Ирина Степановская - Рецепт счастья от доктора Тины

– А у тех, кто болеет сифилисом, – та? – уточнил Владик.

– По-видимому, да, хотя это еще не доказано, – подтвердил Ризкин. – Просто мой опыт подтверждает некоторую закономерность в течении этих заболеваний. Кстати, можешь вон ту баночку поглядеть, – Михаил Борисович наугад ткнул пальцем вверх и вбок в сторону шкафа. – Вон там, на третьей полке, как раз стоит прекрасный препарат аорты, и как раз она была взята от больного сифилисом.

Владик встал и вежливо подошел к полке.

– А сам сифилис здесь тоже видно? – спросил он.

– Сифилис – нет, я просто этот случай хорошо знаю. Сам вскрывал десять лет назад. Поэтому и знаю. Но, кстати сказать, аорта у больных сифилисом отличается от аорты, измененной атеросклерозом.

– Больному это, наверное, все равно? – повернулся к Ризкину Дорн.

– Это покойнику уже все равно, – прищурился на Владика Михаил Борисович. – А больному – не все равно. И врачу – не все равно. Особенно хирургу, который эту аневризму, к примеру, оперирует.

– А почему? – опять невольно спросил Владик.

– Ну, как же… – хитренько посмотрел на него Ризкин. – Заразиться ведь можно сифилисом во время операции, если, к примеру, доктор случайно палец себе порежет…

– А, ну да… – пробормотал Владик и почувствовал, что ему очень хочется спросить, а может ли заразиться сифилисом порезавший себе палец патологоанатом. Но он не спросил. Решил, что сам посмотрит в Интернете.

– Ты Интернетом можешь пользоваться, конечно, – вдруг сказал ему опять к месту Ризкин. – Но имей в виду – настоящий интеллигентный врач имеет пристрастие к книжке.

«Да он дьявол какой-то. Угадывает буквально все!» – подумал Владик и вдруг вспомнил Барашкова, с которым раньше работал, и его любовь все время заглядывать в литературные источники. Но если Аркадий представлялся ему стареющим идиотом, то относительно Ризкина Владик вдруг решил, что ему, кажется, должно понравиться у него работать.

– Ну, что ж, – Михаил Борисович посмотрел на настенные часы-ходики с глумливо улыбающимся котом на циферблате и хлопнул в ладоши: – Пойдем-ка в прозекторскую. Там нас уже наверняка ждут.

– Трупы? – спросил Владик не без внутреннего содрогания. Он вспомнил, что в институте как-то умело избегал занятия в секционной. Не считая нормальной анатомии, конечно. Но нормальную анатомию изучают на первом курсе, разве там препараты? Заформалинены так, что слезы из глаз текут. На настоящие человеческие тела даже не похожи. Так – учебный материал для студентов. А тут… Владик задумался: «Тело человека, который несколько часов тому назад был живым. Может быть, боролся за жизнь. Наверное, не думал, сюда поступая, что здесь умрет…»

– Фу! – поморщился Михаил Борисович. – Нас ждет санитар Павел Владимирович, родственники больного и история болезни. А если родственники захотят, еще и специалист по художественному бальзамированию.

– Кто?

Михаил Борисович сделал неопределенную гримасу.

– Специалист по художественному бальзамированию. Так у нас в прейскуранте записано. Что-то вроде косметолога для умерших. Зовут Вова. – Он передал Владику увесистую папку: – На, держи. Я уже ознакомился, а тебе предстоит изучить.

– После вскрытия?

– Нет. Всегда надо – до. Чтобы знать, что искать в секционном материале. Сегодня сделаем исключение, но только один раз. Переодевайся, и пошли.

Владик посмотрел непонимающе:

– Во что переодеваться?

– В исподнее. Снимай всю свою одежду и напяливай казенную. Тебе уже подобрали по размеру. – Михаил Борисович достал из шкафа два новых хирургических комплекта. Кинул Владику. Тот ловко поймал.

– А почему два? Чтобы в одном не заразиться?

– Ага, – ухмыльнулся Ризкин. – Чтобы не заразиться, руки будешь мыть после секции тщательнeй. А два комплекта – чтобы не простудиться. В секционной прохладно. Температуру всегда там держим пониже. Чтобы не пахло! – наклонился он к Владику с шутливой и одновременно страшной гримасой.

«Не вырвало бы меня», – подумал Владик, натягивая хирургические штаны. Он шел на секцию в первый раз в жизни.

