Как они обе могли уживаться вместе? Или Инга — это железный панцирь, а под ним спряталась одинокая, слабая израненная душа?
«Я все узнаю, а потом мы с тобой поговорим Васька — Инга, откровенно поговорим. Мы оба задолжали друг другу этот разговор, а долги нужно возвращать, даже спустя восемь лет».
Артур вошел в кабинет главврача с неизменным букетом цветов и коробкой конфет. Женщина, сидевшая за небольшим полированным столом, что-то писала в журнале. Подняла голову, посмотрела на посетителя из-под круглых очков. Лицо у нее мягкое, полное. Сама она круглая, маленького роста, под белой шапочкой виднеются темно рыжие кудряшки. На вид лет сорок пять — пятьдесят.
— Счастливым папашам прием по понедельникам. Кто вас впустил?
Артур нагло сел на стул и положил букет возле женщины.
— Антонина Михайловна, здравствуйте.
— И вам не хворать. У меня перерыв, заслуженный, между прочим. Между двумя кесаревыми, а вы мне мешаете отдыхать.
Артур знал, как здесь все работает. Достал из кармана конверт и подтолкнул к главврачу. Она взяла презент пухлой ручкой, заглянула вовнутрь и сунула деньги в журнал.
— Я вас слушаю, молодой человек, только быстро. Постарайтесь уложиться в пятнадцать минут.
Артур улыбнулся.
— Постараюсь. Семь лет назад вы здесь работали?
— Работала, я тут уже пятнадцать лет. Вы по-существу пожалуйста.
— Мне нужно узнать об одной роженице. Это было в июне 2005 года. Ровно семь лет назад почти день в день.
Антонина Михайловна задумалась, а потом усмехнулась.
— Вы хоть представляете, сколько рожениц за это время прошло через мои руки?
— Представляю. Ну, может архивы, журналы.
— Нет, это просто невозможно и это не пятнадцать минут, а гораздо, гораздо больше. Вы можете обратиться в другой день или позвоните, и я постараюсь помочь и…
Артур протянул еще один конверт, поувесистей первого.
Главврач тяжело вздохнула. Бросила взгляд на часы.
— Я постараюсь, но ничего не обещаю. Как звали ту роженицу?
— Василиса Лавриненко, темненькая такая худенькая, очень молоденькая тогда была.
Антонина Михайловно сняла очки и протерла их полой халата.
— Можете спрашивать. Я ее помню, сама роды принимала. Да и как забыть? Трагедия-то какая. Мы всем роддомом ей помогали.
Артур откашлялся.
— Расскажите мне. Просто все расскажите, — хрипло попросил он и взялся за горло. Гортань странно саднило, как во время гриппа.
— Да, что рассказывать? Грустно все это. Мне она иногда по ночам сниться, как проснусь, так и плачу. Это вы привыкли врачей бесчувственными считать, а для нас каждый умерший младенец— личное горе. Приехала она на двадцать девятой неделе, воды отошли и схватки начались. Мы, как могли, пытались остановить, но роды начались стремительно. Родила малыша, весил всего девятьсот грамм. Эх, приедь она раньше. Укол бы успели сделать для раскрытия легких, а так. Поздно уже было. Я ее помню, сама еще девочка, худая, бледная. Она тут санитаркам помогала, полы драила, больных переносила, судна мыла. Лишь бы позволили в патологии рядом с малышом оставаться. Бывало, зайду к ней, а она молоко цедит, плачет и цедит. Я-то знаю, что малыш в плохом состоянии, а она говорит: «вот выйдем с Егоркой, грудью кормить буду». Потом вроде немного оклемался малыш, вес набрал. Мы уже и вздохнули с облегчением. Выписывать хотели. Она еще убежала на один день. Вроде с отцом покупать кроватку да коляску. Мы тоже кое-чего подкинули. Принесли мешками вещи от своих детей.
Антонина Михайловна вытерла глаза платочком.
— Не могу. Как вспомню… ох… слезы на глаза сами наворачиваются. Перед выпиской ему плохо стало. Посинел весь, задыхаться начал. Мы его к аппаратам искусственной вентиляции подключили. Диагноз неутешительный — бронхопульмональная дисплазия. Таких малышей выхаживают сейчас и у нас, а тогда оборудования нужного не было, лекарств тоже. Я Василисе предлагала в платный центр в столицу обратиться. А там, сволочи, такую цену заломили. Мы старались, вроде собрали, кто сколько мог. Жалели сиротку. Да и сейчас такие мамы молоденькие, одиночки, редко так трусятся, особенно если дите больное. Здоровых бросают. А она не отходила от него. Бывало, уснет на стуле, он только пикнет, а она уже на ногах. В общем, не нашла она тогда пяти тысяч долларов. Говорят, к папаше ребенка ходила за два дня до смерти Егорки, а тот… Слов нет…Тот сукин сын отказал ей. Представляете, просто отказал. Господи, как же нехристей таких земля носит?
