Тимофей уже начал ворчать, но Ире нравилось просто идти вперёд. Она разглядывала лица людей, особенно тех, кто смеялся или даже просто улыбался друг другу, смотрела на деревья, цветы, камни, и каждое дерево, каждый кустик наполняли её новой неведомой радостью. То, что мучило Иру ночью, начало вдруг куда-то уходить, испаряться. Наверное, это и был «шторм», о котором говорила мама. Ире было то плохо, то хорошо, но прямо сейчас ей становилось всё легче и легче.

Она любовалась природой и людьми осторожно. Это было похоже на то, как едят люди после долгой болезни – потихоньку, по капельке, прислушиваясь к себе. Но всё-таки Ира чувствовала, что снова выздоравливает.

– Ну вот моя поляна! – торжественно объявила Ляля. – Как вам она?

Место было превосходным: от дороги его отделяли высокие кусты, а вокруг поляны росли крепкие деревья, возле которых можно было так удобно устроиться.

– Отпад, – подтвердил Артём, но Ляля только метнула в него сердитый взгляд.

Саша переглянулась с Тимофеем и, достав из рюкзака фотоаппарат, направилась к клумбе с ярко-жёлтыми цветами. Тимофей глянул на Иру:

– Поможешь мне расстелить пледы?

Но секунду спустя Ляля присоединилась к ним, таща по земле корзину, которую вырвала у Артёма.

– Не буду я с ним стоять, – пропыхтела она, отдуваясь, – спасибо, я дома намолчалась!

Ира смутилась, ей было жалко несчастного недоумевающего Артёма.

– Поможешь нам с пледами? – ласково пригласила она его, и он с благодарностью кивнул.

Когда наконец они устроились, Ира принялась всех угощать. Каждый кусочек хлеба или курицы, каждая порция салата сопровождалась такими вздохами и восторгами, что Ира просто таяла от радости. Как же легко находиться вместе с друзьями! И как спокойно на душе… Ещё бы Ляля не злилась на Артёма.

А она будто нарочно делала всё, чтобы его расстроить. Отказывалась передавать ему еду, сидела к нему спиной.

– Прекрати! – вполголоса сказала Ира Ляле, наливая ей из термоса чай с лимоном и корицей.

– Как хочу, так себя и веду! – фыркнула та и повела плечами. – А ты не делай мне замечания, ты же не Жаба!

– Какая жаба? – удивился Тимофей.

– Да у меня на работе появилась одна…

Артём вдруг вздрогнул и пролил чай себе на джинсы. Но Ляля сидела к нему спиной и не замечала, как напряжённо он вслушивается в её слова. А если бы и заметила, то, наверное, только бы «прибавила громкости».

– Ходит за мной, всё вынюхивает, вынюхивает, – пожаловалась Ляля, – всё-всё у меня выспросит! Что я делаю да как… Ужас!

– Тогда она ищейка, а не жаба! – сострил Тимофей.

Ира не отрывала взгляда от лица Артёма.

– Это моя мама, – вдруг тихо сказал он.

Ляля так круто развернулась к нему, что несколько листиков выпало из коробочки с салатом, которую она сжимала в руках.

– Что? – не поняла она. – Что ты сказал?

– Это мама моя! – погромче повторил Артём.

Потом поставил чашку на плед и встал.

– Погоди! – свирепо воскликнула Ляля, отшвырнув салат, который разлетелся по всему пледу, и поднимаясь вслед. – Не смей уходить! Объясни, что всё это значит!

– А что тут объяснять? – пожал плечами Артём. – Моя мама – психолог. Ну, она изучает психологию людей в офисах. Работает с разными компаниями. Её зовут, чтобы психологическую обстановку в офисе оценить. Ну и всякое такое. Вот ваша компания и позвала.

– Так она меня расспрашивала, чтобы психологическую обстановку оценить? – ошарашенно спросила Ляля.

– Не совсем, – запнулся Артём и покраснел.

– Просто когда она сказала, куда её пригласили, я попросил её узнать о тебе побольше… Ну и ей самой было интересно. Я же ей рассказывал о тебе.

– Ты? Ей? Обо мне? – растерянно переспросила Ляля.

Вид у неё был такой потрясённый, что Тимофей засмеялся, а Саша схватила фотоаппарат и щёлкнула Лялю.

– Значит, ты давно об этом знаешь, – лепетала Ляля, – что твоя мама говорит со мной… Но… я не понимаю… Артём… почему ты мне ничего не сказал?

– А ты со мной не разговариваешь весь месяц! – горько сказал Артём и покосился на остальных.

Ему явно было не до смеха.

– Вот я и попросил её расспрашивать тебя. Чтобы хоть что-то о тебе знать! Что читаешь, куда после работы ходишь… Ты ведь молчишь, – закончил он.

– Я? Молчу?! – закричала Ляля так громко, что коробочка с брауни свалилась с рюкзака на плед.