– Пойдемте, – сказал он Ризкину и незаметно сунул в карман пачку ментоловой жвачки. Михаил Борисович, выходя, галантно пропустил его вперед себя в дверь кабинета. Они долго шли по коридору, и, пока шли, Владика вдруг осенило:

– Послушайте, Михаил Борисович, а вы туберкулезом тоже при вскрытии заразились?

– Что?

– Ну, наверное, вскрывали больного туберкулезом и не знали об этом…

– О чем вы, мой юный друг? – как можно дольше тянул паузу Ризкин.

– Ну, о том, что он болен… Не все же больные знают, чем они больны?

– И не могут рассказать о своей болезни доктору, лежа на секционном столе…

– Нет, ну я серьезно!

– И я серьезно. Если до секции бывали случаи, когда пациент еще мог встать с секционного стола и что-то рассказать, то после секции – уже никогда…

– Ну, не шутите, Михаил Борисович!

– А я не шучу. Вон, в газетах все время печатают случаи: «…пациентка такой-то больницы внезапно очнулась и, к своему ужасу, обнаружила себя в морге. Она встала с секционного стола и пошла к дверям. Все, кто в это время был в секционной, попадали в обморок».

– Ну это-то как раз, я понимаю, газетная утка… А вот насчет туберкулеза вы так и не ответили.

– Почему это утка? – вытаращился на Владика Михаил Борисович. – Сейчас придем, а наша пациентка… У нас ведь пациентка сегодня?

Владик заглянул в историю болезни, которую держал в руках, и растерянно сказал:

– Да…

– Ну вот, мы к ней подойдем, а она как затрясется, как завоет…

Владик аж передернулся:

– Хватит вам меня пугать Михаил Борисович…

– А насчет туберкулеза, – сказал Ризкин, – действительно, я тогда много вскрывал больных с туберкулезом. Они его из лагерей привозили и с этим туберкулезом еще потом лет двадцать-тридцать жили. И я, конечно, мог бы заразиться от них, но заразился скорее всего от своего приятеля, с которым мы вместе пили, курили и гуляли по девочкам дни и ночи напролет. Но и то, я думаю, не заразился бы, если бы у меня конституция была другая.

– А… у меня, как вы думаете, конституция какая? – опасливо спросил Владик.

Михаил Борисович серьезно на него посмотрел:

– Честно тебе скажу – не знаю. А впрочем, есть для тебя разница, чем лучше заразиться – СПИДом, сифилисом, туберкулезом или триппером?

«Триппером вроде бы безопаснее», – подумал Владик.

– Ох, видно действительно ты патанатомию совсем не знаешь, – покачал головой Ризкин. – Придется с тобой серьезно заниматься. – Они очутились перед плотно закрытой дверью с надписью «Секционная № 1». Владик остановился.

– Открывай дверь, пришли, – замогильным голосом сказал Михаил Борисович. Владик постоял секунду и открыл дверь.

Март… Какой это странный месяц для центральной части России! Во всяком случае, его начало. В Москве в начале марта еще зима. Первые три дня проходят в относительном спокойствии. Затем начинается ожидание праздника. Числа с четвертого активизируются продавцы цветов – начинаются поздравления тех, кого надо поздравлять с целью поддержания хороших отношений – учителей музыки, преподавателей иностранных языков и врачей. С пятого по седьмое нарастает возбуждение в магазинах – в неимоверных количествах закупаются подарки. Возрастают очереди в продовольственных супермаркетах – продукты для корпоративных вечеринок переполняют магазинные тележки, радостно звенят бутылки, и, несмотря на еще будние пока дни, оживают рестораны. С этого же времени по вечерам в метро можно видеть группы наряженных и слегка пьяненьких дам – это коллеги по работе как раз и возвращаются с таких вечеринок. Шестого числа в Москве появляется мимоза. Эти сломанные зеленовато-голубоватые ветки с цыплячьими шариками, засыхающими через два часа после покупки, конечно, не идут ни в какое сравнение с живым цветущим деревом, представляющим собой солнечное ароматное облако, обоняемое за километр. Но что такое Восьмое марта без мимозы! Розы? Да! Тюльпаны? Конечно! А также гиацинты, фиалки, герберы… Но без мимозы – это все заурядные приметы любого торжества – банальных дней рождений, презентаций по случаю, благодарностей, премий… И лишь мимоза является бессменным и бесспорным символом исключительно Женского дня. Ее привозят в чемоданах с гор, ее ломают и мнут, чтобы больше влезло, потом достают, встряхивают, придавая товарный вид, и продают – не очень дорого, но так, чтобы и было не стыдно. Короче, мимоза – символ праздника Восьмого марта и русской женщины. Чем ее больше мнешь, тем лучше продается.