Потому Баязид, хотя и колеблясь, все же ехал дальше и дальше.
Конь под ним в золотой узде, седло золотое, чепрак и нагрудник в бирюзе, ибо бирюза защищает всадника — его не сбросит конь и не стащит на землю враг. Кроме того, бирюза приносит счастье, здоровье, охраняет от эпидемий. Обладает магической способностью впитывать в себя несчастье и болезни, потом бледнеет, меняет цвет, и ее выбрасывают, заменяя свежей. Баязид пристально присматривался к своей бирюзе: не бледнеет ли?
Следом за ним двигались целые тучи изможденного, отчаявшегося люда. Позади они не имели ничего, кроме голода и блужданий, впереди ждала их неизвестность, но, единожды поверив этому удачливому шах-заде, они уже не отставали от него. Готовы были сопровождать хоть и на край земли, следовать за ним до самой смерти, ибо что такое вся их жизнь, как не бесконечные странствия, мытарства и скитания? Семьи шли со всем скарбом. С овцами, ослами, верблюдами. Беспорядочная, бесконечная вереница, которая ни остановиться, ни продвигаться вперед как следует не может. Ни отогнать назад, ни препроводить вперед. Движутся, движутся, не войско, не помощники, не сообщники — лишнее бремя и несчастье.
Ночью разводили костры, доили овец и коз, женщины кормили детей и укладывали их спать, мужчины находили развлечение в петушиных боях.
Каким чудом сумели сберечь петухов, везти их с собой, готовить для этих странных побоищ? Петухов было много, чуть ли не каждый приносил своего, чуть ли не всем хотелось пробиться в круг, поэтому ограничивалось время для стычек, стояли в очереди, будто к стамбульским гулящим. Нетерпеливо дышали друг другу в затылки, отталкивали и оттесняли передних, пробиваясь туда сами. Кто дожидался своей очереди, готовил перед этим петуха. Лизали петухам клювы, плевали им под крылья, дергали за ноги, встряхивали озверевших птиц, крутили вокруг себя, а потом пускали в круг и, молча, не дыша, следили, как ошалевшие бойцы железно клюют друг друга, как течет из гребней кровь, выдергивается перо на шее и на груди, выклевываются глаза.
Самое удивительное — каждое утро Баязида будили петухи. Эти окровавленные, побитые, полуживые птицы еще пели!
Запоет ли еще он когда-нибудь, как пела когда-то его мать в гареме, великая султанша Хасеки? Почему не спросил совета у матери, прежде чем броситься в схватку с Селимом? Она бы не допустила его до гибели.
Когда-то считал: солнце над головой, здоровье и жизнь — вот и все счастье для человека. Теперь понял: счастье только там, где есть надежда. В безнадежности человек жить не может. Было у него солнце над головой, но какое-то словно ненастоящее. Расстилался вокруг необозримый мир, но какой-то мертвый, без растительности, без красок и звуков, и тишина лежала такая, что слышен был шорох змеи, проползавшей по камню. Так, будто ты давно умер, вынули из тебя душу и только твоя ненужная оболочка странствует без толку, без цели и надежды.
Может, потому ехал он не торопясь, колеблясь, словно хотел повернуть коня, хотя и знал, что возврата нет. Теперь должен был ехать все дальше и дальше, до крайних границ великой империи султана Сулеймана, не останавливаться и там, переступить эту межу, навсегда поставить себя вне османского закона, для которого он теперь был беглец, предатель, продажная душа, и отмеривалось ему за это единой мерой — смертью, и он должен был быть убитым столько раз, сколько раз будет пойман.
Отступления не было, и Баязид гнал своего коня вперед. Он провел многотысячные толпы через горы, недоступными тропами под самым небом, и наконец вывел на склоны, ведшие в похожую на рай Араратскую долину. Потоки несчастных изгнанников ринулись в безбрежность долины. Земля гудела под их босыми ногами, как барабан.
После дикого холода на заснеженных перевалах тут сам воздух кричал от раскаленности и ароматы от плодов парили, как птицы.
Сорок дней пробыл Баязид гостем армянских князей. Наконец от шаха Тахмаспа пришло ему разрешение перейти Аракс и прибыть в Тебриз, но только одному с сыновьями, оставив все свое сопровождение, желанное и нежеланное, там, где оно есть. Так он пошел за Аракс, а те развеянные по свету люди дальше покатились по ветру неизвестно куда, неизвестно как и зачем. Не мог сам никогда остановиться, и все, кто имел несчастье ему довериться, тоже были обречены на то же самое.
Через Хой Баязид прибыл в Тебриз, шах встретил его приветливо, надарил ему золота, одежды, скота, множество вещей и послал жить в своем дворце в Казвине, куда перенес столицу еще покойный шах Исмаил, прославленный в народе как поэт Хатаи.
