И лишь вслед за ними следовали остальные сановники. Достойный жрец Юпитера и жрицы рода Флавиев в своих одеяниях с изображениями богов и императора, займут подобающие их сану места возле императора только в цирке.
Наконец появились роскошные носилки царицы Августы. Занавеси были плотно задернуты. Эта своевольная, подверженная приступам истерики женщина давно пресытилась всякого рода зрелищами, оргиями и показными почестями, а потому спокойно отнеслась к тому, что ее носилки не следуют за колесницей супруга. Мнение римских сословий, а уж тем паче – плебса, было ей решительно безразлично. Спокойно возлежала на мягких подушках она, вдыхая благовонный воздух. На ее бесстрастном лице с опущенными веками лежали мягкие голубые тени, а на лице мимолетно блуждала смутная улыбка, которая читалась не на губах даже, а во всем облике царицы. Августа была женщиной, посвятившей себя исключительно сладострастию.
За царицей тянулся шлейф изящных носилок с придворными дамами, знатными матронами и девственницами дворцового гинекея. Они то и дело подымали занавеси, и тогда в них мелькали быстрые руки и смеющиеся лица. Замыкали шествие аргираспиды, двигаясь строгой колонной и загораживаясь щитами.
Вся эта многочисленная, усыпанная драгоценностями свита направилась к цирку, заполненному шумной публикой, с уставшим ожиданием взирающей на желтую пустую арену.
Громадный цирк, разделенный по центру кирпичной стеной с обелисками и жертвенниками, вместил в себя двести тысяч зрителей, расположившихся на мраморных ступенях портиков, окаймлявших величественные колоннады подиума.
Двести тысяч голосов слились в мощном крике: римляне приветствовали своего императора, царицу и их почетный эскорт. Это послужило сигналом аргираспидам, и они побежали, сверкая серебряными и золотыми колечками брони. Солдаты окружили с трех сторон подиум, куда сошла правящая чета. Здесь же разместились представители сенаторского сословия в тогах с пурпурной каймой и весталки в широких белых одеждах, не принимавшие сейчас пищи в знак скорби по сестрам Арминиям, нарушившим обет девственности. Провинившимся весталкам был предложен выбор: смертная казнь либо наказание по древнему обычаю. Но нравы предков были столь суровы, что юные сестры, не колеблясь, избрали смерть. Любовников их Домициан отправил в изгнание, и только один из них, бывший легат, в отчаянии покончил с собой.
Затрубили медные рога. Рев публики волнообразно прокатился по цирку. Туда, где он ненадолго стихал, эхом несся грохот конницы под началом Юлия Флавия, объезжавшей вокруг цирка. Молодой префект вступил в город с овациями и был встречен восторженными криками на Палатине. Он уже выступил перед сенатом и получил в награду от Германика дубовый венок и должность претора.
Прекрасная Юлия, с четверть часа назад занявшая свое место под навесом, сидела слегка задумавшись. Взгляд ее рассеянно перебегал с пустынной, в золотых солнечных лучах арены к синему небу, привольно раскинувшемуся над цирком. Мягкое, похожее на губы лошади, утро уже растаяло, в затылок дышал зной. Рядом с Юлией сидел ее верный вольноотпущенник, усыпанный золотой пудрой, но все равно очень бледный, смущенный ночными переживаниями. Время от времени он порывался заговорить с госпожой, но она отвечала нехотя, как бы не желая понимать его. Он снова застывал, словно мраморный обелиск, и думал об одном: быть может, Юлия вовсе не любит его, быть может, он всего лишь банальный мим в ее свите, ручное животное, которым она забавляется? Неужели она не любит его?..
Он в очередной раз потеребил край ее паллы, склонился к ее плечу и что-то нерешительно прошептал. На этот раз Юлия резко обернулась и гневно воскликнула:
– Ты смеешь так думать?!.. Нет! Говорю тебе и повторяю, Адонис! Нет. Клянусь.
В глазах эфеба блеснули сердитые слезы, но он не посмел упрекнуть ее в муках прошедшей ночи. И все-таки слова Юлии его немного взбодрили.
Император своими большими, слегка прищуренными, с коварным блеском, глазами – глазами тигра, оглядел гудящую публику. У его ног сидел нежный мальчик в богатых украшениях и время от времени, обращаясь к нему, что-то быстро говорил. Домициан улыбался ему особенно нежно.
Появилась группа людей в тогах и лавровых венках. Они сгрудились в центре арены и начали читать какие-то стихи, жестикулируя и прижимая к груди свитки. Зрители пытались к ним прислушиваться, но вслед за чтецами на арену выкатились карлики и мимы с худыми лицами в глубоких морщинах, и хор поэтов потонул в дружном смехе. Завыли, завизжали флейты, трубы, цистры, лиры, тимпаны, рога. Широко потекла странная, почти варварская мелодия, и барабаны громко отбивали такт.
Из конюшен вывели колесницы с атлетами. В головной упряжке твердо стоял высокий человек, стройный и сильный, в развевающейся сирийской одежде, со сверкающими драгоценностями на запястьях. Его длинные волосы черными змеями спускались до поясницы, и солнце высвечивало горячие охристые впадины на его бронзовом лице. Впервые Игры открывал не высокий сановник, а избранный по желанию императора раб. Домициан внимательно следил за головной упряжкой. Мрачный взгляд странных фиолетовых глаз невольника был устремлен к небу. Не хрустальному, кристаллическому небу Рима, а к иному – небу его родины, которую он когда-то утратил в битве.
Шествие медленно и величественно двигалось по арене. Колесницы сделали круг. В руках музыкантов инструменты волновались и гудели в неизъяснимой звуковой симфонии. Рядом с музыкантами шли жрецы. Домициан казался взволнованным. Когда один из приближенных склонился над ним, он жестом велел замолчать.
Когда процессия, сделав круг, вернулась в исходную точку, император повернулся, отыскал взглядом на подиуме Августу и громко сказал:
– Ты находишь его уродливым. Так или нет?.. А я считаю, что он красив!
Царица облизнула губы и грубо расхохоталась:
– О, да, мой августейший супруг, этот раб красив. Но он одет не по обычаю!
– Обычай! Юпитер Капитолийский не нуждается в чучелах! Какой прок властителю неба в тряпках, царица?
Двинулась новая процессия. Тяжелые, украшенные золотом, колесницы тащили тигры и пантеры, в бешенстве приседая и стегая себя хвостами. Над ними плыли изваяния богинь и богов, и среди них – палатинская статуя Германика. Курился фимиам в драгоценных чащах, которые в высоко воздетых руках несли жрецы, приплясывая и кружась. Шествие также сопровождала ритмичная музыка. Провели зверей. Вслед за ними прошли гладиаторы, подняв обнаженные мечи и прикрывая тела щитами. Самых знаменитых бойцов зрители встречали стоя, неистово крича и жестикулируя. Когда один из бойцов крикнул приветствие, потрясая своими блестящим оружием, толпа ответила ему единым ревом.
Публика прибывала. Случалось, что на местах, отведенных плебеям, вспыхивали потасовки. По знаку распорядителя их быстро унимали ударами палок. Светило угрожало зноем, воздух потрескивал, подобно сухим травам. Невольники обмахивали патрициев павлиньими перьями с перламутровыми переливами. Бедняки обливали себя из сосудов. Весь цирк гудел и волновался.
Наконец император подал знак. Затрубили рога, и в тот же миг на арену выкатилась лавина всадников с красными копьями, чтобы торжественно возвестить начало новых Игр. И пока они галопом объезжали цирк, двести тысяч зрителей отбивали ладонями такт.
Поднялся Домициан, и все на короткое время успокоились. В пурпурной тоге, отягощенной златотканым узором, в золотом венце, который сиял и как будто курился в лучах полуденного солнца, император являл собой величественный вид. Его любовница, дочь Тита, которая недавно потеряла отца и почти сразу же овдовела, бросила в его сторону пылкий взгляд. Этот взгляд не остался незамеченным. Царица презрительно скривила губы и с кислой миной повернулась к хорошенькой девушке из гинекея, которая, смеясь, предлагала ей сочный плод. Девушка склонилась и коснулась ее уст губами, и Августа с улыбкой ответила на поцелуй.
Медленно воздел руку Император и бросил широкую белую ленту на арену.
Загудели длинные бронзовые трубы. Восемь легких колесниц выпорхнули на арену и понеслись со стрекотом и шумом впряженных четверок. Крики юных, тонких, как девушки, ауриг потонули в вопле зрителей. Они стояли в своих колесницах, откинувшись назад, натянув вожжи, со вспухшими венами на гладких руках, одетые в короткие туники семи цветов. Взмыленные кони, задрав узкие морды, как демоны, носились по арене в мутной завесе поднятой пыли. Возницы резкими выкриками подстегивали их… То одна, то другая колесница вырывалась вперед. Наконец, заезд окончился, победил аурига в лазоревой тунике. Стройный четырнадцатилетний ливиец с широкими скулами и жестокими голубыми глазами.