Повторила. Снова потупилась, силясь не залиться слезами. Он поднял ее лицо за подбородок:

– А плачешь чего?

Хотела сказать: от любви, но не решилась, только посмотрела и одним взглядом все сказала.

Валиде не поверила своим глазам: Сулейман… покраснел! Повелитель, перед которым трепетала половина мира, покраснел, едва глянув в залитые слезами зеленые глаза своей наложницы! О, Аллах! Они переглянулись с кизляр-агой, словно спрашивая: не снится ли?

А Сулейман, смутившись, вдруг попросил:

– А… танцевать можешь?

Сказал, только чтобы что-то сказать, чтобы не стоять столбом перед этой девчонкой, которая ему по плечо, не краснеть от слез в ее пронзительно-зеленых глазах.

– Да.

Прошептала, не в силах произнести громче. Уже внутри поняла, что если отвергнет, то завтра в петлю. А где-то в глубине души знала другое: не отвергнет!

– Ну, так танцуй! – выручила смутившегося сына мать.

Султан остался стоять, глядя на нее, такую маленькую, сверху вниз.

Роксолана кивнула, музыканты затянули мелодию. Ей бы скинуть халат, остаться в одних шароварах и полупрозрачной полоске, скрывавшей грудь, заходить бедрами, как учили еще в Кафе, чтоб пожелал Повелитель заключить эти бедра в объятия своих ног (так твердила им Зейнаб!). А она вдруг… повела плечиком и поплыла лебедушкой! Ногами перебирала мелко-мелко, отчего казалось, не идет, а плывет над землей. Глаза опустила долу, бровями чуть дрогнула, ручку отставила – лебедь она и есть! И золотистые волосы, скрывшие всю спину…

Если и мог выбраться из любовного омута Сулейман, то после этого совсем нырнул в него, не оказывая сопротивления.

– Приведешь ко мне, – бросил кизляр-аге почти на ходу; самому сказать Роксалане, чтобы была готова, не хватило духа, боялся еще раз глянуть в эти зеленые глаза и пасть перед ней на колени прямо там, на виду у всех.

Роксолана растерянно смотрела вслед. Даже имени не спросил! Вот тебе и стихи, вот тебе и танец.

К девушке подскочил кизляр-ага, запричитал:

– Слышала, что сказал Повелитель, слышала? Иди подготовься. Сейчас же иди!

– К чему?

Кизляр-ага только ручками всплеснул, валиде-султан рассмеялась, поднимаясь со своего места:

– Повелитель тебя к себе позвал. Понравилась.

Хафса была довольна. Все удалось без особых трудов. В том, что эта девочка долго в объятиях Сулеймана не задержится, не сомневалась, но на время мысли султана займет, а главное, мысли Махидевран и Гульфем. Теперь у них будет соперница. Странная соперница, перед которой покраснел сам Повелитель. Валиде-султан знала, что если промолчит кизляр-ага, то уж видевшие всю сцену наложницы непременно разнесут подробности по гарему. Запретить бы, но она даже кизляр-аге, который попытался сказать рабыням, чтоб не болтали, сделала знак:

– Пусть болтают. У Повелителя новая икбал – Хуррем.

Кизляр-ага не выдержал, снова всплеснул руками:

– Из рабынь в икбал, минуя гезде!

Это и впрямь удивительно – новенькая так понравилась Повелителю, что он выделил ее столь необычным способом.


Махидевран не поверила своим ушам.

– Повелитель приказал взять себе эту девку?! Не бывать тому!

Немного подумала, кусая от досады губы, вдруг метнулась к Гульфем. Это было забавное зрелище – почти бегущая толстуха, у которой от пыхтения даже пот выступил на верхней губе. Все попадавшиеся по дороге рабыни спешили отступить в стороны, прижаться к стенам или вовсе исчезнуть.

Вторая жена султана Гульфем сидела за низким столиком, щедро уставленным всякой всячиной: печенкой, самой разной рыбой, копченой и жареной, бараниной, тушеными овощами, кусочками брынзы, зеленью, фруктами, разными видами лепешек и, конечно, горой сладостей. Только она собралась приступить к сытной трапезе, как раздались тяжелые шаги, и в комнату почти ворвалась Махидевран.

Гульфем так и подскочила на месте. От этой сумасшедшей чего угодно ждать можно, не посмотрит, что перед ней тоже жена султана, вцепится в волосы своими ручищами – не оторвешь.

– Что?!

– Куда ты смотришь?!

– Я?

– Сегодня твоя ночь у Повелителя?!

Гульфем смутилась:

– Он меня не звал.

– Он позвал эту девку, эту рабыню! Певунью, чтоб ей онеметь!