Через Ардебиль и Султанию Баязид ехал в Казвин. Сто семьдесят коней и двенадцать верблюдов везли поклажу. Скалистые дороги, горы и горы, узкие проходы, долины бездонной глубины, далее каменистая равнина от Султании до самого Казвина. Султания была вся в руинах еще со времен Тимура. Остатки царской крепости с четырехгранными башнями, ужасающие камни, поверженные, как жизнь Баязида. Шах-заде заболел, был не в силах держаться на коне, его положили на носилки, которые пристроили между двумя мулами, и так он продолжал свое печальное путешествие. Его сопровождали шахские слуги и слуги ханов Тебриза и Султании в тигровых шкурах на плечах, молчаливые, но предупредительные. А может, охраняют? Уже присматривали за ним, чтобы не сбежал? Перед Казвином их встретили молодые всадницы в разноцветных шелках, с золотыми покрывалами на волосах, с открытыми красивыми лицами, лучшие столичные певицы. Перед ними ехали флейтисты, зурначи и барабанщики. Встречали султанского сына музыкой и пением. На главной площади Казвина тоже встречали его музыканты и толпы зевак.
Казвин стоял на сухом, песчаном поле. Не было здесь ни стен, ни стражи, ни войска: до врага все равно далеко. По широким улицам катились тучи пыли, и чтобы прибить пыль, площадь перед шахским дворцом целый день поливали водой.
Шахские палаты утопали в глубине садов. Ворота и стены в плитках, расписанных золотом, перед ними пушки и четыре воина. Баязиду сказали, что ночью количество охраны увеличивается до пятнадцати, а возле шахских покоев — деке, где он будет жить, каждую ночь будут дежурить тридцать ханских сыновей. Сторожевой писарь — кишкиджи — каждый вечер будет называть ему имена его охранников и будет знакомить его с богатствами и происхождением их отцов-ханов.
Справа от главных ворот были еще одни ворота, которые вели в большой сад с башней посредине. Баязиду объяснили, что это Аллакапи — божьи врата, убежище для преступников. Кто успевает укрыться за ними, тот может жить там до тех пор, пока сможет себя содержать.
Знакомство с Аллакапи оказалось пророческим. На новруз шах прибыл в Казвин, пышно принимал Баязида в Табхане и в диван-хане, а после того неожиданно ночью султанского сына бесцеремонно разбудил один из ханских сыновей и сказал, что если он хочет сохранить жизнь свою и своих сыновей, то еще до утра должен укрыться в Аллакапи, позаботившись о припасах и запасах, потому что их обычай об убежище ему уже известен.
Баязида оклеветал кто-то из вельмож, донес до ушей шаха весть о том, что Баязид вместе с сестрой Тахмаспа якобы задумали его убить и занять трон Ирана.
Это было словно в легенде о Сиявуше, о котором рассказывается в «Шах-наме» и поется в песнях. Сиявуш, сын царя Кавуса, бежал от своего отца к туранскому царю Афрасиабу. Тот дал ему в жены свою дочь, а потом, поверив наговору, казнил Сиявуша.
Неужели и ему уготована такая же участь?
Тем временем Баязид с сыновьями был посажен в железную клетку, подвешенную под высокими деревьями так, что до нее с земли невозможно было достать.
Не знал Баязид, что султан Сулейман прислал к шаху своих людей с требованием выдать беглеца.
Тахмасп принял послов в диван-хане и на все их домогательства отвечал: «На моей земле его нет».
Послы возвратились ни с чем, а шах ночью пришел в Аллакапи, велел освободить Баязида, до утра пировал с ним, смеясь над обманутыми послами и заверяя своего гостя, что с ним ничего плохого не случится.
Дорога в Стамбул была далекой, гонцы скакали долго, но султан окаменел в своем упорстве, гнал к шаху новых послов и снова требовал выдачи непокорного сына, угрожая новой войной.
Шах любил сидеть с Баязидом в саду возле фонтана, вести с ним неторопливые беседы, угощая плодами и вином; их развлекали его музыканты и танцовщицы; вместе с шах-заде они увлекались поэзией и поочередно сочиняли свои собственные стихи. Однажды под вечер Тахмаспу показалось, будто из бассейна подпрыгнула рыбина, открыла широко рот, засмеялась громко шаху в глаза и снова спряталась. Баязид не видел ничего. Когда шах спросил мудрецов, те не смогли разгадать это чудо. Тем временем от султана уже в третий раз прибыли послы с требованием выдать Баязида. Лишь тогда Тахмаспу все стало ясно: даже рыба смеется над тем, кто защищает этого бунтовщика.