Ольга Лебедева - Роковые письма

Но зимой мало кто проезжал в здешних лесах, разве что редкие железнодорожные пассажиры. Изнывающий от скуки и неудовлетворенного инстинкта гостеприимства, Кучеревский рассылал своих холопов, детин дюжих и немногословных, по всем дорожным заставам и перекресткам со строгим наказом. Как только на дороге появится путник, происходящий из благородного сословия, без разговоров хватать и везти в княжеское имение Комаровку для угощения и обильных возлияний, до которых Кучеревский также был большой охотник.

— И нигде на него не найти управы, — сокрушенно покачал головой инженер. Хотя по лицу Петра Викентьевича, с которого по-прежнему не сходила ироническая усмешка, трудно было поверить в искренность его переживаний.

Что же до Маши, то девушка откровенно веселилась, слушая рассказы папеньки о князе-разбойнике.

— Когда он все-таки отпустил восвояси помещика Николаева, бедному Кирилле Игнатьичу пришлось вызывать лекаря. Не к столу будь сказано…

Инженер прикрыл ладонью рот, но его глаза смеялись.

— …жесточайшее несварение желудка приключилось. С тех пор Кирилла Игнатьич объезжает владения князя Кучеревского за версту. А то и за две!

— А батюшка Кондратий даже хотел предать князя анафеме! — хихикнула Маша. — После того как его самого в гостях у князя чуть кондрашка не хватила.

— Маша! — укоризненно воскликнула Анна Григорьевна. — Разве можно говорить о таком за столом? Того и гляди, у Владимира Михайловича пропадет аппетит от твоих моветонных словечек. Разве ж можно говорить под руку?

— Под руку нельзя, а вот под утробу — отчего ж? — рассмеялся инженер. — Ну-с, любезнейший Владимир Михайлович, значит — со здоровьицем?

— С превеликим удовольствием. И за приятное знакомство, — живо откликнулся Решетников. — Что же касается утробы, то у военного человека она луженая. Как и глотка у иных генералов.

— Э нет, встреча со знакомством отдельного приступа требуют, — возразил инженер, многозначительно подвигая к себе запотевший графинчик. — Сие мой фамильный рецепт, так сказать. На можжевеловых веточках настояно. Чудодейственная, я вам скажу, сила. Крепит-с и душу, и тело, равно как и помыслы порождает исключительно благородные.

— А Владимир Михайлович, между прочим, не просто военный, а пограничный страж, — со значением сообщила Маша.

— Ну я-то сразу догадался, еще до твоих слов, — кивнул папенька. И с живым интересом взглянул на капитана.

По всему видать, инженеру давно хотелось увести гостя в свой кабинет, и там, за кофе, коньяками и сигарами предаться увлекательнейшей беседе об особенностях мостостроения, сопротивления твердых и сыпучих материалов, а также градусе искривления рельсов при весенних паводках и сходах грязевых селей с горных террас.

— Слава богу, — тихо молвила маменька и мелко перекрестилась. — Да не оставят нас стражи ни внутренние, ни внешние, ни порубежные. Берегите Россию, Владимир Михайлович, и вам воздастся.

После таких проникновенных слов венское стекло, исполненное чудодейственной можжевеловой, было поднято в благоговейном молчании.

— Угорька, господин капитан, в маринаде, — едва ли не молитвенным тоном призвала гостя хозяйка. — Нашей Фроси собственные экзерсисы, ни в каком столичном ресторане вам таких в жизни не отведать.

Должное угрям было воздано незамедлительно, равно как и рыбным расстегаям, пирожкам с мясом, печенкой и вязигой, в кипящем масле печеным. А еще были салаты всех видов и сортов, новомодные бутерброды-канотье, мясной рулет нежнейшего содержания, паштет из гусиной печенки, страсбургскому ни в чем не уступавший. Вкупе с солеными грибками — маслятами да рыжиками, щукой, выжаренной в сметане, куриными крылышками с аппетитно хрустящей кожицей, розовыми ломтями свежайшего окорока и много чего еще. Так что впору было думать, что вирус опаснейшей болезни гостеприимства, распространяемый по окрестным имениям и усадьбам одиозным князем Кучеревским, уже завелся и в этой уютной усадьбе.