– Да! Не говоришь со мной!

– А о чём с тобой разговаривать? Ты так подло со мной поступил! Втихаря начал работать в отеле! Перешёл мне дорогу!

– Перешёл тебе дорогу? – с удивлением переспросил Артём. – Я думал, ты вообще не хочешь там работать. У тебя такой вид был на собеседовании, словно ты им одолжение делаешь тем, что пришла.

– Правда?

Ляля снова выглядела растерянной. Слова Артёма сбили её с толку, охладили, как ушат, нет, как целая бочка воды!

– Ну конечно, – пожал плечами Артём, – мне поэтому даже в голову не пришло, что я мог тебе дорогу перебежать… Что я, кошка чёрная?

– О, Тёмка, – протянула Ляля, – ну какая же я дура!

– Быть такого не может! – крикнул Тимофей. – Лялька назвала себя дурой! Саш! У тебя в фотике диктофона часом нет? И вообще, продолжайте ругаться! Я тут только запасся попкорном!

Он совал в рот разбросанные листики салата и делал вид, что щёлкает на Лялю с Артёмом пультом.

– Где тут кнопка «погромче»? – как бы совещаясь сам с собой, бормотал Тимофей.

Саша с Ирой хихикали.

– Сейчас получишь! – шутливо пригрозил ему Артём, а Ляля вдруг бросилась к нему на шею со словами: – Прости, прости, ох, какая же я дура!

– Да ничего, забыли, – смущённо сказал Артём, неловко поглаживая её по плечу.

В отличие от Тимофея, он не любил нежничать на публике.

– Будешь теперь с ним разговаривать? – спросила Ира, лукаво улыбнувшись.

– Буду, – пообещала Ляля, осветив всё вокруг счастливой улыбкой, – только, Тёмка, скажи маме, чтобы не называла меня «Оленькой», а? Договорились? Вот и ладушки! А где у нас брауни, в конце концов?

Когда с едой было покончено, они разлеглись на пледе. Артём и Ляля прислонились спинами к дубу и о чём-то негромко беседовали. Тимофей лёг на спину, закинув руки за голову, а Саша устроилась рядышком и погрузилась в свой «ВКонтакте».

– Эй, мать, ты снова? – возмутилась Ляля. – Побудь с друзьями!

– Да ладно, отстань от неё, – вступился Тимофей, – я её в любом случае люблю.

– Мимими, – передразнила Сашенька, не отрываясь от мобильного, но видно было, что ей приятно.

Ира поднялась с пледа. Пикник удался: и друзья были рядом, и летний день в самом разгаре, но Ире вдруг стало зябко. Она обхватила себя за плечи, поёжилась. Как ни старались друзья её веселить, она чувствовала, что они всё равно – влюбленные парочки. И даже если Саша отсядет от Тимофея на противоположный край пледа, он всё равно будет с любовью следить за каждым её движением. Ирино сердце сжалось от накатившего одиночества.

– Пойду ноги разомну, – бросила она и направилась к дороге.

Сунула руки в карманы, пытаясь согреться. И нащупала там конверт, который утром ей дала Саша. Вытащила конверт, повертела в руках. Ни надписи, ни адреса. Она вскрыла его, достала листочек. Глянула на него и чуть не выронила – почерк был Игоря. Но это было не письмо – стихи.

Итог страстей – разбитое корыто.

Резоны сказок дураку не впрок.

А жизнь который раз уж деловито

Преподаёт безумцам свой урок.

Раздолье нежности, любовь без края —

Одаренный сверх меры невзначай,

Сам всё разрушил я, не сознавая:

То был при жизни обретённый рай.

И вот страшусь, что рай не возвратится!

Любовь поправ, живу в аду, дурак!

Ючусь во мгле удушливой темницы,

Бессонно грезя, что, рассеяв мрак,

Лучи надежды озарят отныне

Юдоль раскаяния и унынья…[1]

Ира прочла стихотворение один раз. Глаза жадно выхватили: «любовь без края», «разрушил я», «страшусь, что рай не возвратится», «живу в аду», «лучи надежды». Потом перечла ещё раз. Старинные слова завораживали её. «Ючусь», «юдоль», «поправ»… Надо же, как красиво… Как он всё это придумал?

Ира перечитывала стихотворение вновь и вновь, и вдруг… Вдруг увидела то, ради чего писалось это стихотворение! Зашифрованное послание прямо в самом стихе! Вот это да! Уголки Ириных губ дрогнули. Она оторвала взгляд от листочка, устремила его вперёд, не видя остальных и улыбаясь чему-то неведомому. Она не слышала щелчок фотоаппарата, не видела, как Саша показывает снимок Тимофею и тот одобрительно кивает. Ирины мысли были далеко, где-то в небе, по которому ветерок-пастух всё подгонял воздушных овечек.