Артур побледнел, сжал челюсти, чувствуя, как воздух в легкие уже почти не поступает, а сердце бьется, словно в горле.
— Умер Егорка во сне, у нее на руках. Василиса тихо просидела как мышка, мы обнаружили только утром. Отобрать не могли. Как она кричала. Господи, у меня этот крик всю жизнь в ушах стоять будет.
Артур резко встал со стула, протер лицо трясущимися руками.
— Водички?
Он кивнул и разлил пол стакана, пока донес до пересохших губ.
— А вы брат Василисы?
Он кивнул, не в силах сказать правду. Испытывая жгучий стыд за то, в чем не был виноват. Стыд и горечь, едкую горечь и тошноту, которая комом застряла в горле.
Перед тем как попрощаться с главврачом тихо выдавил.
— А может отец ребенка и не знал? Может, обманул его кто?
Антонина Михайловна внимательно на него посмотрела, словно в душу, заглядывая.
— Незнание, молодой человек, не освобождает от ответственности. Особенно ответственности за смерть ребенка.
Потом ткнула ему конверт в руки.
— Это вы, да? Вы тот поддонок, который денег не нашел! Вон цепь на шее золотая, поди дороже пяти тысяч стоит? Заберите свои деньги. Убирайтесь. Нелюдь!
Она вытолкала Чернышева за дверь, а он даже не сопротивлялся. Сел на пластмассовый стул и прислонился головой к холодной стене. В ушах звучали ее слова: «незнание не освобождает от ответственности…не освобождает…когда речь идет о смерти ребенка…от ответственности…смерть ребенка…смерть…смерть»
Артуру захотелось заорать и заткнуть уши руками.
Я сломалась. Как игрушка, у которой кончилась батарейка зарядом на восемь лет. Просто отключилась. Все тело ломило как при тяжелой болезни. Я так наревелась, что не могла с утра открыть глаза, меня хватило лишь на то, чтобы сделать себе чашку кофе и вернуться в постель. Я забралась под одеяло, чувствуя озноб. Наверное, я все-таки простудилась вчера после того, как насквозь промокла под дождем, скорей всего поднялась температура. Последние события меня просто доконали. Несмотря на долгие годы подготовки, самовнушения, я не учла одного, нет, точнее двух вещей: я все еще не смирилась с гибелью сына и я по-прежнему безумно люблю его проклятого отца. Я поняла это в тот момент, когда он вытаскивал меня из разбитой машины. Словно произошел щелчок внутри. Он заботливо набросил мне куртку на плечи, а я сидела и думала о том, что не могу его не любить. Я слабая, я ничтожество и я не способна идти до конца. Что он там бормотал? Что не знал? Я в это не верила.
Посмотрела на часы. Черт, нужно идти на работу. Сегодня никак нельзя отлежаться. Есть важные переговоры с партнерами из Америки насчет материалов, партнеры договаривались именно со мной, спихнуть на кого-то из офиса не получится. Я встала с постели, оделась, чувствуя, как меня буквально подбрасывает от лихорадки. Приму аспирин в офисе и все пройдет.
Внизу меня уже ждал таксист. Чернышев позаботился о «тойоте», ее еще ночью забрали в ремонтную мастерскую.
Простояв в утренних пробках, я наконец-то приехала в офис. Светочка заботливо поинтересовалась, приготовить ли мне чай, потом спросила, как я себя чувствую. Я вымученно ответила, что все хорошо. Прошла в кабинет, села за стол. Мне становилось все хуже, я порылась в ящиках и лекарств не нашла. Черт, как я могла забыть, я же отдала их Наташе из бухгалтерии. Ладно, вот переговоры проведу и пошлю Свету в аптеку. Странно, Герман уже пару дней не звонил и трубку не поднимает. Обиделся. Я понимала, что рано или поздно этот разговор с Германом состоится, и буду вынуждена ему отказать. Я не выйду за него замуж ни при каких обстоятельствах, пусть хоть на части режет. Еще лет восемь я его выносить не собиралась. Да каких там восемь, я бы рассталась с ним хоть сегодня. Пусть обижается. Я, конечно, понимала, что с Германом шутки плохи, но, в конце концов, что он мне сделает? Убьет? Не думаю, что он на такое способен, скорей всего просто оставит меня без денег. Не беда — это мы уже проходили. Я чувствовала, как меня клонит в сон, прилегла на тахту. Посплю пол часика. Пока Света не разбудит. Уснула моментально. Просто выключилась.