Она проигнорировала мой вопрос.

— Мне не следовало... Мне очень жаль. — Ее глаза бегали из стороны в сторону, губы дрожали, и я почувствовал, что последует очередное всхлипывание.

Протянув руку, я немного помедлил, прежде чем положить ладонь на ее кисть.

— Эй, все в порядке. Теперь ты в безопасности.

— Ничего не в порядке. Это было эгоистично. Я была эгоисткой, чтобы убежать от тебя. А теперь Блу... из-за меня...

— Прекрати истязать себя. Блу не сделал этого ради тебя, понятно? Он сделал это, потому его этому обучали. Я обучил его охранять тебя. Это моя вина.

Золото в ее глазах потускнело, и ее нежелание смотреть на меня сказало мне, что стыд мучает ее разум.

— Я просто... не могу перестать видеть их лица. — Она покачала головой c мокрыми от слез глазами. — И... я пыталась отбиться от них, но...

— Там было трое мужчин с оружием, Обри. Любой испугался бы.

— Но не ты. — Она стрельнула глазами в мою сторону, всматриваясь в меня так пристально, что мне пришлось отвести взгляд. — Ты казался... другим сегодня. Словно щелкнули переключателем. Сначала я испугалась... — Ее взгляд опустился на грудь, заставив меня сдвинуться на кровати. Пробежав руками по волосам, со все еще прижатыми к груди коленями, она закрыла глаза и сделала два длинных вдоха. Сила, с которой она сжимала челюсти и напряженность между бровями смягчились. Когда Обри снова открыла глаза, они так и смотрели на мою грудь.

— Дилан Томас.

Имя, прозвучавшее абсолютно без контекста, застало меня врасплох.

— Что?

— Цитата на твоей груди. Стихотворение Дилана Томаса. У моей матери была большая книга стихов, которую я читала, должно быть, тысячу раз в детстве. Я помню это. — Ее глаза проследили слева направо по моей груди. — Татуировки... что они означают?

Два набора звуковых волн, вытатуированных на каждой грудной мышце, были началом и концом первого крика моего новорожденного сына. Я загрузил запись в генератор звуковых волн компьютера и преобразовал его в татуировку. Над моим сердцем нарисовано две звезды, по контуру одной написаны инициалы моей жены, а по контуру второй — инициалы сына. Под каждой из них обозначена дата — 30 октября 2012: дата их смерти. Под звездами вытатуирована цитата Томаса:

Не следуй мирно в даль, где света нет.

Бунтуй, бунтуй, когда слабеет свет.

Я вытатуировал ее, когда родился Джей. Родившись на три месяца раньше, он провел первые шестьдесят два дня в отделении реанимации новорожденных, сражаясь за свою жизнь. В результате я назвал его Джей Луис в честь знаменитого боксера Джо Луиса. Мой маленький чемпион.

Сама мысль резко ужалила в глаза и нос угрозой слез. Как ребенка, который так долго боролся за жизнь в таком раннем возрасте, отняли так зверски?

— Звезды... они были... тем, о чем я рассказывал своему сыну. Когда он был маленьким, он спросил меня, что случилось с отцом моей жены, который скончался, когда Джею было три. — Воспоминание наполнило мысли, будучи не менее ярким, чем если бы я все еще сидел на краю кровати моего сына, разговаривая с ним перед сном.

 — Где дедушка?

 — Ну, он больше не здесь. Он отправился на небо, присматривать за нами. — Маленькие щечки Джея выглядывают из-под одеяла с рисунком космического корабля, пока я хорошенько заправляю его.

— Как? Он живет в космосе?

Вопрос заставляет меня улыбнуться, и я пробегаю пальцами по его мягким как пушок волосам.

— Звезды на небе — это души людей, которых мы любим. Они сияют так ярко, что даже ночь не может скрыть их. И когда мы потеряемся, они укажут нам путь.

— Ты когда-нибудь станешь звездой, папочка?

— Когда-нибудь. Когда увидишь, как одна звезда падает через все небо, — я машу рукой, имитируя падение звезды, — это я скажу тебе «привет». Я буду наблюдать за тобой в самые темные ночи. И как раз перед тем, как встанет солнце, когда настанет для меня время отправляться спать, я прошепчу тебе на ушко — «увидимся ночью».

Слеза скользит по его щеке, и он прячет лицо в подушке, словно скрываясь.

— Эй, откуда слезы, дружочек?