Капитану сидевшему напротив чудесной барышни, часто поглядывавшей на разнежившегося в тепле и холе, можжевеловка развязывала язык и порождала дар красноречия самым чудесным, ненавязчивым образом. Оттого Решетников позволил себе вольность: испросив взглядом разрешения у хозяйки, расстегнул верхнюю пуговицу мундира за столом и весело заметил, обращаясь главным образом к родителям:

— Да будет известно вам, любезные Анна Григорьевна и Петр Викентьевич, что моя воинская специальность — редкость даже в нашей доблестной армии.

— Вот как? — заулыбалась маменька. — Поведайте, Владимир Михайлович.

— В самом деле, господин капитан, расскажите, — поддержал супругу Апраксин.

А Маша попросту захлопала в ладоши и потребовала, точно с театральной галерки:

— Просим, просим!!!

— Мерси, — поблагодарил хозяев уже порядком раскрасневшийся капитан. Вот только неизвестно, чудодейственной ли силе можжевеловки был он обязан румянцем на щеках или Машиным глазам, что все чаще останавливались на бравом капитане?

— Все мы — слуги отечества и государя, — убежденно сказал Решетников. — Но мы к тому ж…

Он любовно провел указательным пальцем по форменной пуговице.

— Слуги особенные. Потому что — слуги государева перста.

И капитан обвел всех присутствующих за столом взглядом, исполненным веселья, но оттого не менее интригующим!

Когда-то военные грузчики, сиречь такелажники, трудились на всех без исключения границах Российской империи. Войсковые соединения у границ, а также полки, все еще остававшиеся на Балканском полуострове, после кровопролитных турецких войн постоянно нуждались как в пороховом, огневом и снарядном довольствии, так и в транспорте, обмундировании, продовольствии и еще десятках и сотнях прочих мелких и крупных радостей сурового армейского быта. Все это переправлялось в Восточную Европу по большей части посуху, товарными поездами-литерами.

Однако было одно серьезное и крайне неприятное обстоятельство: на границах империи приходилось все воинские грузы перегружать на другие составы.

— Причина сего одновременно и проста, и на первый взгляд вроде как малосущественна. Однако с некоторых пор уже и малопонятна российскому человеку, — заметил Решетников.

— Есть такое дело, — важно поддакнул Петр Викентьевич. — Поскольку страна наша всегда была исключительной, во всяком случае, как нам про то твердят охранители нашего так называемого патриархального жизненного уклада…

— Да ну тебя, Петенька, в самом деле! — протестующее замахала на него полною рукой с массивным рубиновым перстнем Анна Григорьевна. — Вечно ты как усядешься на своего любимого конька, так просто сладу нет! Вот станешь председателем Верховного Синода, тогда уж…

— Свят-свят-свят! Чур, меня, — притворно испугался инженер, и все тут же засмеялись.

— …то и расстояние между рельсами у нас полностью подпадает под эту сомнительную традицию — быть исключительными во всем, — как ни в чем не бывало завершил свою фразу, прерванную супругой на полуслове, Петр Викентьевич. — Оно значительно шире, чем у турок и болгар, немцев и французов, англичан и даже жителей Североамериканских Соединенных Штатов. Словом, шире, нежели во всем ином железнодорожном мире.

— Да, но почему? — хитро улыбнулся капитан, воздавая должное Фросиной стряпне.

— Да все из-за того же — нашего исконно русского упрямства, должно быть, — пожал плечами инженер.

— Отчасти вы правы, Петр Викентьевич, — кивнул Решетников, и всеобщее внимание немедленно обратилось к нему. — Но на самом деле существует немало объяснений этому странному обстоятельству. Однако ж наиболее популярное в народе — фольклорное то бишь, им же, народом, и созданное.

— Ну-ка, ну-ка, послушаем, — заинтересованно обратился к нему хозяин. И все отложили на время вилки с ножами, предвкушая интересную историю.

— Путейское предание гласит, что якобы еще в период строительства первых железнодорожных веток в России инженеры решили спросить государя об одном чрезвычайно важном деле, — начал свой рассказ Владимир Михайлович. — А именно: придерживаться ли общепринятых в Европе стандартов ширины рельсового пути или же немного увеличить.

— Чего ради, спрашивается? — тут же не удержался от критической реплики хозяин.