Ульяна Соболева - Реквием

Артур забарабанил в дверь.

— Дай бумагу и карандаш.

— Нахрена тебе?

— От адвоката хочу отказаться.

— Вот придет к тебе и откажешься. Я тебе не бюро добрых услуг. Угомонись.

Герман привез меня в шикарный особняк в Вене. Судя по всему, дом он купил недавно. С тех пор как он вернул меня обратно, прошло два месяца. Два кошмарных, нескончаемых месяца. Он изолировал меня от внешнего мира насколько смог. Наш телефон прослушивался, с моего сотового я могла позвонить начальнику охраны и самому Герману. Повсюду меня сопровождал телохранитель. Сторожевой пес Гоша. Эдакий двухметровый верзила, который всегда и на все мои вопросы отвечал односложными ответами. Он следовал за мной повсюду от супермаркета до парикмахерской. Он незримой тенью присутствовал в доме, и я бы не удивилась, обнаружив его за дверью туалета. Впрочем, весь дом был оборудован как крепость с многочисленными камерами наблюдения. Новицкий больше не поднимал на меня руку и не повышал голос. Я знала, что он ждет, когда я перебешусь и приду к нему сама, так бывало и раньше. Он приезжал раз в неделю, привозил очередной безумно дорогой и совершенно мне не нужный подарок. Ужинал со мной, возил в кабак или клуб, а потом уезжал и снова на неделю. Слава богу, не настаивал на сексе, иначе у меня бы съехала крыша. Каждый раз, когда я спрашивала о суде, он болезненно морщился и отвечал что на это уйдет время. Что он обязательно поставит меня в известность. Я нарочно давала ему понять, что нахожусь с ним рядом только из-за его проклятого ультиматума, а он упорно делал вид, что ему наплевать на мои чувства и мое мнение. Чем больше я упрямилась, тем непреклонней становился он. Меня бесило его холодное спокойствие. Он обращался со мной как с вышедшим из — под контроля подростком — ласково, но строго. Пока я не поняла, что нахожусь в тюрьме. Просто красиво обставленной, шикарной тюрьме. Герман отрезал меня от внешнего мира. Он оградил меня от общения насколько мог. Наказывая за непокорность. Иногда мне казалось, что скоро я не выдержу и сломаюсь. Меня преследовали мучительные головные боли. Я и раньше страдала мигренями, а сейчас постоянно находясь в нервном стрессе, я с ума сходила от приступов до рвоты, до тошноты. Я думала об Артуре каждую секунду. Я медленно сходила с ума, зная, что он там один, что он наверняка думает, что это моих рук дело. Благодаря Герману я узнала о Чернышеве больше чем когда-либо. Мой любовник, в надежде вызвать во мне презрение и отвращение к Артуру дал почитать его дело. Все то, чего я не знала раньше, неприкрытая правда о том, какой на самом деле Чернышев. Как отсидел за кражу, как проворачивал грязные делишки с Рахманенко, как изменял Алене. Только Герман просчитался — чем больше я узнавала о жизни Артура, тем больше сходила по нему с ума, тем сильнее убеждалась в том, что под маской циника скрывается одиночество и боль. Я уже не могла его ненавидеть. Если мое безрадостное детство все же скрасил Иван Владимирович и заботился обо мне, то Чернышев хлебнул горя сполна. Я представляла себе голодного подростка, вынужденного воровать, чтобы выжить и мое сердце сжималось от жалости. Если бы не мой опекун, в кого бы превратилась я? После месяца на улице? Наверное, ожесточилась бы похлеще Артура. Он выбрался из грязи сам. Когда мы встретились восемь лет назад, я даже не могла предположить, что Чернышев когда-то сидел.

В этот раз Герман приехал довольный. Впервые за эти два месяца я видела его в таком чудесном настроении, хоть он и пытался скрыть свою радость. Только что-то подсказывало мне — радость Новицкого я не разделю, скорей всего мне она принесет боль и разочарование. Только я не предполагала, что меня это просто подкосит. Когда, едва сдерживая радость, Герман сообщил мне о том, что Артур отказался от адвоката за неделю до суда, я почувствовала, как кровь отхлынула от моего лица и предательски закружилась голова.

— Что значит отказался?

— А вот так, обратился в прокуратуру и потребовал другого защитника.

Герман сидел напротив меня в кресле и попивал портвейн. Его забавлял мой ступор, веселила моя паника. Он наслаждался своим триумфом.

— Ты же обещал мне! — закричала я, — ты поклялся, что сделаешь все возможное ты…

— Я сделал. Кто же мог предположить, что он откажется от адвоката?

Я стиснула кулаки, с трудом удерживаясь, чтобы не вцепиться в наглое лицо Новицкого.

— Найди ему другого адвоката. Ты обещал! Ты обязан ему помочь!

— Я никому ничего не обязан. Все что обещал — я выполнил. Кроме того суд уже состоялся и вынесен приговор, который вступит в силу через две недели.

Я, шатаясь, опустилась на стул, чувствуя, как немеют ноги, снова подступает тошнота и резкая головная боль.

— Сколько? — хрипло спросила я.

— Пятнадцать лет. Без права подачи апелляции. В колонии строгого режима.

Если бы Герман вонзил мне в сердце нож, мне не было бы настолько больно. Я задохнулась. Всхлипнула захлебываясь в рыдании, рвущемся из груди.