— Я не хочу, чтобы ты умирал. Не хочу, чтобы ты или мама когда-нибудь умерли. — Он всхлипывает. — Я буду молиться каждую ночь, чтобы ты никогда не стал звездой.

Его комментарий вызывает противоречивое желание засмеяться и расплакаться при мысли о том, что когда-нибудь мне придется оставить его одного. Я вытираю его щечку и целую головку, позволяя сыну притянуть меня в крепкое объятие, когда он прижимает меня за шею.

— В конце концов, все становятся звездами, Джей. Но что бы ни случилось, и где бы я ни был, часть меня всегда будет здесь, — я кладу руку на его сердце, — с тобой.

— Как?

— Твое сердце сделано из моего.

Он смотрит на свою грудь, а затем на мою.

— Я тоже в твоем сердце, папа?

— Навсегда.

— Ник... что случилось с твоей женой?

Вопрос Обри вырвал меня из воспоминаний, и я почувствовал удары сердца в груди, — словно кто-то долбил снаружи, пытаясь обойти мою стальную броню, которая заключила меня в клетку.

Мне только единожды задавали этот вопрос — психотерапевт — и больше к нему никогда не возвращались. Алек никогда не спрашивал. Лорен никогда не спрашивала. Я никогда никому не говорил об убийстве. Не мог. Это была коробка, которую лучше всего закрыть и спрятать подальше. Я понятия не имел, что может случиться, если открыть эти воспоминания. Словно ящик Пандоры, она содержала мою самую большую в мире боль и мою самую глубокую, самую сильную любовь. Мой сын всегда занимал важное место в моем сердце, а его мать — моя первая любовь — была единственной женщиной в моей жизни, которая обладала способностью уничтожить меня. Потеря их обоих утянула меня в глубины боли, которой я даже не мог вспомнить, в места настолько темные, что я боялся их. Я топил себя в воспоминаниях об их голосах, их прикосновениях, ощущении их в моих объятиях. И когда эти ощущения начали блекнуть, я заменил эту душераздирающую печаль и отчаяние на гнев. Гнев столь ядовитый и смертельный, что я стал больше походить на зверя, нежели на человека. Я мечтал о крови на руках и мучительных криках, но не моих жены и сына, а моих жертв — людей, которые причинили вред моей семье. За каждый пропущенный год, когда я мог бы наблюдать, как растет мой сын, я хотел возмездия в виде моих жертв.

Открывать эту коробку было опасно. Разговоры о них без защитного щита из гнева, который мог закутать мои внутренности, дабы их не растерзало болью, могли стать причиной потери сознания и того, что я проснулся бы на пропитанных кровью простынях, а безжизненные глаза Обри пялились бы на меня в ответ. Достаточно плохо было уже то, что, ничего не зная о моей семье, она проявляла какое-то любопытство, чтобы разузнать и выпытать все, когда я, возможно, отпущу свою броню.

Покачав головой, я собрался уйти, но почувствовал холодную хватку на моем запястье.

— Пожалуйста, не уходи. Я не буду давить.

Мое тело расслабилось, и я снова сел рядом с ней.

Подобно перышку, ее пальцы скользнули по моей шее, по-видимому, прослеживая татуировку скорпиона.

— Ты останешься со мной сегодня?

Я кивнул.

— Я буду прямо здесь. Поспи.

***

Крики. Я не могу выбросить их из головы. Тьма не дает мне видеть, не дает чувствовать. Я мог быть жив. Или мог быть мертв. Крики сотрясают мои кости, подталкивая меня к краю. Причини боль. Убей. То, что делало меня хорошим человеком, превратило в убийцу. Любовь. Мои мышцы напрягаются, когда крики становятся громче, и в темноте я шарю руками вокруг, ища их источник.

Лена! Джей! Их имена отдаются эхом и теряются. Я должен их найти. Я знаю, что последует после этого. Знаю боль, которая последует, если я их не найду. Отчаянно, я пытаюсь нащупать руками стену или пол. Темная комната, кажется, сужается, сжимая меня в этой коробке, где крики становятся громче.

Холодное липкое вещество скользит под кончиками пальцев, пока я ползу — не зная, вверх или вниз, ибо чувства направления нет. Я растираю вещество на пальцах, и каким-то образом вкус меди обжигает заднюю стенку горла, когда запах проникает в мой нос. Чья это кровь?

Крики гудят, ускоряют мое сердцебиение, сводят меня с ума желанием найти их источник. Я нужен им. Отчаяние в голосе говорит мне, что они нуждаются в том, чтобы я нашел их. Помог им. Спас их.