Гульфем подумала, что Хуррем повезло, что не оказалась сейчас рядом с разъяренной баш-кадиной. Хотя та, конечно, права: если Повелитель хочет наложницу, то должен брать ее в любой другой день, кроме тех, что положены его женам. Вернее, ночь. Эта ночь и впрямь полагалась Гульфем, но она уже не рассчитывала, что султан позовет, потому и собралась наесться всласть.

– А что я могу?

Мгновение Махидевран смотрела на вторую жену султана, забыв, что сама-то она третья, потом вдруг заявила:

– Сама не можешь – мне очередь уступи. Я не пущу эту девку к Повелителю!

С трудом стащила с пальца огромный перстень, так нравившийся Гульфем, швырнула на столик, перстень попал в подливу, Гульфем метнулась вытащить.

– Возьми, я покупаю у тебя очередь!

Такое бывало: если та жена, чья очередь провести ночь с султаном, не могла по какой-то причине, она уступала или даже продавала свое право на эту ночь другой.

Махидевран метнулась обратно с такой же скоростью, как примчалась.

Не успела за ней закрыться дверь, как Гульфем плюхнулась на диван, на котором сидела, и принялась оттирать драгоценность от соуса. Сумасшедшая! Бросить перстень в еду! Тьфу, велика беда – Повелитель позвал на ночь какую-то щепку… Сегодня позвал, завтра забудет. Мало ли их было таких? Сыновья-то все равно рождены ими – Гульфем и Махидевран. Была еще где-то там Фюлане, но кто о ней вспомнит?

Правда, Махидевран удалось отодвинуть от Повелителя саму Гульфем, но не биться же из-за этого головой об стену. Гульфем понимала, что не в силах бороться с Махидевран, которую султан любил по-настоящему.

Следом за баш-кадиной к Гульфем примчалась ее ближайшая помощница Гюнеш. Едва прикрыв двери, затараторила:

– Что делается! Повелитель покраснел перед рабыней! И позвал ее к себе на сегодня!

Женщину правильно назвали Гюнеш, то есть Круглолицей: лицом была, как луна, – плоская и широкая. Маленькие глазки, обычно бегавшие по сторонам, теперь широко распахнуты от удивления и возмущения.

– Сядь и расскажи спокойно. Кто покраснел?

– Повелитель!

– Перед какой рабыней?

– Перед этой маленькой, которая песни поет и стихи читает. И смеется все время. Хуррем.

– Где это могло случиться?

– Он смотрел новеньких рабынь, а ее попросил стихи почитать, какие, мол, ночью читала, а еще станцевать, так она…

Гюнеш тарахтела так, что Гульфем снова уронила перстень, только теперь он упал в шербет.

– Тьфу ты, тараторка! Говори медленно.

– Повелитель. Смотрел новеньких рабынь. И Хуррем тоже. Попросил ее прочитать стих, какой ночью читала.

– Кому?!

Гюнеш уже и сама сообразила, что говорит что-то не то. Кому могла Хуррем ночью стихи о любви читать? Да так, чтоб Повелитель услышал и захотел повторения? Все знали, что Хуррем пока у султана не бывала.

Гюнеш развела руками:

– Не знаю. Так рабыни сказали, которые там были.

В гареме творилось что-то из ряда вон выходящее, требовалось срочно разобраться. Гульфем, оставив перстень в шербете, вытерла руки и отправилась прояснять ситуацию, махнув служанке:

– Перстень достань.

Кто мог толково рассказать, что произошло? Только двое – кизляр-ага и валиде. Конечно, мог бы сам султан и глупые рабыни. Но спрашивать рабынь – значит, унижаться. Оставался кизляр-ага.

Но, увидев, как на бедного евнуха наседают галдящие от возбуждения одалиски, Гульфем отбросила эту мысль. К кизляр-аге пару дней будет невозможно подступиться. Пришлось идти к валиде-султан.


Хафса с трудом сумела скрыть улыбку. Вот и вторая жена, которая могла бы быть первой, не окажись такой бестолковой. Не удержала Сулеймана в своих сетях, допустила в его постель Махидевран, вот и стала кума-кадиной – второй женой.

Махидевран, несмотря на то, что толстуха, и сейчас Гульфем опередила, она уже побывала у свекрови, услышала все, что хотела, о Хуррем, вылетела, как ошпаренная. Теперь эта пришла. Ей-то что?

Валиде не стала ждать, пока Гульфем придумает причину нежданного визита и наводящие вопросы, сама сказала:

– Повелитель сегодня позвал к себе новую наложницу. Ему так захотелось. А сплетни, что побежали по гарему?.. Мой сын тоже человек.