— Сволочь! Ты мне поклялся!

— Пятнадцать лет, Инга. Я сейчас уеду, вижу, ты не в настроении беседовать дальше, а ты подумай. Просто взвесь все «за» и «против». Стоит ли он того чтобы ты убивалась. Пятнадцать лет — это кусок жизни. Ты забудешь его через год. Если станешь моей женой, я сделаю все чтобы, ты была счастлива. А еще я не понимаю, откуда в тебе столько наглости?! Да, я рад, что так вышло и не стану этого скрывать. Думаешь, мне было приятно вытаскивать твоего козла…из дерьма? Да я бы лично его придушил, если бы тебя не пожалел.

— Убирайся! — выкрикнула я. — Убирайся, сейчас же! Ты, все подстроил ты!

Мне показалось, что я лечу в пропасть. Только не стремительно, а медленно, перед глазами поплыло, руки и ноги онемели. Я сползла на пол.

— Можешь убиваться — это закономерная реакция на поражение. Ты не любишь проигрывать и не умеешь, но в этот раз ты все же проиграла. Хоть и не мне. Ты просто потерпела полное фиаско. Я дам тебе время смириться. Я подожду. Все проходит и эта блажь тоже пройдет. А когда ты одумаешься, я буду рядом. Ты моя, Инга. Ты принадлежишь мне, и я не намерен тебя отпускать.

Он ушел, а я закрыла глаза. Меня била крупная дрожь как при лихорадке. Как только за ним закрылась дверь, меня вывернуло наизнанку прямо на белый ковер. Меня рвало долго и беспощадно. Так что внутренности разрывались на части.

Прошла неделя. Каждый день длиннее столетия. Мне казалось, что я как зверь, запертый в клетке. Мне хотелось вырваться на волю. Я искала лазейки и не находила. Я даже не могла никому позвонить. Только с сотового Германа. Мне казалось — я вот-вот на стены полезу. Дойдя до крайней степени отчаянья, я все же решилась просто уйти. А что мне мешает? Свое обещание Герман не выполнил и меня уже рядом с ним ничего не держало. Только я ошиблась. Как только попыталась выйти из дома, дорогу мне преградили.

— Не велено, — сказал Гоша и тупо посмотрел мне в лицо. Не в глаза, а где-то чуть ниже переносицы.

— Что значит не велено? — переспросила я.

— Не велено вам из дома выходить. Только с разрешения босса.

— Да ты что совсем ополоумел? А ну пошел вон, я собираюсь отсюда уйти, и никто меня не остановит.

Гоша и глазом не моргнул. Как стоял горой, так и остался стоять, только меня в сторонку отодвинул, вроде едва прикоснулся, а такое впечатление, что хорошенько толкнул.

— У меня указание вас из дома не выпускать без ведома Германа Вениаминовича. Только с его разрешения, а он такого разрешения мне не давал.

Я, молча, смотрела на него и лихорадочно думала. Герман повторяет все в точности как тогда, когда впервые притащил меня к себе домой. Он запер меня в комнате и ждал, пока я оклемаюсь. Я не собиралась повторять то, что уже проходила. В конце концов, кроме дверей есть еще и окна.

Вернулась в спальню, швырнула чемодан на пол и задумалась. Налички у меня нет, карточки все заблокированы. Конечно, у меня имелся запас на такой вот черный день, но хранила я его не в банке, а в месте гораздо понадежней. Только добраться до этого места мне пока не судьба. Из наличности у меня пару сотен долларов в кошельке — это разве что на такси да дешевый мотель. Ни на билет на самолет, ни на что не хватит. Я снова осмотрелась по сторонам. От безысходности начиная задыхаться, поднесла руку к горлу и пальцы легли на золотой кулончик. Дьявол, да ведь у меня драгоценных украшений на целое состояние. Кольца на пальцах, браслеты, цепочки, сережки, зажигалки — если все это продать у меня соберется очень приличная сумма. Я лихорадочно опустошила все футляры, шкатулки и скинула бижутерию в сумочку. Потом посмотрела на окно. Я на втором этаже — прыгнуть не получится, только спустится на первый, и свалить с окна на кухне. Немного подумав, я переоделась в домашнюю одежду и высунулась в окно. Если сбросить сумку в кусты, то я смогу забрать ее позже. Через ограду переберусь по дереву. Кроме Гоши в доме из охраны никого нет, только обслуга, а Гоша — тупой чурбан, и не допрет так быстро. Я выбросила сумочку в окно и пошла на кухню. Гоша проводил меня равнодушным взглядом. Он знал, что я любила сама готовить себе и ужин, и обед. Так что мой поход на кухню его не насторожил. Закрыв за собой дверь на защелку, я поставила на плиту сковородку и залила маслом. Пусть потрескивает, чтобы Гоша думал, что я что-то жарю. Я открыла окно и легко запрыгнула на подоконник, через секунду я уже была во дворе, прокралась к кустам за сумочкой, но ее там не оказалось. Выпрямилась и осмотрелась по сторонам — никого. Но ведь я точно помнила, что сумку сбросила именно сюда, тогда кто ее взял? На этот вопрос ответ стал понятен сам собой, когда я увидела, что ко мне идет Гоша и размахивает моей сумочкой. Он, молча, вложил ее мне в руки и тихо сказал: